Он неопределенно махнул рукой в сторону присутствующих.

Габби уставился на меня. В его взгляде чувствовалась некоторая озабоченность: вдруг я знаю то, чего не знает он? Однако удивил всех Луи Симпсон. Именно офицер процитировал следующие строчки:

Он очень хорошо прочитал стихотворение. Не в вымученной напевной манере, а тихо и как бы про себя. Потом окинул нас взглядом и засмеялся:

— Извините, что утомляю вас стихами. Это стихотворение Луи Макнейса. Моя мать дружила с его семьей, и меня назвали в честь поэта. Мама заставляла меня учить стихи наизусть. Тогда я мало что понимал, и только теперь до меня начинает доходить их смысл. Да и то не совсем.

— Жизнь полна неожиданностей, — проговорил Габби и улыбнулся.

Явно подавленный внезапным вторжением поэзии в наш прозаический мир, Ангус Нэш встал и заявил следующее:

— С меня хватит. Надо поберечь силы для последнего рывка. Завтра нам предстоит нелегкий день.

Дом помрачнел, однако тут же согласился с товарищем:

— Ты прав, Гнэшер. Табачок высосал из меня все жизненные соки. Надеюсь, мне приснится та особа, которая летала в небе с бриллиантами. Как там ее звали? Люси, что ли? Пусть мне также снятся рубины и сапфиры. Всякие драгоценности. Хочу видеть цветной объемный сон. Как ты интерпретируешь подобные сновидения, Габби?

— Цветные и стерео? Жажда жизни скорее всего.

— А если наоборот — стереоцветные? Как это называется, старик?

— Понял. Это называется синэстезия.

— Молодец. В любом случае Гнэшеру пришла в голову умная мысль. Пора на боковую.

Мы с трудом встали со своих мест и, пошатываясь, вышли из гостиной. Я уже хотел направиться к своей комнате, когда Луи Симпсон взял меня под руку. Не то чтобы совсем недружелюбно, но и не очень любезно. Я вновь почувствовал силу этого человека.

— Мэтью, — обратился он ко мне намеренно непринужденным тоном, — скажи, о чем спрашивал тебя Габби по пути сюда?

— Не уверен, что это тебя касается, — ответил я, пытаясь избавиться от его руки.

Не получилось. Теперь только мы одни остались в гостиной.

— Откуда тебе знать, что меня касается, а что нет?

Вдруг он весь как-то наэлектризовался. Вот-вот вспыхнет. Наверное, действовали наркотики. Они на всех влияют по-разному. Мне его состояние вовсе не нравилось. Попробовал вновь освободиться, но Симпсон крепко держал мою руку.

Вдруг меня озарило. Я понял, кто ударил меня, лежащего под грудой тел на промерзшей лужайке. Это был его кулак. Вся сцена представилась мне как бы сверху. Вижу извивающиеся руки и ноги. А вот и он: примеривается, вычисляет и наносит удар в ребро. Воспоминание придало мне сил. Я неожиданно изо всех сил дергаю рукой. Он качается, наклоняется в мою сторону, но не отпускает. Тогда я толкаю его бедром. Симпсон, чуть не падая, прислоняется к стене. Через мгновение выпрямляется и поворачивается ко мне лицом. Теперь, когда вместо слов начались действия, он немного остывает. Однако взгляд по-прежнему горит ненавистью.

— Вали спать, придурок! — кричу я вне себя от ярости. — Или хочешь опять незаметно ударить меня? Но теперь-то мы стоим лицом друг к другу.

Не стоило мне говорить такие слова. В пабе я вдоволь насмотрелся на драки, и если военные дрались с гражданскими, то первые обычно побеждали.

Симпсон смотрел мне прямо в глаза. Кажется, он в какой-то степени признал мою правоту. Моментально унял свой гнев. Тем не менее от этого типа можно ожидать чего угодно. Я уверен, что он все-таки представляет для меня опасность.

Вдруг наверху раздается голос:

— У вас там все в порядке?

Габби стоит на лестнице. Симпсон расслабляется, на его лице появляется тень улыбки. Офицер словно говорит: «На сей раз тебе повезло, но мы еще встретимся на узкой дорожке». Габби, одетый в халат, спускается к нам.

— Мы обсуждали битву при Каннах, — объясняю я и смело гляжу в глаза Симпсону.

Впрочем, это явный блеф. На самом деле я страшно рад появлению доктора.

Я желаю обоим спокойной ночи и направляюсь к своей комнате.

Все еще взволнован и немного дрожу после стычки. Меня в жизни никогда по-настоящему не били, так что я даже не знаю, чего избежал. В голове еще бродит алкоголь, и ощущаются последствия «травки», поэтому, начнись драка, я бы, несомненно, ринулся в бой. Тем не менее чувствую себя полным идиотом.

Когда я в последний раз так нарывался?

Еще в школе.

Крис Саммер изменился. Стал крутым. Один из его дружков, урод по имени Мертон или Мердок, затеял драку с каким-то говнюком. Тот оказался, впрочем, не робкого десятка, хотя вид имел дурацкий: волосы походили на ядерный гриб, очки крепились лейкопластырем. Они толкали друг друга, потом обменялись несильными ударами. И вдруг говнюк сбивает Мертона с ног. Этот здоровяк оказался слаб в коленках. Он начинает ныть. Тогда Саммер выбирается из собравшейся поглазеть на драку толпы, молча хватает говнюка за волосы и бьет в рожу. Мертон немедленно вскакивает на ноги.

Я подбегаю к Саммеру и тащу его прочь, крича, что так не честно. Это были последние слова, сказанные мной Саммеру.

Несколько зевак повернулись к нам. Повезло: вместо одной драки они увидят сразу две. Кто-то пронзительно закричал: «Врежь ему как следует, Крис!» И он, похоже, собирался вздуть меня по первое число. Но потом, наверное, вспомнил, что мы с ним старые друзья, сплюнул и скрылся в толпе. Дело пахло предательством, грустно о таком вспоминать. Однако даже сейчас я почувствовал прилив адреналина, представляя себе момент схватки.

Меня пробирала дрожь. Очень хотелось встретить где-нибудь Суфи — в большом зале, например. Заглянул на кухню, надеясь застать там ее одну. Не повезло. В тот вечер женщины быстро справились с работой: зал пустовал, свет на кухне не горел. Тем не менее я обыскал все, полагая, что девушка притаилась в каком-нибудь отдаленном уголке. Выглянул в окно, выходившее во двор, где мы с ней недавно сидели, наблюдая за падающим снегом. Представил себе, как тают снежинки у нее на лице и в темных волосах. Это воспоминание уже стало для меня священным.

Вернулся назад. Теперь у меня есть выбор. Можно пойти в комнату Суфи и спросить девушку, не хочет ли она поговорить… Содрогаюсь при одной мысли об этом. Какой-то кошмар. Со времен Туниса я взял за правило никогда не проявлять инициативу в отношениях с женщинами. Заводя интрижку, я полностью отдаюсь воле своих партнерш. Таким образом снимаю с себя вину и избавляюсь от ответственности. Мой умный, наблюдающий двойник понимает всю фальшь такого подхода к делу, зная, что моя пассивность не может быть полной.

Позволяя командовать собой, я всегда оставляю некоторые лазейки и проявляю своеволие. Только мне всегда удается приглушить внутренний голос, разоблачающий дурное поведение. И я плыву по воле волн.

Сознаю, что веду себя крайне трусливо. Снимая с себя ответственность за поступки, я возлагаю ее на кого-то еще. Игра постоянно заканчивается вничью: полученная выгода уравновешивается потерями другого человека. Трудно жить, осознавая свою трусость. Лишь ужас Туниса делает такой выбор неизбежным.

Знаю, что есть смысл пойти в комнату Суфи. Мне необходимо рассказать о своих чувствах и сообщить девушке, что я крайне нуждаюсь в ней. Не мыслю жизни без нее. Узнав это, она сможет свободно принять решение. Но поступить так не решаюсь. Воля ослабла после многих лет бездействия. Я устал от терзающего меня чувства вины и бесконечных неудач. Итак, возвращаюсь к себе, даже не взглянув на лестницу, ведущую в комнату Суфи. Упускаю мимолетный шанс обретения счастья.

За мгновение до того, как включить свет в комнате, понимаю: что-то не так. Рука задерживается на выключателе. Я не слышу ни малейшего звука, ни даже слабого дыхания, однако ясно ощущаю чье-то присутствие. Неужели Симпсону каким-то образом удалось проникнуть сюда до моего прихода? Что он, черт побери, затевает? Определенно в его планы не входит беседовать со мной о поэзии, несмотря на тесные отношения с Луи Макнейсом. Нет, я унизил его, оттолкнул, и теперь он хочет мстить. Сжимаю кулаки и включаю свет, полагая, что противник на минуту ослепнет после долгого пребывания в темноте.