— А насчет Таманской армии?

— Известно. Через горы пошла, к Туапсе, там отбросила заслоны белых грузинов, пробилась в Белореченск, потом вроде Майкоп взяла, но ее выбили, и кто живой остался, тот к востоку ушел. Только мало кто ушел. Тиф у них.

Если судьба сберегла Кухаревичей, то они уже в горах. Вспомнят ли о Гузерипле?!

Хотя дни стоят жаркие, сухие, но, как только солнце заходит за гору, сразу накатывает холод. Осень. Обильная и тяжелая роса укладывает траву наземь. Ночью заморозки.

Если в Псебае выпадала роса, то в Гузерипле осенними ночами все белело, а как вставало солнце и теплело, так с ясеней и кленов начинал опадать лист. Лениво, неслышно покрутившись в воздухе, листья касались земли и лежали невесомо, приподняв сухие края. Пробегала мышь — и даже тогда шуршало во всеуслышание.

На огороде все поднялось и поспело. Яблоки светились в темной листве, просились в погреб. Отцвела и поникла картофельная ботва.

Дома встретили нас так, словно мы с того света вернулись. Ужасались моей худобе, буйству крепенького Мишаньки, который въехал во двор на коне и прямо с седла свалился на бабушку.

Утром всей семьей мы уже работали на огороде, в саду. После обеда солили капусту, сушили картошку. Через несколько дней уборка подошла к концу, и тогда я сказал Дануте:

— Теперь мне можно в горы.

— Один?

— Кухаревичи где-то там. Да братья Никотины со мной.

— Будь осторожен, Андрюша! Такое время, такая жестокость!..

И она заплакала.

Ранним-ранним утром, когда белесый туман так плотно укутал станицу и горы, что в трех шагах ничего не замечалось и даже звуки глохли рядом, я выехал из дому. Одетый по-зимнему — в рыжий полушубок, шапку и крепкие сапоги, — я не ощущал холода, лишь пальцы, перевитые поводком, покраснели от влажного утренника.

Путь я выбрал такой, чтобы на Уруштене прежде всего отыскать Никотиных. Мы вместе сделаем инспекторский объезд.

Ни одна живая душа не встретилась туманным утром. Длинная тропа открылась впереди только к одиннадцати, когда солнце осилило испарения земли и съело туман. Быстро теплело. При солнце сильнее чувствовалась осень — и в позолоте кленов, и в красноте боярышника. Горьковатый запах старых дубов перебивал все другие запахи. При остановках я слышал дробный стук падающих желудей. Время откорма зверя.

Ночевал высоко в горах, где довольно скоро нашел добротно сложенный, но пустой шалаш наших егерей. Ни один из братьев не пришел и к ночи. Судя по остывшему пеплу в кострище, они отсутствовали не первый день.

Прождав до полудня, я покинул этот неуютный ночлег. Следы коней повели на запад. В низинах, кроме конских следов, я заметил отпечатки сапог. Почему хлопцы не в седлах?.. Приглядевшись, понял: здесь прошло не менее шести человек. И четыре лошади. Предчувствие опасности закралось в сердце. След вилял по лесу. Я пошел по следу, вверх, вниз, из распадка в распадок, так до ночи — и только на второй день понял, что кружусь на одном месте, как и следы. Они просматривались все более свежо. Никотины хорошо знали свой район, запутаться не могли. Что же тогда? Водят кого-то, не желая указать дороги? Иного объяснения не находилось. В плену у браконьеров?..

Я повел Кунака на поводу, удвоил осторожность, тем более пихтовый лес стоял сомкнуто, далеко не усмотришь. След шел то по одному берегу ручья, то по другому, потом назад. Вскоре впереди посветлело, распадок выходил в долинку. И вот тут низовой ветер донес запах неумело сложенного костра, который много дымит.

Стемнело. Пристроив Кунака в укромном месте, я сбросил полушубок и с винтовкой наперевес пошел вперед. Отволгший лист не шуршал под ногами. Ветер загудел в кронах пихты. Ползком подобрался я к можжевеловой заросли, приподнялся и увидел ниже по склону костер.

Пять заросших, неопрятных лиц склонились над огнем. Ужинали. Пламя едва освещало их. Незнакомые, нездешние. Один седой, с породистым лицом. У троих — винтовки меж ног. Никотины сидели в стороне, связанные чуть ли не спина к синие, и молча, неотрывно смотрели на жующих людей. Так могут смотреть очень голодные люди.

Я пополз к ним. Помогла упавшая старая пихта. Еще не увядшей своей вершиной она почти достигала того места, где сидели пленники. Маскировка отличная. Тем временем у костра поужинали, сидели и курили. В трех шагах от Василия — он сидел вполуоборот ко мне — я зашептал:

— Спокойно, ребята. Не оборачиваться. — И, опасаясь, что не узнают голоса, добавил: — Зарецкий, Зарецкий…

Василий вскинул голову и тут же опустил ее. По его губам я видел, что шепчет: понял и передавал мои слова брату.

До них оставалось два шага, один, еще ближе. Я вжимался в землю. Высунул из веток руку с кинжалом, достал кончиком до веревки на запястьях Александра, не без труда перепилил. Веревка упала. Он чуть шевельнул свободными руками, но позы не переменил. Кулаки его несколько раз сжались, разжались — видно, руки затекли, — и вот уже требовательная ладонь обернулась ко мне. Рукояткой вперед я подал кинжал, отполз и огляделся. Как только они освободят руки, я встану, и тогда…

Один из пятерых поднялся, взял кусок вареного мяса, нож и подошел к пленникам.

— Чтоб ноги ходили, — сурово сказал он. — Подставляй рот.

Ребята молчали. Руки их, свободные от пут, все так же прятались за спиной.

— Завтра у вас последний день. Кормлю тоже в последний раз. Не сумеете вывести из гор до вечера — повесим, чтобы патронов не тратить.

Здоровый мужик! Из-под грязного бушлата выглядывал морской китель без пуговиц. На голове — шапка Василия. Он стоял перед Никотиными и, отрезая куски мяса, прямо с ножа совал им в рот. Саша и Василий покорно жевали, но, когда «кормилец» засунул нож в карман, Василий коротким толчком сбил его с ног. Еще секунда — и он сидел верхом на мужике. Приподняв его голову уже без шапки, Василий ударил ею о камни.

— Руки!.. — И, чтобы не подумали, что это игра, я выстрелил в костер.

Брызнули искры, сидевшие у огня отпрянули, на какое-то мгновение я увидел черную дырочку маузера, направленного мне в лицо, но не успел даже испугаться. Саша через костер прыгнул на человека и яростно, со всей силой ухватил его за горло. Еще один, волоча винтовку, полез от костра за кусты. Того достала моя пуля. Остальные так и остались сидеть, подняв над головой руки. Они смотрели не на меня, а на винтовочный ствол.

Как ловко, с каким проворством братья повязали той же веревкой своих мучителей! Они сопротивлялись, но под дулом винтовки быстро сникли.

Четырех связанных мы усадили к костру, яйцом к свету.

Никотины прежде всего забрали у истязателей свою одежду и обувку. Привели коней. Я сходил да Кунаком. В костер подбросили сучьев. Теперь — допрос.

— Вы кто и как сюда попали? — Я начал с человека, который успел поднять на меня маузер.

— А вы по какому праву?.. — начал было другой, но вдруг умолк и стал часто икать. Не пересилил страха.

— Бандиты, которые нападают на егерей, не могут говорить о праве. Отвечайте, кто вы?

Упоминание о егерях, кажется, успокоило их.

— Мы отбились от своей армии, — последовал ответ. — Мы требуем вывести нас из леса.

— Они просились в Сочи, — сказал Василий. — Вынь и выложь им Сочи. Чего они туда хотели?

— Обыщите их, ребята.

Немного бумажных денег царского времени, десяток золотых монет, курево. А в поясном карманчике у одного — воззвание Украинской рады, подписанное гетманом Скоропадским. И никаких документов.

— От какой армии вы отбились?

— Таманской.

— Значит, вы из Красной Армии. А почему у вас это воззвание? Где взяли? Кто командовал армией?

Молчание. Потом наглое:

— Хватит вопросов! Егерь, ну и занимайтесь своим делом!

— Ладно, — сказал я. — Зубриное мясо в котелке. Убили зубра?