Сыпались гудки.

Еще вариант: нет дома.

Щелкнуло, гудки пропали. Ева вздрогнула.

— Алло! — Голос недовольный, сонный. Сказал с тяжелым вздохом. Как же много она успевает заметить за секунду.

— Привет! Это я.

— Кто — я?

— Антон! Это я, Ева.

— Какая Ева?

— Антон!

— Не знаю такую.

— И давно?

— С тех пор, как ты стала гулять с моим отцом.

— Ты что, издеваешься?

— Это ты издеваешься!

Повисла пауза. Ева чуть не бросила трубку, но ждала, надеясь на другие слова. Готовясь опередить, если Антон даст отбой первым.

— Знаешь, почему он так себя ведет? — тихо спросил Антон.

— Понятия не имею!

Сейчас она заплачет. Когда Антон был таким, все время хотелось плакать. Потому что это было несправедливо. Она его любит, а он ведет себя как… как… Как Ежик. Обидно. Очень обидно. Он же знает, что делает больно.

— Мой папочка мечтает мне досадить. Всю жизнь только этим и занимается. Его бесит, что я вообще живу, что у меня что-то получается без него. Это же он бросил мать, а потом стал злиться на нее. Без него ведь жизнь должна остановиться. А она не останавливается. Она дальше идет. И всем плевать, что он где-то там живет с другой. Но он не может пережить, что о нем не помнят, что его забыли. Вот и вертится рядом. Теперь будет крутиться около тебя, помощь предлагать. Он же такой обаятельный, такой галантный. Хрен старый! Он всех друзей у меня перехватывает! Чтобы только доказать, что без него я ничто!

Плакать сразу расхотелось. Что за чушь он несет?

— У тебя мания преследования.

— Что, понравился? Один букетик, и — понравился?

— Это тебе Пушкин нашептал?

— Без шептунов обошелся. И так все понятно.

Сдержалась, чтобы не крикнуть: «А раз понятно, то катись отсюда!» Вместо этого сказала:

— Я упала и разбила ногу. А еще я хочу тебя увидеть, потому что соскучилась. А еще, знаешь, вокруг столько всего непонятного происходит.

В разговоре что-то сломалось, будто звонок опять перескочил на определитель номера. Антон отговаривался. Прийти не может, занят, срочная работа. Отец подбросил, еще и Пушкин висит над душой. Он позвонит Пушкину, если тот сможет завтра, то они зайдут. А сейчас — никак. Даже через час. Даже через два. Матери надо помочь. Она отчет бухгалтерский пишет, надо программу переустановить.

Через пять минут Ева повесила трубку. Родилось чувство, что сейчас она говорила с незнакомцем. Антона, который ей так нравился, не существовало, она его придумала. Обыкновенного человека сделала таким, как ей хотелось. На самом деле он другой. Совсем другой. Он — не чудо. Не приключение на всю жизнь. Обычный парень. Ее любовь — это фантазия о чем-то несбыточном. Антон, как настоящий игрок, лишь подбрасывает на поле новые фишки. Ответной любви там нет.

Надрывно затрезвонил сотовый. Ева не шевелилась. О чем это она? Ей же звонят. Это ее сотовый! Рингтон поменяла, а привыкнуть не успела. Это Антон! Он сейчас придет!

— Мать! — орал Пушкин. — Инвалид ты наш! А знаешь, я тоже ногу подвернул.

— Дурной пример… — буркнула Ева.

Скорость передачи информации в этом мире оказалась сногсшибательной. Или Пушкин сейчас сидит у Антона и они вместе строчат задание Александра Николаевича, хихикая над Евиной неловкостью?

— Это еще не дурной пример, — заливался Пушкин. — Вот мне дядька рассказывал, как однажды с приятелем через дорогу перебегал. Широкая была дорога, по пять полос в каждую сторону. Они одну сторону перебежали, остановились на разделительной линии, ждут, когда машины пройдут. А за ними пацаны увязались. Один пробежал, а второй с грузовиком встретился. Так парень несколько метров летел, два раза перекувырнулся и башкой в асфальт вошел. Там уже отскребать было нечего. Вот это, я понимаю, пример.

Ева шарахнула трубку об стенку. Еще одна история Пушкина, и его самого придется отскребать от асфальта.

Она встала, дотащила себя до кухни, где на столешнице все еще красовался подвядший букет Александра Николаевича — столько усилий было приложено, чтобы он так долго прожил. Сунула цветы головками в мусорный пакет. Чтобы ничего больше с этим человеком не связывало, ничего не напоминало! Надо же! Он думал через Еву влиять на Антона. А вот и не получится! Без него жили и дальше проживем.

— Ой, как жалко, — вышла на шум мама. — Такой красивый. А у тебя там звонит в комнате что-то.

— Знаешь, мама, — Ева попыталась выпрямиться, но в спину стрельнуло, и она тяжело оперлась на стол. — Я решила больше не усложнять себе жизнь.

— Да? — мама округлила рот в удивлении. — А ты ее усложняла? Не заметила.

Телефон трезвонил, требовал внимания. Ева не отвечала. Звонил Антон. Звонил Александр Николаевич. Даже Левшин проснулся. Отец прав: наворотила она черт знает что. Откуда вдруг к ней такой интерес, с чего вдруг столько сочувствующих? С этим надо заканчивать. И хорошо бы телефон совсем выключить, но для этого пришлось бы лезть под кровать, куда она в сердцах отправила нерадивого служаку. С перебинтованной ногой делать это было неудобно. Поэтому никуда она не лезла, и мобильник звонил там сам с собой в темноте и пыли.

Ночью ей снились монстры. Они выбирались из-под кровати, гремели щупальцами, давили на больную ногу. Ева оглядывалась, ища машину времени, на которой она сюда прилетела. И не находила. А ведь машина была. Только что была. Стояла вот тут, за поворотом, в этих кустах, под этим деревом. Монстры наступали, хватали за больную коленку. Все это до того надоело, что Ева среди ночи стянула тугой бинт, сняла лангету. По коленке пробежал холодок. Хорошо-то как! Это не она больна. Это жизнь кривая.

А телефон все звонил и звонил. Щебетала Ксю, сообщала, что все ждут ее возвращения. Хмыкала командарм Че. Хихикал в трубку Волков.

Саша с Машей нарисовались внезапно. Вот их не было, а вот они уже сидят на кровати, смотрят на Еву одинаково сочувствующими взглядами.

— Мы звоним, звоним… — капризно протянула Маша. Сегодня она была в кожаной юбке и кожаных легинсах, голубая джинсовка туго перехватывала ее в поясе. И везде были часики. На груди, на браслетах, на пальце. Если отключить все звуки, должно громко тикать.

— Я с телефоном поссорилась, — сообщила Ева. — Мы не разговариваем.

— А с Антоном?

— А что с Антоном?

Саша с Машей переглянулись, одновременно закрыв и открыв глаза, как будто условный сигнал передали.

— Куда вы фару дели? — сменила тему разговора Ева.

— Ой, ее Саша разбил, — захохотала Маша. — Держал, держал в руках, а потом уронил. Машина времени нужна, чтобы вернуть.

— Это к египетским богам. Что они делают?

— Да что-то все строгают, — тянул Саша, в какой раз оглядываясь. Что он ожидал увидеть здесь? И что должно появиться, раз он так ждет? И еще вопрос: из какого угла?

— Про тебя все время Ра спрашивает, — вздохнула Маша. — Жука передал? Он еще что-то для тебя сделал. А с Антоном что?

— Пойдем лучше чай пить.

Ева злилась. Как-то глупо получается. Все друзья, которые у нее за последнее время появились, пришли через Антона. И поэтому сейчас они больше переживали за него, чем за нее. Но ведь если так рассуждать, то расстанься она с Антоном — и друзья уйдут. Пропадут нелепый Левшин с прилипчивой Катрин, исчезнут попугайчики-неразлучники Саша с Машей, уйдет суровый Стив, растворятся египетские боги. Только Пушкина в этой компании было не жалко. Пускай его уже побыстрее смоет ацетоном.

— У тебя телефон опять звонил. Я его из-под кровати достал, — сообщил Саша, позже всех появившийся на кухне.

А она и не помнила, что опять отправила провинившегося на галеры. Номер все равно был не знаком, поэтому волноваться не стоило. Захотят — перезвонят. Она положила телефон перед собой. Коробочка и коробочка, а столько из-за нее переживаний.

— Слушайте! — оторвалась от чашки Маша. — А давай соберемся у тебя. Устроим испытание машины времени. Ивановы хвастают, а показывать — не показывают.

— Кто такие Ивановы?