— Стой! — без особой надежды крикнул Константинов и с удивлением заметил, что светлобородый внял призыву, остановился.

Да мало того, что остановился, еще и пошел навстречу — сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Вокруг по-прежнему не было ни души. Светлобородый приближался, размахивая кулачищами. «Убьет!» — подумал Константинов и что есть духу рванул в обратном направлении.

Теперь уже он спасался бегством, а его догоняли. В таком порядке пробежали квартал, Константинов хотел юркнуть в трактир «Америка», но дверь успели запереть, на крик о помощи никто не вышел, и он, задыхаясь, повернул направо, где находилась полицейская будка, которая почему-то оказалась пуста. Заманить преследователя в западню не удалось. Пробежали мимо. Светлобородый настигал, все ближе и громче стучали его башмаки. Он ни разу не подал голоса, не обругал, не чертыхнулся, и от этого делалось еще страшнее. Собрав последние силы, Константинов наддал ходу, но светлобородый был уже в двух шагах. Он резко выбросил вперед руку и ладонью припечатал Константинова промеж лопаток.

Это известный прием, используемый, чтобы остановить бегущего. Надо не хватать его сзади, не удерживать, а напротив — еще и подтолкнуть в спину: тогда ноги не поспеют за внезапно рванувшимся вперед телом, человек утратит равновесие движения и упадет.

С Константиновым так и случилось. Он буквально по воздуху пролетел несколько шагов, затем проехался на пузе, скрежеща пуговицами по камням, и ткнулся носом в край тротуара. Кровь потекла по губе, а светлобородый, даже не пнув поверженного врага, чего, сжавшись от ужаса, ожидал Константинов, поправил свой шейный платок, повернулся и не спеша, вразвалочку двинулся прочь. Послышался удаляющийся свист — нежный неаполитанский мотивчик, порхнувший, как бабочка, между каменными громадинами и сметенный ветром.

Ночь надвинулась незаметно, и Шувалов сказал Хотеку, что принц Ольденбургский, извещенный о поимке преступника, уже, вероятно, не приедет в столь поздний час.

— Это естественно, — со скрипучей иронией ответил Хотек. — Стоит ли менять распорядок дня из-за такой малости, как убийство иностранного военного атташе!

Шувалов промолчал, тишина была нарушена вкрадчивым голосом Певцова. Обращаясь то к одному графу, то к другому, он начал говорить, что сейчас, когда добрым отношениям между Зимним дворцом и Хофбургом ничто больше не угрожает, пора условиться о дальнейших действиях. Турецкая провокация несомненна, да тем не менее было бы неразумно раструбить о ней на всю Европу и, значит, бросить открытый вызов Стамбулу: ввиду нынешней ситуации на Балканах такой политический шаг будет преждевременным. Поэтому лучше не предавать Керим-бека публичному суду, а просто заключить его в крепость.

Иван Дмитриевич понял, что Певцов не до конца уверен в своем ставленнике и побаивается то ли огласки, то ли адвокатских штучек.

— Пожалуй, вы правы, ротмистр, — сказал Шувалов и вопросительно взглянул на Хотека.

— У нас в Вене это было бы невозможно, — ответил тот, — но в России все привыкли молчать, и предложение имеет смысл.

— Можно заточить его в каком-нибудь монастыре, — вставил Певцов.

— Нет, — покачал головой Хотек. — Убийцу вы должны передать нам.

— Вам? — удивился Шувалов.

— Разумеется, не мне лично… Мы посадим его в замок Цилль.

Иван Дмитриевич слушал и не верил собственным ушам. Бред, бред! А если не удастся найти настоящего преступника? Что тогда? Пропал бедный тезка. Из монастырских подземелий, может, со временем бы и выпустили, но уж из замка Цилль — черта с два. Сгниет заживо.

— Но закон… — начал было Шувалов.

— Перестаньте, граф, — прервал его Хотек. — Кто-то из ваших умных людей заметил, что в России строгость законов искупается необязательностью их исполнения.

Иван Дмитриевич посмотрел на Боева, который уже разогнулся после удара тростью, но рук от живота не отнимал. На его бледном лице отчетливее проступила отросшая за день щетина. Кому он принес себя в жертву? Родине? Миру в Европе? Или престижу корпуса жандармов и певцовской карьере?

— Ваше сиятельство, — сказал Иван Дмитриевич, хитро глядя как раз посередине между обоими графами, так что непонятно было, к кому из них двоих он обращается, — позвольте мне задать преступнику несколько вопросов?

Расчет оправдался: пока Шувалов раздумывал, Хотек ответил утвердительно.

Почуяв неладное, Певцов попытался протестовать, но без успеха — австрийский посол принадлежал к тем людям, кто никогда не меняет однажды принятого решения.

— Пускай спрашивает, — милостиво улыбнулся он. — Узнаю полицию. Петербургская, венская, парижская, она везде одинакова. Эти бездельники находят мертвого дракона, отрезают ему язык и предъявляют как доказательство, что чудовище побеждено ими.

Иван Дмитриевич тоже улыбнулся — виновато, как бы признавая правоту этих слов, затем подошел к Боеву:

— Господин Керим-бек, не будете ли вы так любезны сказать, каким образом вам удалось проникнуть прошлой ночью в этот дом?

Боев растерянно посмотрел на Певцова.

Еще днем жандармский офицер, обходивший слесарни с найденным в скважине входной двери ключом, доложил, что один слесарь признал свое изделие и вспомнил заказчика — им оказался сам князь фон Аренсберг, но Певцов об этом говорить не стал. Он поспешил объяснить про восковой слепок, а Боев согласился:

— Так…

Иван Дмитриевич продолжил допрос. Он спрашивал, Певцов отвечал, Боев прилежно повторял его ответы. В конце концов, как Иван Дмитриевич и предполагал, Хотек что-то заподозрил.

— Кого допрашивают, ротмистр? Вас или его? — рассердился он. — Я попрошу вас выйти в коридор.

— Ваше сиятельство, имеете ли вы право мне приказывать? — почтительно спросил Певцов.

— Граф, — сказал Хотек, оборачиваясь к Шувалову, — прикажите ему выйти вон.

— Выйдите, — процедил Шувалов.

Певцов, хорохорясь, вышел, и только тогда Иван Дмитриевич задал свой главный вопрос:

— В какое место вы поразили князя?

Хотек сидел спиной к двери, которую Певцов закрыл неплотно, чтобы подсматривать в щелочку и подсказывать хотя бы на пальцах. Он схватил себя за горло, но в коридоре было темно, и Боев неправильно истолковал этот жест, ответив:

— Я заколол его в грудь… Кинжалом.

Лицо Хотека потемнело, бело-розовые чешуйки пудры обозначились на лбу и на щеках. Вот-вот закричит, брызгая слюной, затопает ногами, шарахнет вбежавшего Певцова тростью по башке… Но нет! С кроткой улыбкой всепонимания он шагнул к Рукавишникову, похлопал его по плечу.

— Опусти саблю, дурак.

— Не опускай! — быстро проговорил Боев. — Я убил! Я, Керим-бек… Аллахом клянусь!

— А на Евангелии присягнешь? — спросил Хотек. — Крест поцелуешь? — И опять, перехватив трость, угрожающе приподнял кончик.

Боев не шелохнулся: любую муку вытерпит.

Но и Шувалов, надо отдать ему должное, нашелся быстро. С криком и выпучиванием глаз пообещав Певцову посадить его под арест, разжаловать в рядовые за этот обман, он взял Хотека под руку: глубочайшие извинения, для самого полнейшая неожиданность…

Холодно отстранившись, тот кивнул Ивану Дмитриевичу:

— Весьма вам признателен.

— И я! — с готовностью поддержал его Шувалов. — От всей души благодарю за службу. — Он дружески приобнял Ивана Дмитриевича, подводя его к выходу. — Спокойной ночи, господин Путилин! Вы честно ее заслужили.

Церемонное рукопожатие, ненавидящие глаза Шувалова. Шепот:

— Сенной рынок!

И еще один такой же испепеляющий, изничтожающий взгляд — Боева, устремленный не на Хотека и не на Певцова с Шуваловым, а на него, Ивана Дмитриевича.

Дверь захлопнулась, он остался в коридоре.

Из гостиной долетал скрипучий голос Хотека:

— Я все больше убеждаюсь в том, что вы, граф, причастны к убийству Людвига. Керим-бек… Жалкая комедия! Понимаете, кого вы хотели обмануть в моем лице? Однако я готов сохранить все происшедшее в секрете. Вот мои условия. Первое: роспуск «Славянского комитета», главари должны быть высланы из Москвы и Петербурга в трехдневный срок. Второе: в знак траура приспустить флаг на Петропавловской крепости. Третье: почетный эскорт из роты Преображенского полка будет сопровождать гроб с телом Людвига до самой Вены…