— Не велика фигура… Побоитесь, побоитесь.
Начало беседы было многообещающим, но Иван Дмитриевич решил не гнать лошадей. Зачем? Непременно сама все скажет, не утерпит.
— Хорошо, — кивнул он, — оставим пока этот разговор. Но скажите, у князя были враги?
Стрекалова иронически сощурилась.
— Посмотрите на меня внимательно, — велела она тем же тоном, каким два часа назад приказывала Ивану Дмитриевичу смотреть на портрет ее мужа. — Ну? Разве я похожа на женщину, способную полюбить человека, у которого нет врагов?
— Виноват, — кокетливо сказал Иван Дмитриевич. — Позвольте ручку в знак прощения.
Он приложился губами к милостиво протянутым ледяным пальцам и снова, уже без приказа, внимательно поглядел в лицо Стрекаловой.
— Матушка учила меня остерегаться мужчин с холодными руками и женщин — с горячими.
— Что вы хотите этим сказать? — Стрекалова прижала свою ладонь к щеке, проверяя ее температуру.
— Я испытываю доверие к вам и рассчитываю на ответное чувство.
Вместе с тем следовало дать понять этой женщине, что он не мальчик. Толика бесцеремонности не помешает, напротив — будет способствовать взаимопониманию. Иван Дмитриевич с нарочитой сановной вальяжностью расстегнул сюртук, нахально скинул пальто-дульет на кровать и развалился в кресле. Но, усаживаясь, нечаянно задел Стрекалову отлетевшей полой сюртука. Лежавшая в кармане скляночка стукнула ее по бедру.
— Что у вас там? — подозрительно спросила она.
Иван Дмитриевич решил, что говорить правду не стоит: человек, таскающий при себе склянку с солеными грибами, навряд ли способен поймать убийцу. На ее месте он сам подумал бы точно так же.
— Это? — Он с невозмутимым видом похлопал себя по карману. — Это револьвер.
— Заряженный?
Иван Дмитриевич пожал плечами — глупый, дескать, вопрос — и отметил, что Стрекалова впервые посмотрела на него с уважением. Но тут же безнадежно махнула рукой:
— Он вам не поможет. Все равно побоитесь.
— Да говорите же прямо! — не выдержал Иван Дмитриевич. — Кто убийца? Вы знаете?
— Побоитесь, побоитесь, — как заведенная, повторяла Стрекалова. — Как пить дать, побоитесь.
— Недавно мы взяли под стражу столоначальника из Министерства государственных имуществ. Я уличил его в отравлении горничной, которая от него забеременела.
— Может быть, — равнодушно сказала Стрекалова. — Но уж тут-то вы побоитесь. А если даже и нет, никто не позволит вам обвинить убийцу Людвига. Тем более арестовать его.
Как всегда в минуты волнения, рука Ивана Дмитриевича дернулась к правой бакенбарде, чтобы заплести ее в косичку. Поясница взмокла от пота. Господи, неужели Хотек прав? Нет, нет, не может быть! А вдруг все-таки прав?
Иван Дмитриевич покосился на Стрекалову, которая словно бы ждала от него возражений, надеялась на них. Он должен был сказать ей: нет, я не испугаюсь, я сделаю все, что в моих силах! Неужели и в самом деле к убийству причастны жандармы? Дыма без огня не бывает, это же их логика. Трое часов, показывающих разное время, предстали знаком тройственной сущности графа Шувалова: он был един в трех лицах. Каждое из них делало свое дело, не докладываясь двум другим, и жило в своем времени.
— Кажется, я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — сказал Иван Дмитриевич. — Ответьте мне только на одни вопрос: это его подчиненные следили за домом князя?
— Так вам все известно? — поразилась Стрекалова.
— Все.
— Тогда будем говорить прямо. Да, граф приставил своих людей к Людвигу, потому что боялся и ненавидел его.
«Ну, голубушка, — с жалостью подумал Иван Дмитриевич, — ежели ты, милая, замахнулась на самого Шувалова, союзники не сыщутся. Что толку в твоих статях!»
— Значит, из-за него, — Иван Дмитриевич не мог заставить себя произнести вслух фамилию шефа жандармов, — вы должны были покидать эту… — он хотел употребить слово «постель», но в последний момент нашел более деликатное, — эту опочивальню еще затемно?
— Да, — не сразу ответила Стрекалова, не зная, то ли радоваться осведомленности собеседника, то ли ненавидеть его за такое мелочное многознание, которое унижает ее женскую гордость. — Да, я уходила отсюда рано утром. Крадучись. Как горничная от барчука. Но я не стыжусь этого. Слышите? Не стыжусь! Людвиг любил меня. Вы мне верите?
— Конечно…
— Но Людвиг был дипломат, ему следовало заботиться о своей репутации. Иначе он бы никогда не стал послом. Людвигу пришлось даже уволить швейцара, тот доносил о нем…
— И камердинера, — добавил Иван Дмитриевич.
— Нет. Прежний лакей сильно пил, и я предложила взамен своего. А он все проспал, свинья! — сидя на кровати, Стрекалова старательно утюжила рукой покрывало, на котором и без того не было ни морщинки. — Ну что, возьметесь уличить убийцу?
Иван Дмитриевич молчал.
— Струсите, не возьметесь. Этот негодяй…
— Только не называйте имен! — быстро перебил ее Иван Дмитриевич.
Он услышал, как невдалеке одинокий волк скорбно позвал застреленную охотниками подругу — это с воем отворилась дверь из коридора в гостиную, откуда затем раздался голос Певцова.
Иван Дмитриевич вышел из спальни, прикрыв за собой дверь, и увидел, что Певцов явился не один: с ним был Преображенский поручик. Оказывается, тот как раз принял дежурство по батальону, и вести его было недалеко, всего через улицу.
— Вот такая у нас служба, ротмистр! Спать не дает, — посетовал Иван Дмитриевич, даже не взглянув на своего обидчика.
Затем он вернулся в спальню, а Певцов с поручиком остались беседовать в гостиной.
Разговор шел одновременно в обеих комнатах.
Певцов. По-вашему, князя фон Аренсберга мог убить любой, кому дорого могущество России?
Поручик. Имя им — легион.
Иван Дмитриевич. Прошу говорить потише.
Стрекалова. Вы уже боитесь…
Иван Дмитриевич. Вернемся к тому лицу, о котором мы говорили.
Стрекалова. Он хотел опорочить Людвига перед государем. Выставить его развратником, игроком, пропойцей.
Иван Дмитриевич. А это не так?
Стрекалова. Вам, наверное, кажется странным, что я полюбила этого иностранца. Но клянусь, его деньги меня не интересовали! Он был настоящий мужчина, истинный рыцарь, каких я не видела вокруг себя. Воевал в Италии. Падал с конем в пропасть. Восемь раз дрался на дуэли. Все будочники отдают ему честь. А мой муж, когда возвращается из гостей навеселе, сам норовит снять шляпу перед каждым полицейским. Он боится начальства, боится быстрой езды, гусей, простуды, моих слишком ярких туалетов, снов с четверга на пятницу, холеры и войны с англичанами: вдруг британские корабли с моря будут обстреливать нашу Кирочную улицу.
Певцов. Где вы провели сегодняшнюю ночь?
Поручик. У дамы.
Певцов. Ее имя?
Поручик. Как вы смеете? На такие вопросы я не отвечаю.
Певцов. Хорошо… Почему у вас перевязана рука?
Поручик. Шомполом оцарапал.
Певцов. Будьте любезны снять повязку… Так-так. По-моему, это след укуса.
Поручик. Совсем забыл! Я же на другой руке шомполом. А тут меня собачка цапнула.
Певцов. Собачка?
Поручик. Такой рыжий пуделек. Зовут Чука. Зубастая, стерва!
Певцов. Интересная собачка. Похоже, у нее человеческие зубы.
Стрекалова. Когда мой муж хотел ублажить меня, то приносил домой полфунта урюка. А ночью, желая склонить к ласке, нежно шептал на ухо, что я, только я одна сумела открыть ему глаза на целительные свойства черничного киселя. Людвиг же говорил, что из-за меня начинает понимать и любить Россию. А ведь он был дипломат! Его любовь могла иметь далеко идущие последствия. Оставаясь женщиной, любящей и любимой, я чувствовала свое политическое значение. От моего платья и прически зависли, может быть, судьбы Европы. Вот величайшее счастье, доступное женщине! К тому же Людвигу прочили место посла… Скажу прямо: я даже мечтала обратить его в православие.
