Бумагу можно было бы найти в типографии и на картонажной фабрике, а вот полотно нужно покупать в Обуде. Нашлись художники, изъявившие желание малевать, красить. Они не требовали гонорара, но и заставить их две-три недели кряду работать за стакан чаю или тарелку супу в день тоже было неловко. В особенности после того, как один знаменитый художник написал для народной столовой вывеску и получил за нее от Штерна четверть кило сала. Слух о такой воистину царской щедрости Штерна облетел всю округу. Союз демократической молодежи хотел бы выйти на демонстрацию в форменных костюмах, как это делалось в других районах, но вдруг выяснилось, что далеко не у всех есть белые рубашки. Женский союз просил для себя красные косынки в горошек.

План проведения празднества готовил Поллак. Капи составил смету расходов с итоговой суммой в двенадцать тысяч пенгё! Где же было взять такую тьму денег? Принялись урезать. Сначала до семи, потом до пяти, и в конце концов до трех тысяч. Меньше уже некуда. Но откуда было взять и эти три тысячи?..

Постоянно росли и текущие расходы парторганизации. Централизованного бюджетного финансирования тогда еще не было. Правда, собранные членские взносы организация не отчисляла тогда Центральному Комитету, но что это были за деньги с маленького и очень бедного района, — хорошо, если в месяц набиралось и две сотни пенгё.

Капи чувствовал себя в своей стихии и вносил одно деловое предложение за другим. Вначале он предложил распродать мебель и картины. С Шани Месарошем, Янчи Кишем и несколькими предприимчивыми ребятами брался перетащить все это добро на площадь Телеки, на барахолку. Об этих планах услышал инструктор ЦК, Янош Хаснош, как раз приехавший в районный комитет.

— Стоп! У вас есть мебель?

— Ну да! В конфискованных фашистских виллах много всякого добра. Одних роялей штук десять.

Хаснош даже присвистнул.

— Как бы не так — продавать! Члены правительства, товарищи, вернувшиеся из эмиграции, все еще ютятся кто где. Ни дивана, ни стола ни у кого… А вы — мебель на барахолку! Немедленно заактировать ее всю!

— Невозможно.

— Как так?

— Воруют ее все, кому не лень.

Тогда подыщите склад, снесите все туда и возьмите на учет. Ни наша партия, ни другие, ни общественные организации не имеют приличной мебели. Меблируйте сначала их помещения. Можно также кое-что дать нуждающимся товарищам, тем, у кого пропали все вещи. А остальное заберем мы. Мебель по нынешним временам — сокровище! Кто знает, когда-то мы начнем снова ее производить! А вы хотите все это на барахолке промотать! — возмущался Хаснош.

До сих пор Хаснош все еще щеголял в своей партизанской одежде, только автомат заменил на красивый немецкий парабеллум.

Склад, акты, перевозка — новые заботы! Ну, не беда, книги-то продавать никто не запретил. За ними явился какой-то местный книготорговец по имени Махала и за глаза скупил все частные библиотеки конфискованных вилл. За все оптом уплатил в партийную кассу пять сот пенгё. Капи ходил довольный, размахивая сотенными бумажками.

Но кончилась и эта его затея неприятностью для него.

Из Архива прибежал долговязый бородатый старик и отчаянно завопил:

— Что вы делаете? Вы продаете целые библиотеки, когда там могут оказаться бесценные сокровища: древние экземпляры, шедевры Эльзевиров[58], букинистические редкости, книги с рукописными пометками на полях!..

Сечи не знал, кто такие Эльзевиры и что такое букинистические редкости, и потому растерянно моргал, глядя на бородача, размахивающего у него перед носом руками. Вызвал к себе Капи. Тот возмутился: он старается, добывает для партии деньги — и ему же за это головомойки! Начали снова торговаться с книготорговцем, чтобы давать всю книжную массу на предварительный просмотр специалистам из Архива. Купец согласился, но с условием: все, что те пожелают забрать в Архив, пусть оплатят. «Я торговец, а не меценат, — вопил он. — Мне пришлось людей нанимать, и они два дня таскали на своем горбу всю эту уймищу книг». В недрах склада купца-букиниста в страшном беспорядке были вперемешку свалены словари и энциклопедии, классики и бульварное чтиво, бесценные редкости и календари, стоившие меньше, чем истраченная на них бумага, памятные альбомы в честь тысячелетия Венгрии.

А в один из дней Капи ворвался к Сечи с каким-то господином в куртке на меху и охотничьей шляпе. Господин в куртке представился, усиленно подчеркивая свой докторский титул, и предложил следующее: бомбоубежище под Крепостной горой — исключительно подходящее место для выращивания пенициллинового грибка. Вместе с несколькими своими друзьями, «специалистами», он брался организовать и пустить в ход первый венгерский пенициллиновый завод. Однако для выращивания грибка нужны яйца. Много яиц. Потому что яйца — основа пенициллина. Доктор просил, чтобы коммунистическая партия обеспечила ему аренду бомбоубежища и выдала документ, дающий право закупать яйца на селе от имени партии. С возчиком он уже договорился, тому тоже нужны только документы и один солдат или хотя бы полицейский — для охраны груза. За все это доктор обязывался вносить в партийную кассу тысячу пенгё ежемесячно.

Охотнее всего Сечи вышвырнул бы господинчика в куртке за дверь, но Капи пустился объяснять ему, какое огромное значение имеет отечественное производство нового препарата, сколько человеческих жизней с его помощью можно будет спасти. В те дни пенициллин действительно был большой редкостью, богатые пациенты платили целые состояния за одну-единственную инъекцию чудо-лекарства. «Все это очень хорошо, — думал Сечи, — но почему этот доктор обращается не к правительству, не в министерство здравоохранения или, наконец, не в больницы и почему он предлагает за это свою сказочную тысячу пенгё?»

Сечи попросил отсрочку на два дня. Спросил у Саларди: нужны ли для производства пенициллина яйца? Но ни Саларди, ни кто другой из товарищей не знал этого. Однако вскоре прошел слух, что среди посетителей народной столовой Штерна снабженец Мур собирает задаток на закупку яиц. Затем выяснилось и другое, что «эксперты» — друзья доктора в охотничьей шляпе — самые обычные торгаши, а сам он хоть и доктор, но не медицины, а государственного права. Впрочем, в комитет «доктор» больше не приходил. И тем не менее его бизнес с яйцами был, как ни странно, осуществлен. И бомбоубежище получил в аренду под склад — от городского управления. Некогда только было докапываться кому же досталась обещанная им «тысяча пенгё в месяц». (Что касается пенициллина, то его производство в Венгрии началось лишь много лет спустя и, по всей вероятности, без всякого участия господина в охотничьей шляпе).

Но с возчиком Капи все же заключил сделку. Намучившись с перетаскиванием мебели, все в комитете несказанно обрадовались, когда в районе вдруг обнаружили двух пригодных к работе лошадей и исправную ломовую телегу. Да и договориться с возчиком было проще, он заявил напрямик: «Спокойнее мне будет ездить, если у меня от районного комитета бумаги будут. Я на телегу табличку прибью, что она принадлежит партии. Три дня в неделю на себя работаю, три дня на вас. — И добавил: — Если нужно, могу, конечно, и в партию вашу вступить».

В комитете долго спорили. Повозка нужна — это признавали все, но боялись, что в «свои дни» возчик будет злоупотреблять именем партии. Капи был вне себя от ярости: потрясающая нежизнеспособность!

— Ведь делают же это социал-демократы! Да еще на автомашине типографии…

— То социал-демократы…

— Братская, рабочая партия!

— Все равно.

Сошлись в конце концов на том, что возчик будет отчитываться о каждой своей поездке и не станет браться за «грязные дела». Теперь, к великой радости Капи, комитет имел свой транспорт. Впрочем, пользы от него было не много.

Две недели подряд возили мебель на склад. Все это пока означало только расходы. Потому что и Шани Месароша, и его друзей, бесплатно вызвавшихся грузить мебель, нужно было хотя бы покормить в народной столовой. Кроме того, в конторе своего заведения Штерн продавал из-под полы палинку, а свет еще не знал такого грузчика, который отказался бы выпить. Штерн не возражал, денег не требовал и счет за питание «рабочих компартии» (со «скидкой») предъявил только после окончания работ.