А на второй день после создания партийного комитета к Сечи ворвался молодой человек с девичьей румяной мордашкой, в нарядной охотничьей шляпке, армейских сапогах, галифе и кожанке на меху и, лихо отрапортовав:

— Эндре Капи. отставной командир венгерских партизан, в ваше распоряжение прибыл! Разрешите предъявить документы? — выложил на стол справку на русском языке о демобилизации и красный — дебреценский — партийный билет.

Всех приходящих Сечи записывал в клетчатую тетрадь: семь человек — в первый день, шестнадцать — во второй, потом еще двадцать… На этом список заканчивался, потому что приема в партию новых членов пока еще не было. Указание ЦК, гласило: собирать старых бойцов — участников движения Сопротивления, членов социал-демократической и профсоюзной оппозиции, имевших рекомендации проверенных, старых коммунистов.

Каждый, кто попадал в клетчатую тетрадку, сразу же впрягался в работу. Ее было много, каждый мог выбирать любую по вкусу. Приводили в порядок помещение комитета, собирали мебель по оставленным без присмотра виллам. Отыскав ящик гашеной извести, сделали раствор, оштукатурили стены, а дня через два и побелили их. Раздобыли печь, трубу вывели в окно, затопили. На ней сообща варили обед — по тарелке супа на брата.

Другие партии тоже не заставили себя ждать. Одним из первых пришел старый соц-дем Сакаи. Он привел с собой паренька-наборщика и с гордостью отрекомендовал его: «Мой ученик».

— Так как же мы теперь?.. Одной партией будем или — двумя? Что там наверху решили?

Сечи сказал ему, что будут две партии.

— Ну что ж… Это ведь все равно… Одного ведь хотим… Я, например, взносы с девятьсот седьмого аккуратно каждый год плачу. Председателем был…

Старик колебался, и видно было, что одного слова Сечи достаточно, чтобы он отрекся от своего соц-демовского стажа с «девятьсот седьмого».

Но Сечи радовался уже тому, что социал-демократы объявились и с этим у него не будет больше хлопот.

— Ладно! — попрощавшись, сказал старик. — Пойду разыскивать своих печатников.

И даже не удивился, обнаружив, что его «ученик» Пали Хорват не последовал за ним.

На третий и четвертый день в комитет заглянули два молодых человека — учителя из мужской гимназии напротив. Они хотели бы организовать национальную крестьянскую партию. Официального поручения у них нет, они даже не смогли установить связь со своим центральным руководством, но они давнишние сторонники писателей — «народников», лично знакомы и с Петером Верешем, и с Йожефом Эрдеи.

— Ну что же, прекрасно, — сказал им Сечи, — создавайте крестьянскую партию.

В течение недели начали собираться и сотрудники управления. Застрявшие в Буде чиновники являлись к швейцару, а тот направлял их в новое помещение. Здесь им предстояло таскать мусор, обломки кирпичей, заделывать досками или заклеивать бумагой дырявые окна; они то и дело прибегали в районный комитет клянчить стулья, столы, шкафы, просили реквизировать и на их долю ничейную мебель. Приходили они и за продовольствием, а в обед — на «коммунистический суп». Сечи весь день был в бегах: всюду нужно было присмотреть, как идет работа. Разумеется, советнику Новотному не очень нравилось, что муж бывшей его прислуги — теперь главный коммунист в районе. Однако внешне он всеми силами старался показать, что рад такому знакомству. (Впрочем, супруги Сечи больше не жили у него: они сняли комнатушку у своих знакомых.)

Однажды, придя в районное управление, Сечи застал там Новотного возле небольшой, сердито ворчащей печки за оживленным разговором с каким-то пожилым толстым господином. Незнакомец был в охотничьей, украшенной пучком щетины шляпе, короткой зеленой тужурке и коротких бриджах, заправленных в толстые чулки. Он небрежно ткнул Сечи руку и продолжал разговор:

— Я со своим приятелем, инженером, обошел весь район, спустились мы и к Дунаю. Насколько, разумеется, по нынешним временам человек может и смеет разгуливать по улицам… Страшные разрушения! Нет суммы, в которой можно было бы их выразить. Миллиарды!.. Созидательный труд многих великих поколений!

Незнакомец отчаянно махнул рукой, и взгляд его застыл, словно увидел страшный призрак.

— Господин Сечи, — кивнул на Лайоша Новотный. — Руководитель коммунистической партии нашего района.

Толстяк в коротких штанишках несколько оживился. — А. весьма рад! — Он не улыбнулся. — Озди! Может, слышали? Дёзё Озди — депутат парламента. Пришел к господину советнику, чтобы зарегистрировать в вашем районе организацию партий мелких сельских хозяев.

Было это 19 февраля, через неделю после Освобождения.

Договорились на следующий день созвать Национальный комитет района.

Со дня Освобождения минула неделя. «Одна-единственная неделя! — удивлялись они. — А ведь, кажется, так давно было то памятное утро!»

И Ласло, и Мартон Андришко, по обыкновению, уходили из дому чуть свет.

— Если за мной придет машина, я оставлю вам записку, — обещала Магда.

— Но ведь Кати вы сейчас не возьмете с собой? — с отцовской тревогой допытывался каждое утро Ласло. — Оставьте ее у доктора, мы все будем за ней присматривать. А так — куда вы с ней? Пока переправитесь через Дунай по понтону, несколько часов в очереди придется отстоять. Жилья там у вас нет. Оставьте ее у нас, потом вернетесь, заберете…

Снова занепогодилось: похолодало, небо нахмурилось, над землей повис туман. Покрывавшая землю толстым слоем мешанина из мусора и талого снега снова застыла.

В это утро из Пешта прибыли утверждать в должности членов районного комитета два представителя ЦК партии — Галик и Хаснош.

Просмотрели анкеты, автобиографии, потом пригласили в кабинет нескольких товарищей, подходящих как будто для руководящей работы. Партизан Хаснош сидел за столом, разложив перед собой листы автобиографий. Галик с серьезным, торжественным видом расхаживал по комнате, цокая подковками сапог по паркету.

Красивее всех выглядели биографии Андришко, Сечи и, пожалуй, Стричко: вся жизнь в борьбе, годы тюрьмы… Ну и еще Капи: перешел со своим взводом на сторону Советской Армии, сражался против фашистов, вернулся домой с красным, дебреценским, партбилетом в кармане!.. Но Ласло он не понравился, — может быть, из-за великосветских его манер и подбритых, пшеничного цвета тоненьких усиков а-ля Менжу… Но, с другой стороны, — дворянин, офицер, а вот нашел к нам дорогу!

— Ну а ты, товарищ Саларди? — устремил на него взгляд своих светлых глаз партизан Хаснош.

Ласло вздрогнул, как ученик, вдруг вызванный к доске. Нужно отвечать, а он не готов, не ожидал. Ласло все это время сидел в самом дальнем углу комнаты, чувствуя себя крайне неловко. Неужели его тоже собираются ввести в районное руководство партии? Ведь он еще ничего толком не знает — ни о партии, ни о классиках марксизма, ни об основах их теории. Этакий «стихийный» коммунист… И вдруг — в руководство! Если бы сейчас Хаснош вдруг встал и сказал: «Мы пошутили, товарищ Саларди!» — он бы даже не удивился и вполне согласился с ним. Но Хаснош говорит:

— Что-то больно скупо вы тут пишете, товарищ Саларди! А?.. Разве в движении Сопротивления вы не участвовали?

Ласло почувствовал, что краснеет.

— Не сделал я ничего такого…

— К сожалению, все Сопротивление мало что сделало. Увы, это так. Но все же что-то делал?

Что он может на это ответить? Рассказать, как проткнул несколько немецких автобаллонов? А у товарищей за плечами по нескольку лет тюрем, опыт вооруженной борьбы…

— Листовки писал, — выдавил он из себя.

— «Участие в партийной работе: два года». До этого вы не выполняли никаких поручений?

— Так ведь…

О чем говорить? Ласло почувствовал, что язык не слушается его. Какими заслугами мог он похвастать перед своей страной, лежащей в развалинах? Да и есть ли у него эти заслуги? То, за что еще неделю назад полагался расстрел на месте, казалось ему теперь тщеславным позерством, бессмысленным красивым жестом. Рассказать о демонстрации «Марковского фронта», о бесконечных дискуссиях, о нескольких лекциях, прочитанных им после возвращения из гитлеровской Германии? Так ведь это же было бы попыткой приукрасить свою бездеятельность почти ложью!