— Послушайте. Повтори, Лучинин, или как тебя там.

Тот послушно заговорил:

— Полковник живет отдельно от полка. Двадцать охранников при нем. А полк устроился в лесу. Землянки понарыли, человек четыреста, много офицеров, при оружии, больше английском. Место выбрали в верхнем течении Тягини южнее Ахметовской, а сам где-то на Большой Лабе. Хочет передавать командование Козликину, тот у Баталпашинской.

— Почему передает?

— Едет в Турцию, так говорят. Там сборный пункт объединенного совета Дона, Кубани и Терека. Руководил генерал Алексеев, потом полковник Гамалей.

— Как поедет?

— Через Санчарский перевал, Гудаут и морем. А точно никто не знает. Совет этот у озера Деркос, по ту сторону границы.

Шапошников опять спросил о зубрах, теперь у этого урядника.

— А что делать, чем кормиться? — Урядник говорил дрожащим голосом. — Охотимся за оленем, за зубром, бьем, вялим мясо впрок.

— На Умпыре?

— Я там не был. Не знаю. Там другие.

«Там другие»… От таких слов дрожь по телу. Последнее убежище заповедного зверя — и «там другие».

Мы вышли из балагана, вдохнули свежего воздуха. Отряд собирался в путь-дорогу. Комендант деловито переписывал мешки и ящики, извлеченные из тайника. В другом тайнике нашли винтовки, гранаты, боеприпасы.

— Не прознает ли Улагай о разгроме своих глубинных баз? — спросил я Сурена.

— Отсюда никто не вырвался. Люди Чебурнова скрываются где-то близко. Может быть, на Умпыре. Вот отправим пленных, займемся ими. С вашей помощью. Вы знаете все подходы, а это уже немало. Надо освобождать зубриные места.

— Единственная возможность спасти уцелевших зверей.

— Если бы сработала чоновская засада на Большой Лабе! — задумчиво произнес Сурен. — Как облегчилась бы наша атака! С двух сторон!

Отряд, вьючные кони, крепко связанные пленные пошли через луга и лес к Гузериплю. Повел их Телеусов. Мы с Шапошниковым остались на месте — вдруг кто-то из чебурновской сотни заявится узнать, где командир! Егеря вернутся, и мы вчетвером отправимся верхней тропой к Умпырю, чтобы подготовить атаку. По пути узнаем, что с Никотиными. Отряд Сурена подойдет нижней дорогой к перевалу Балканы, а оттуда и в долину.

Все затихло на Тыбге. Мы выспались. Сидели со своими думами да поглядывали на дальний лес, откуда могли появиться белые.

Весна творила свое дело в горах. Березки у балагана позеленели. На склоне горы запестрели желтые лютики и купальницы, розово зацвел горлец, открылись фиолетовые буквицы. Тугие головки темной чемерицы пробили землю. Ветер принес снизу горьковатый дух черемухи. Залился, запел в лесу дрозд. Писклявый голосок улара позвал самочку. Тепло, чисто, красота великая. Трудно воевать весной: уж очень хочется жить. Просто жить.

Дождались Телеусова и Кожевникова. Приехали отдохнувшие, веселые. И сразу похвастались подарками: у обоих на поясе болтались тяжелые кольты. И нам с Шапошниковым привезли.

Пошли мы, как и положено, с разведкой: один впереди, трое россыпью. Спустились в узкий каньон Киши, пробрались через густой пихтарник и, поднявшись на перевал, разделяющий эту реку с Уруштеном, стали за укрытием на отдых. Отсюда далеко виделись лесные распадки, черные скалы, волнами уходящее нагорье. Правее сверкала снегами Псеашхо, такая отчетливая, что мы пересчитали на одном отроге семнадцать оленей.

— Куда выйдем? — спросил я у Алексея Власовича.

— На Лабёнок, только по другую сторону долины. С тылу.

Он говорил, но не отрывался от бинокля, все смотрел в одну точку. И я стал смотреть. Сквозь нежно-зеленую пену молодых дубовых крон вроде бы прорывался парок. А может, и дым.

— Зубров на Молчепе не встретил? — спросил я Кожевникова.

Не глядя на меня, Василий Васильевич ответил:

— Два шкилета нашел. Дырки в черепе от пуль.

На заре Телеусов потянул нас на тот подозрительный дымок, что в стороне от маршрута. Часа через три он сполз с седла и позвал меня с собой.

Крались по молодому папоротнику, в тени. Останавливались, слушали, спугнули двух веселых барсуков. Лес поредел. Захрустел под ногами щебень. Мы стояли перед площадкой из голого камня, она выпирала из лесу и обрывалась. Дальше белело небо. Над обрывом повис шалашик, из него торчали сапоги. Остатки костра серым пятном темнели в стороне между скал. Мы стояли под соснами и ждали.

Сапоги скрылись, из шалаша негромко сказали:

— Васька, пора! Затекли ноги.

Из-за скал вышел заспанный Василий Никотин с биноклем. Он хмуро улегся в шалаше лицом к обрыву и вытянул ноги. Саша, покачиваясь, поплелся в скалы.

Не сговариваясь, мы обошли поляну краем леса и отыскали пещеру. Она выглядела обустроенной: шкура медведя висела вместо двери, поверх нее тянуло дымом, для воды протянули желобок из бересты. Словом, жилье. Телеусов заглянул поверх шкуры: Саша укладывался спать.

— Час добрый, — сказал Телеусов шипящим голосом.

— Что?! — Сашу подбросило. Он схватил винтовку.

— Ти-ха! Сиди, коли попался… — И от души рассмеялся. — Так вот где вы отсиживаетесь, пока другие-прочие войну ведут!

От шалаша прискакал Василий, подошли наши двое. Костер разгорелся. Мы выложили из седельных сум диковинные закуски — копченый бекон, белые сухари в обертке, сахар из запасов тайника.

— Ну, докладайте, — потребовал Телеусов.

— Находимся в разведке, — сказал Саша. — Следим за движением неприятеля, в бой не вступаем из-за неравенства сил.

— Человеков пять того неприятеля? — Телеусов беззлобно подсмеивался.

— Если бы пять! Насчитали восемьдесят три бойца. Мечутся по обе стороны Поперечного хребта, то в одном месте встанут, то в другом. Землянки строят, на зиму вроде окапываются. Или ждут кого? Бело-зеленые, одним словом.

— Стреляют?

— Случается. Видели, как медведя приволокли, трех или четырех оленей. За зубрами гонялись.

Перед нами была сотня Чебурнова. Без командира. Идти на поиск сотника они не решались. Уходить на Лабу тоже не могли: сотник велел ждать. Вот и топчутся в укромном месте. Скрыты надежно. Дать им бой в этом районе не могли бы и два батальона. Но что-то надо предпринять.

Дотемна мы наблюдали за сотней. Сверху все ущелья и тропы, идущие на север, просматривались довольно хорошо. Бандиты мыкались из стороны в сторону. Нет командира — и уже не сотня, а толпа, головы полны страхом.

Решение пришло неожиданно. Я глянул на Шапошникова. Он — на меня. Мы поняли друг друга. Наш долг — сделать все возможное, чтобы избавить заповедник от опасных гостей. Нет, не стрелять. Перед опасностью белые вновь станут силой. Страх заставит быть храбрыми. Кто знает, что тогда будет.

— Пойдем мы с Андреем Михайловичем, — решительно сказал Шапошников. — А вы, ребятки, будете нашим заслоном, надежной поддержкой.

— К волкам в логово? — Саша Никотин встал. — Да они вас!..

— Они напуганы и растеряны. Алексей и Василий спустятся по Уруштену, закроют тропу на Умпырь. Ни в коем случае не пропустить гонцов! Хотя бы на время переговоров. Понятно? Двое — страховать нас.

Да, мы знали, на что шли. В сотне разные люди — и случайные, и отпетые мерзавцы. Разобщить их, заставить уйти — единственная возможность, если мы решили спасти зверя в заповеднике. Останутся бандиты зимовать — перебьют всех и вся. И мы пошли. С белой тряпицей на винтовках. Как парламентеры. Пошли к ночи, когда сотня собралась у костров. Обходной тропой спустились с площадки, миновали лес, перебрались через ущелье. Тут Никотины заняли позицию. Мы направились к кострам.

На виду лагеря дали выстрел. Ух, как переполошились, как забегали лесные люди! Сперва думали — свои, но вскоре разглядели чужих, белый флаг и отрядили пятерых навстречу.

— Кто такие? — закричали издали.

— Директор заповедника! — Низкий голос Шапошникова эхом отдался в ущельях.

— Положите винтовки!

Мы повиновались. Нас повели к кострам. Банда встретила молчанием. Я разглядывал бандитов. Какое скопище разных лиц, разной одежды! Тут и казаки, и матросы-анархисты в тельняшках под бушлатами, какие-то в штатском, офицеры, которым некуда деваться. Здесь и убийцы моих родителей… Эта мысль жгла сердце.