— Разрешите нам только несколько дней у вас пересидеть, господин учитель, — попросил мальчик.
Вечером вернулась Магда со своими родственниками. Старики — седой, сухопарый мужчина с неторопливыми движениями педагога и одетая в траур измученная старушка с выплаканными глазами — были, вне всякого сомнения, беглецами из гетто.
А немного позже пришел Миклош Сигети.
— Остаюсь, — сообщил он, войдя в комнату Саларди, и сел. — За тобой завтра пришлю машину — поезжай! А я остаюсь.
Лицо Миклоша было серьезным, и очень усталым. Ласло был поражен.
— Но почему?
— Школу распустили, — упершись взглядом в исцарапанный, давно не натиравшийся паркет, проговорил Миклош. — Уже третий день, как я в маршевой роте. Взводным… словом, я теперь вижу, в чем была наша ошибка… Наша, да и многих других тоже…
— Не понимаю…
— Помнишь тот вечер, когда провалился Лаци Денеш?
— Конечно, — кивнул Ласло, мрачнея.
— Тогда у тебя был здесь один… один товарищ… Помнишь, что он сказал? Что восстание нужно с помощью армии начинать. Одним гражданским, мол, это не под силу.
— Верно. Он так считал.
— Так вот — он был прав!
— Может быть, — нетерпеливо перебил его Ласло. — Но отчего же Бела с его офицерской группой…
— Вот именно! — горестно усмехнулся Миклош. — С офицерской!.. Понимаешь, за эти три дня, что я живу бок о бок с солдатами… я стал глядеть на все совсем иными глазами… — Разгорячившись, он вскочил на ноги. — Ну, скажи, чего хотела та группа кадровых офицеров? Да и чего она могла хотеть?! Вероятно, было среди них несколько истинных патриотов. Допускаю… Ну, а остальные? Чего хотели остальные? Прощения их преступлений и всего содеянного ими свинства! Да еще — славы, чинов и карьеры!.. Ведь теперь только слепой не видит, что мир меняется. Вот они и хотели гарантировать себе положение в этом новом мире. Большинству офицеров иного и не нужно, понял? И вот таким типам вверить вооруженное сопротивление целой нации? — Спохватившись, что слишком разошелся, Миклош понизил голос. — А вот за эти два дня я познакомился с рядовыми солдатами. С простыми людьми. Понял? Из десяти человек по меньшой мере пятеро не пожалели бы жизни, чтобы хоть раз насолить офицерикам… нилашистам насолить, немцам, фабрикантам, помещикам, всему свету, что породил их и обрек на нищету, одел в солдатские шинелишки и погнал на убой!.. Среди них нет ни одного, кому по вкусу война эта… Даже среди нилашистов — если кто среди них и записался когда-нибудь в нилашисты. Единственно, чего боятся, — это плена. И еще — этот идиотский автоматизм остался, который все еще действует и гонит их все дальше и дальше…
Ласло вздохнул.
— Возможно. Но теперь уже все ни к чему. Поздно.
— Нет, не поздно! И сейчас еще не поздно!
Миклош присел на стул, задумался.
— И потому ты не хочешь перейти к русским? — спросил Саларди.
— Это было бы легче всего, — возразил Миклош. — Я хочу перейти на сторону русских, конечно, хочу! Но не в легковом автомобильчике, с горсткой политиканов и журналистов… Я перейду вместе с моим взводом или со всей ротой… а может, удастся поднять и больше…
— Жаль, — задумчиво промолвил Ласло, — что я не могу сделать того же… Да, ты, конечно, прав.
— А ты переходи сразу. Я скажу, чтобы за тобой заехали.
— Не знаю…
— Риска никакого. Водитель, наверное, уже в десятый раз проделывает этот рейс. У него и документы есть, и проводники, знающие дорогу, свободную от мин… За все время по ним даже ни разу не выстрелили. Завтра переправляются депутаты парламента, левые политики, Имре Ковач тоже едет…
— Нет, не поеду, — вдруг наотрез заявил Ласло. — Все эти люди — это кучка офицерья, и только… Ты прав. Для меня это был бы тоже самый легкий путь — бежать с ними.
— Но почему?
— У меня есть свои рядовые… Сегодня их семеро. Завтра, возможно, будет больше. Нет, я не могу… Мне вверили их партия… товарищи… Если я уеду, они не будут в безопасности. По крайней мере они так думают. Оставить их одних, потому только, что… Ведь все это, может быть, и продолжится-то каких-нибудь несколько дней!..
Ласло и Миклош обнялись на прощание.
— Ну вот, — не без грусти сказал Ласло. — Ты все-таки повоюешь. А я теперь уже действительно ничего не смогу делать: только сидеть и ждать, пока освободят нас…
Взвод Пакаи вечером уже собирались отправить на фронт. Миклош пообещал при малейшей возможности сообщить, в каких окажется краях.
— Ну, что ж… до свидания… Будем надеяться, до скорого…
— Вот только Денеш и Бела…
— Попробуем что-нибудь сделать…
За два дня рождества все обитатели дома перебрались в подвал. Впрочем, некоторые жили там уже целую неделю — с тех пор, как начался артиллерийский обстрел и налеты штурмовой авиации. Когда же прошел слух, что город в кольце, Соботка, начальник ПВО дома, страшно всего боявшийся чиновник, мелом расчертил подвал на клеточки, каждому определив, сколько места он там может занять. Затем комендант вместе с дворничихой снесли вниз небольшую круглую печку — отапливать подвал, готовить на ней пищу.
На второй день праздников Ласло поднялся к дантисту. Ему на память вдруг пришел один профессор, бывший учитель Миклоша Пакаи, живший в Хювёшвёльди, и Ласло решил позвонить ему по телефону.
Извинившись за беспокойство и напомнив профессору о себе, Ласло сказал, что он звонит из Крепости и хотел бы знать, какие новости у них на окраине.
Профессор весело засмеялся.
— Новости? Ну, что же… Я, правда, никогда не был радиокомментатором, но один разок попробовать можно… Итак, я нахожусь сейчас в особняке на Аллее, на втором этаже. Стою у окна. По Аллее с самого утра нескончаемым потоком грохочут танки с иностранными, у нас прежде никогда не виданными знаками на башнях. Вы поняли?.. За ними также без конца катят орудия, минометы. А по обочинам — непрерывная вереница пехоты. В сомкнутом строю, будто на военном параде. Ого!.. Один солдат с автоматом — у нас в саду. Автоматы у них странные — вроде… мандолины… Солдат осматривает кусты, заглядывает в подъезд. Видно, не нашел ничего подозрительного — снова перемахнул через изгородь и побежал догонять свою колонну… С виду — очень миролюбивые, добрые люди. Впрочем, что я тут вам рассказываю. Сейчас сколько? Пол-одиннадцатого? Ну так к обеду они будут у вас — сами посмотрите!..
После обеда Ласло еще раз попросил у зубного врача ключ от квартиры. Но позвонить ему не удалось: телефон был нем.
Газа не было — уже который день. К вечеру отключили и свет. Пришлось зажечь рождественские свечи. Ванну, тазы, ведра наполнили водой. И вовремя. Правда, насосная станция в Капосташмедере, занятом советскими войсками, работала бесперебойно, но главные водонапорные магистрали немцы перекрыли — «ввиду разрыва труб».
Никто в доме Ласло и не думал о том, что заготовленную воду им придется растягивать на пятьдесят дней.
Густой туман упал на город, — может быть, к снегу, а может, то была искусственная дымовая завеса. Не видно было ничего и за пятьдесят метров. На Вермезё расположились лагерем венгерские солдаты. Неизвестно, с какой целью вокруг огромного поля вырубили красавцы каштаны. На углу улицы Мико заняла боевые позиции венгерская батарея гаубиц и время от времени делала по нескольку залпов. А в середине Вермезё заработали, замолотили крупнокалиберные минометы. Солдаты набивали их утробы минами, а дергать шнурок давали собравшейся сюда со всей округи ребятне. Мальчишкам забава эта очень нравилась. Домой они возвращались лишь к ночи — синие от холода, грязные, но веселые.
— Мировая штука — эта осада! — восторгался сын дворничихи, добравшись до дому.
Утром 27 декабря Ласло снова пошел на работу. Больше из праздного любопытства и злорадства отважился он на этот рискованный путь.
В банке Ласло застал лишь коменданта, швейцара, нескольких рабочих из котельной да одного из перепуганных директоров, жившего неподалеку, в двух кварталах от банка.
