Фокусы не фокусы, а настоящие чудеса она творила, помогая больным, от которых не было отбоя ни в родительском доме, ни в хате соседки, наставницы Оксаны в травничестве, Василини Ивановны Ирчан, ни в их ивано-франковской квартире, где кухня, кладовая и холодильник были заставлены банками и склянками с различными отварами, мазями, настойками, сборами. Для каждого недужного свое. Иным же и просто мановением или наложением рук помогала. Продолжила целительскую практику и в Москве, но недолго. Жаловалась, что в отрыве от родных корней не может, неоткуда Силу черпать…

Кое-какие из фамильных способностей перепали по наследству и Образцовой-младшей. К целительству особых способностей у меня не обнаружилось – разве что могла руками снять головную боль или привести в норму давление. А вот острый глаз да пророческий дар деда Гната унаследовала. Как зыркну, бывает, на кого, словно душу наизнанку выверну. И давай говорить собеседнику, что с ним было, что есть да что будет. Многие пугались этих моих видений, особенно когда предсказания сбывались. За то и прозвали «Ведьмой». (А вовсе не за выкрутасы с огоньками, которые я якобы умею добывать щелчком пальцев). Благодаря этому своему дару и продвинулась на журналистском поприще, раскапывая об иных объектах своих статей такое, что невозможно вытрясти из человека даже при помощи сыворотки правды и детектора лжи.

«Тебе бы в полиции работать, – нервно шутили подруги. – Или частным сыщиком».

Я и сама иногда подумывала о профессии детектива. Но не сейчас, когда моя журналистская карьера на подъеме, а потом, к старости, когда я выйду в тираж и нечем будет заняться на пенсии…

Я проснулась, как ни странно, в очень хорошем расположении духа и просто-таки с отличным самочувствием.

Поднялась с койки, стянула длинные волосы потуже в хвост и оправила пиджак. Открыла купе и вышла наружу. Первая же попавшаяся навстречу проводница с нескрываемым удивлением уставилась на меня.

– А вы… кто?

– Я – пассажир! – гордо заявила я, не понимая причины ее удивления.

– А что вы здесь делаете? – спросила проводница.

– Как что? Еду в Севастополь, – ответила, зачем-то уточнив. – Вернее, в этот, как его, Ахтиар.

– Гражданка, мы уже два часа назад прибыли. Вагон отцепили, все пассажиры вышли. Где ж вы были?

– Как так вышли? – оторопела я. – А мои друзья?!

Шайтан, но я даже не знаю, где они ехали!

«Наверное, меня уже обыскались», – пронеслось в голове.

Несколько минут я бестолково металась по абсолютно пустому поезду, стоящему на запасном пути.

– Ну, что за дела? – проговорила вслух, закусив нижнюю губу. – Как вообще можно было оставить меня одну? Уйти и не дождаться. Хотя, что им в депо сидеть, меня ждать? Всех пассажиров наверняка выгнали. Может, они подумали, что я вышла раньше и уже на месте? – сама себя успокаивала я. – Хорошо, что хоть сумка моя с паспортом и кредиткой на месте. Чего мне стоит самой добраться до отеля? Адрес я знаю, – я приняла решение и покинула злосчастный поезд, соскочив на каменистую насыпь под палящие лучи южного солнца.

Как только я оказалась на земле, сразу почувствовала что-то неладное. Воздух в этом самом Ахтиаре разительно отличался не только от привычного московского, в котором выхлопных газов чуть ли не больше, чем самого кислорода, но даже от экологически чистого воздуха Карпат. Здешний был настолько чистым и прозрачным, густым и чуть сладковатым на вкус, что в первые минуты пребывания на открытом пространстве дышать было тяжело. Даже чих с кашлем напали.

Вдоволь начихавшись и откашлявшись, я огляделась по сторонам и присвистнула. Мой вагон не только отцепили, пока я дрыхла без задних ног, но еще и зачем-то загнали, надо полагать, на самые что ни на есть дальние запасные пути.

– Фигня какая! – ругнулась я.

И сколько теперь топать до вокзала или станции? Километра три-четыре?

Кругом какие-то склады, пакгаузы, закопченные красно-кирпичные стены мастерских.

Да и составы вокруг выглядели странно. Древнего вида пассажирские вагоны, причем разных цветов – синие, желтые и даже, убиться веником, розовые! Мой обычный купейный вагон производства давно почившей ГДР с надписью «Укрзалізни́ця» смотрелся чем-то инородным.

Имелись тут и теплушки с непонятными маркировками, и даже настоящий паровоз. Они тут что, кино снимают? Или нашли где-то в депо стоявшего невесть с каких лохматых годов старичка и теперь хотят перегнать его на металлолом?

Приглядевшись, я опять удивилась. Маркировки на вагонах были какие-то странные… Наряду со знакомой кириллицей и латиницей имелись и надписи на их смеси (такое я видала в югославских землях), греческие и вообще Аллах ведает какие, смахивающие на те, что украшали подаренный моей школьной подружкой Милкой Дробышевской альбом с видами Иерусалима.

Пожала плечами. Откуда бы в Крыму взяться израильским или сербским вагонам?

А за этими вагонами, вот те раз, стоял себе на пресловутом «запасном пути»… бронепоезд.

Я озадаченно изучала древнего мастодонта. Да уж, чего только не увидишь в украинской глубинке, в России такого днем с огнем не сыскать. Кажется, приятель отца Семен Семеныч Рихтер, полковник неких хитрых частей, говорил, что подобный антиквариат использовали в Чечне…

Что за вздор лезет в голову? Где Украина, а где Чечня? По воздуху перегоняли, что ли? Или по морю везли? Но зачем?! Может, он просто стоит здесь в качестве экспоната для привлечения пассажиров?

Однако бронепоезд старым не выглядел, да и свежие заплаты, приклепанные в разных местах на броне, наводили на кое-какие мысли. При этом борта реликта военной древности были расписаны странными граффити – перевернутые многоугольники и пентаграммы, круги с вписанными в них непонятными рунами и рожи каких-то неприятных тварей, напоминающих вампиров и чертей. Словно на бедное железнодорожное ископаемое совершили набег юные художники-сатанисты.

Мда, ну и нравы туточки. Вроде ж, так сказать, глухая провинция у моря, как сказал поэт (вот какой именно, я не помнила).

Но тут посторонние мысли исчезли. Я увидела, как от соседнего состава отъехала запряженная настоящим волом настоящая арба, груженная мешками и управляемая самым настоящим аборигеном – седым сгорбленным дедком, загоревшим до черноты, в вытертой папахе и разноцветном бешмете.

– Эй, дедушка, не подвезете до вокзала?! – рявкнула я, кидаясь наперерез гужевому транспортному средству и потрясая в воздухе двумя мятыми полтинниками.

– А, садыс, внучка! – кивнул он, проигнорировав протянутые рублевые купюры и хлопая скотинку кнутом.

Свесив ноги, я подставила разгоряченное лицо ветру.

– Хэй, внучка, выжу, ты ыздалэка? – вдруг справился старик.

«Вот старый глазастый черт! Тебе-то какое дело?»

Вслух, конечно, такого не сказала.

– Ну, есть немного…

– А кито ты, ызвыняй? Ынтересно…

– Я из Киева, – выдала, не моргнув глазом.

(Мало ли как представители местных репрессированных в стародавние времена народов относятся к россиянам в целом и москвичам в частности).

– Скьява?! – поднял седые кустистые брови старик, враз переменившись лицом. – Ты… вы… скьява?! Пырастыте, ханум, не понял срасу… Из какых будэтэ, из тшернис или из регнис?

– Второе, – бросила я, мысленно проклиная старого пня за неумеренное любопытство.

И с чего это ему боятся киевлян, тем более киевлянок?

– Уймэ! – восхитился сморчок. – Вай, кынягиня, да?

– Что-то типа того…

«Вот придурошный, княгини какие-то ему мерещатся».

– Ваймэ! – еще раз пришел в экстаз дедок. – Ныкто нэ паверыт, што падвазыл саму скъявскую кынягыню! Ваймэ!

«Точно, тронутый!»

На всякий случай отодвинулась от аборигена подальше.

Оставшееся время дороги старик, к счастью, молчал, и мы ехали в тишине – мимо вагонов всех видов, мимо паровозов («А иные, кажется, на ходу»), мимо соплеменников деда, наряженных в оранжевые жилетки и ковыряющих насыпь ломами. Я даже вздремнула, убаюканная мерным покачиванием телеги.