— Как же, не лучше! — ворчал тот, кому досталось спать на голом полу. — Дома у нас хотя бы матрац есть для каждого. И тепло.

— Ну идите сюда. Может быть, здесь вам будет теплее.

— Не пойду я никуда! Домой я пойду… Слушай, Бела, а Шули-маленький вспомнил: это он забыл свет перед уходом выключить. Мы с ним уже целый час цапаемся. Все настроение нам испортил. Забыли. А потом сами же перепугались. Будь у меня ключ от парадного, я, ей-богу, пошел бы домой.

— Ночевало у меня и больше народу. И все как-то умещались. Что это вы?

— Те были люди, а не избалованные барчуки! — буркнул Пакаи и тоже начал одеваться.

— Ты что?

— Пойду домой, посмотрю, может, и правда, забыли свет выключить. А вообще мне стыдно, что я приволок на твою шею всю эту ораву.

— Да ты с ума спятил!

— Ни чуточки. Теперь и я припоминаю: вроде бы сами забыли…

— Не чуди, Бела! Слышишь? Тотчас же ложись спать. Чего доброго, угодишь прямо в руки…

Пакаи, не отвечая, продолжал одеваться. Потом шепнул товарищу:

— Смотри, Лаци, про то, что я тебе говорил… Будь осторожен, присматривайся, с кем говоришь… Я никого не подозреваю, но осторожность прежде всего.

— Кто бы говорил!.. Раздевайся и ложись спать, сумасшедший!

Однако отговорить Пакаи ему так и не удалось. Бела вылез через окно и ушел. Ждали его до рассвета. Спать никто не ложился.

А к рассвету стало ясно, что он больше не вернется.

Взбешенный Ласло готов был, как котят, передушить этих шестерых безмозглых сопляков, притихших теперь и дрожавших от страха. Но в конце концов сам же предложил им остаться у него.

К вечеру следующего дня, когда Ласло уже собирался со службы домой, ему позвонил Фельдмар. Условились, что сегодня же «случайно» встретятся на улице. Фельдмар скороговоркой рассказал, что его забрали «по ошибке». Пришли за соседом, врачом, фамилию и телефон которого гестаповцы нашли среди записей Байчи-Жилинского. Врач действительно был связан с этой группой Сопротивления. Однако, кроме номера телефона, улик против него не было, к тому же вступился один его родственник, генерал.

— У дяди Андраша[35] плохи дела, — рассказывал Фельдмар. — Он оказал сопротивление, когда пришли арестовать его, был ранен и сейчас почти при смерти… дела руководителей движения тоже плохо оборачиваются, хотя следствие, кажется, зашло пока что в тупик… Приказ на дальнейшее таков: всем затаиться, соблюдать осторожность, оружие спрятать получше, ни в коем случае не собираться вместе.

После двух тревожных дней Ласло впервые вздохнул с некоторым облегчением. Однако до конца он так и не успокоился.

А к вечеру нежданно-негаданно к нему явился «электромонтер».

— Большая просьба к вам, господин доктор! — торопливо зашептал он еще в передней. — У вас, кажется, есть свободная комната. Мне нужно где-то укрыть своего дядю. Он бежал из Трансильвании. Все бумаги у него в порядке.

— Да, но у меня… гости. Шесть человек, — кивнул он в сторону комнаты. — Совершенно неожиданно приехали… Вот беда…

Монтер задумался.

— Это очень важно, — сказал он, — чтобы дядюшка именно здесь, у вас, поместился. Мы так на вас рассчитывали. — И вдруг, осененный мыслью, предложил: — А может быть, мы ваших «гостей» куда-нибудь в другое место определим?

Такому обороту дела обрадовался и Ласло.

В тот же день к вечеру монтер увел с собою ребят. А вместо них к Ласло прибыл «дядя». Это был коренастый, широкоплечий седой мужчина лег пятидесяти, с большими сильными руками. Он назвался Мартоном Адорьяном из Марошвашархея.

— Вот как? А туда вы не из Верхней Венгрии переехали? Выговор у вас, знаете…

По лицу старого Адорьяна пробежало минутное замешательство.

— Нет, — сказал он тотчас, — просто я долгое время работал в Шалготарьяне. Может, там ко мне и прилип этот палоцский выговор.

Бела Пакаи сам поспешил прямо в руки детективов.

Все произошло, как в кошмарном сне. Подходя к дому, он видел, что квартира освещена, но когда вошел в переднюю — свет вдруг погас. От неожиданности Бела не успел даже подумать о бегстве. Да это и не имело смысла, поскольку дворник уже запер за ним парадную дверь на ключ. Щелкнув выключателем, Бела прошел к себе в комнату. Мебель была перевернута, одежда, бумаги валялись разбросанные по всему полу, а на столе красовались две пустые бутылки из-под коньяка и два стакана. Обернувшись на скрип двери за спиной, он лицом к лицу столкнулся с двумя выходившими из ванной шпиками. Оба нацелили на него свои пистолеты.

Оружие Бела хранил в вентиляционном отверстии кухни, за небольшой выдвижной решеткой. Во время обыска сыщикам не удалось обнаружить тайника, они располагали только теми сведениями о Пакаи, которые они смогли получить от Каснара. Бела и не отрицал, что поддерживал связь с офицерской группой. Поняв, что им известно также и о «пекаре» Поллаке, подтвердил, что именно Поллак свел его с Каснаром.

— Где работает Поллак?

— Это я не знаю. Я встретил его на улице. Раньше он учился в университете, с тех пор мы и знакомы с ним.

— А ваша рота?

— Какая там рота! Это я так… Прихвастнул для пущей важности…

— Ну, а студенты, о которых вы упоминали?

— Об этом весь город говорит. Болтнул и я тоже.

— Оружие?

— Не было у меня никакого оружия.

Пакаи подвергли первичному допросу по методу Петера Хайна. Но он отрицал все наотрез. Отрицал упрямо, фанатично, даже почти сойдя с ума от зверских пыток. Разумеется, детективы обнаружили в квартире следы пребывания его многочисленных гостей.

— Кто такие?

— Мои друзья, студенты. Спали у меня.

— Где они сейчас?

— Разошлись. Куда — мне не сказали.

Одним словом, «дела» из его показаний не получилось, и в конце концов он очутился в Доме нилашистов на улице Молнар, в одной камере с Лаци Денешем.

Ужасы Дома нилашистов, как ими ни пугали Денеша гестаповцы с Солнечной горы, оказались пустяками в сравнении с профессиональными и методичными приемами «психологической подготовки» Петера Хайна. Нилашисты только забавлялись. На свой манер, конечно. Так, например, на одном из допросов они молотком выбили Беле зубы, раскаленной иглой выжгли на его теле порнографические картинки. И все время лаялись, обзывали подряд всех — евреев и неевреев — «жидами». Для потехи. Ни от кого они и не хотели что-либо узнать, добиться какого-то признания. Они уже и за людей не считали арестованных, ни даже за скотов или хотя бы за неодушевленные предметы. Это были для них просто какие-то необычные игрушки, созданные на потребу высшей расы, во славу новой Европы.

Особенно изощрялся в этих забавах некий Янош Шиманди, белобрысый громила с мордой обезьяны и каким-то нездоровым, лихорадочным блеском в глазах. Когда что-нибудь приходилось ему по нраву, он удовлетворенно скреб в затылке. По пятам за ним всегда волочился маленький лохматый человек с постоянно разинутым ртом, закрывавшимся только для того, чтобы выговорить три слога:

— Подохни!

В середине декабря дошел черед до эвакуации типографии.

Специальная комиссия, состоявшая из немецких и венгерских военных чинов, а также нескольких штатских, обошла ветхое здание, машинные корпуса в нижнем этаже, бумажные склады, фотоцех и цинкографию, матричный и наборный цеха. Они осматривали станки и машины, помечая мелом все, что представляло хоть какую-то ценность. Директор типографии, злой, но безмолвный, послушно плелся за ними следом. Не его ведь типография — городского управления, и все же ему жаль было оборудования. Правда, оно уже порядком износилось, устарело — за долгие годы войны никто не думал об обновлении. Но были в типографии и хорошие машины: отличная офсетная ротационка, пятнадцать первоклассных линотипов образца тридцатых годов, несколько серий хороших матриц, два совсем новых матричных пресса и дорогостоящее оборудование фотоцеха. Члены комиссии, очевидно, в деле разбирались и не пропустили ни одного стоящего станка, хотя промчались по цехам буквально как метеоры, спеша в другие типографии, — и даже описи никакой не составили, только мелом пометили станки, подлежащие демонтажу.