Словно вода отшлифовала тело рыбин. Голова красива, а в корпусе стремительность. Сильная рыба. Гордая рыба. Крупные голавли ходят в одиночку. Реже парами. Они словно понимают свое величие, и каждый будто хочет покрасоваться перед тобою в одиночку.

В мельничном омуте (тут когда-то, еще до войны, стояла мельница) водятся щуки. Когда я подошел к омуту, что-то сильно плеснулось у противоположного берега. Пришлось подождать, пока я увидел серебристо-желто-зеленую щуку. Она шла стремительно. Красивая и страшная. Торпеда и гроза реки. Время от времени щука открывала пасть и пускала пузыри. Наверно, ей не нравилась хрустальная чистота воды в реке: далеко заметна всей рыбе. А рыскать, долго гоняться за добычей - не в характере щуки.

Я шагал к своей избе весело. Сосед Лев Владимирович остановил.

- А улов?

- В речке. - Разумеется, я не сказал ему, что на речке занимался тем, что разглядывал рыб.

- Ну, пойдем, я дам тебе на жаренку. С утра наловил в своем пруду карасей. Подросли за лето.

В начале лета Лев Владимирович ловил карасей в болотных озерах и сажал в свой пруд.

Он выбрасывал карасей, широких, золотистых, прямо на траву, говоря:

- Уха из карася, можно сказать, ничтожная, а вот поджаришь в сметане - царская еда. Я читал, Петр Первый карасей из нашего Чухломского озера требовал доставлять ему живыми, в садке. И возили.

Снежок похрустывал под ногами. Подпираясь пешней, я спустился с бугра к тихой - без рыбьих всплесков, без волн, без журчания струй - речке Покше.

Покша в белых берегах какая-то непривычная, задумчивая. И вверх по течению и вниз по течению ледяные забереги, только ближе к середке открытая вода, стальная и даже черная, в которой не отражаются ни небо, ни прибрежные ольхи и ельник. Лед бело-зеленый с неровными краями, отороченными тонкой нежной бело-синей бахромкой. Ледяная бахрома купается в воде.

Лед никем не опробован, нет следов. Где же найти подходящий бочажок, чтобы в первый раз половить окуней со льда? На Конской ямке? На Купалке? На Воронке?… Не обойтись без разведки, и вот мы с Сигналом (Сигнал тоже пока не признает реку, часто останавливается, приглядывается, принюхивается, ужимаясь, с опаской забегает на лед и тут. же выскакивает на берег) ведем поиск. Продираемся зарослями голого лозняка, мнем хрупкие камыши и жесткую бурую осоку.

Запах морозного снега бодрит.

В который уже раз я убеждаюсь, что лед тонок, с одного замаха прокалывает его пешня. Только в бочагах, где движение воды спадает, береговой лед держит меня, да и тут нужно быть начеку.

Там и сям в реке, словно шкуры белых медведей, на островках надежно залег снег. Бурая куга поникла, светло-желтый камыш с проседью на метелках. Камни над водой тоже в новеньких белых чепцах. Без листвы лозняки на берегах сразу поскром- нели, утратили свою загадочность. Все непохоже: и берега, и река. Все стало строгим, четко выраженным и холодным.

С берега на берег лениво перелетают вороны; кажется, они спят на лету, проскрипит сердитая сорока, и ее резкий голос долго рассеивается над рекой.

Неожиданно пробилось, прокопалось и встало над лесами и рекой солнце - жестяно-холодный белый кружок. Даже глядеть страшновато на белое солнце.

По всему видно, что Покша взяла себе отдых. И надолго.

Но перед Воронкой, на быстринке, вода пела тем же бодрым, что и летом, голосом. Как я обрадовался ему! Стою, слушаю… Все вернется. Только нужен срок. Жди… И еще укор услышал я в этом голосе: нужно любить речку не только летом, но и тогда, когда она в белых берегах.

‹№ 39,1979›

Анатолий Приставкин

Дело о браконьерстве

К вечеру они заявились к нам опять. Директор совхоза и его молчаливый спутник. Но приехали они вместе с милицией.

Милиционер, молоденький белобрысый парнишка, был явно навеселе и держал для чего-то в руках - может, для большего устрашения - полосатый гаишный жезл.

- Эти? Браконьерствовали? - спросил он, выходя из машины и указывая жезлом на нас.

Мы, то есть я и моя жена, и сестра моей жены с мужем, все стояли у палаток и смотрели на прибывших.

- Они самые, - подтвердил директор. Прищурившись, он поглядел на нас и отвернулся.

- Ну что же, граждане-товарищи, - спросил милиционер, напуская на себя строгость, - будем предъявлять орудие браконьерства или будем сопротивляться?

- Вы о чем? - спросил Володя и невинно поглядел на милиционера.

- О том, - сказал милиционер, - что вы ловили недозволенным методом, то есть сетями, здесь рыбу… И свидетели подтверждают.

- Вот здесь ловили, у самого берега. - Директор ткнул пальцем на травяной пологий берег, где стояли наши палатки.

Поигрывая полосатой палочкой, милиционер прогулялся вдоль палаток, даже заглянул в одну из них, осмотрел «Жигули».

- Была у них сеть, мы сами видели, - повторил директор. - Мы стали их увещать, а они начали грубить!

- Вы сами грубили! - сказала Надя.

- Ах, это я грубил! - вспылил директор и сразу как-то побледнел. - Стыдно вам, товарищи. Приехали в чужое место на природу и стали хулиганить! Где ваша совесть?

- Не вам о совести говорить, - врезалась в спор моя жена. - Приезжаете по ночам, да еще пьяные, да еще грозитесь! Вы же детей напугали!

- Ну ладно, ладно, - произнес милиционер миролюбиво. - Так вы что же, отказываетесь отдать сеть?

- Нет у нас никакой сети! - сказал Володя.

- Есть у них сеть, они ее спрятали! - воскликнул директор.

Милиционеру стало скучно слушать нашу перепалку. После некоторого колебания он строго, хотя строгость никак не вязалась с его безмятежным, почти детским, лицом, заявил, что вынужден снять номера нашей машины, чтобы мы никуда не уехали, а завтра в милиции разберемся.

С помощью молчаливого спутника директора милиционер долго отвинчивал номера, но смог отвинтить только передний. Держа его, как держат при докладе папку, милиционер сел в директорский «газик», сел и сам директор. Полоснув узким пучком света по яркой, странно зеленой в лучах фар траве, они медленно проехали по лугу, оставляя за собой след, выехали на грейдер и укатили. Запахло пылью, стало сразу темно.

- Ну, доловился, да? - тем же тоном, как она разговаривала с директором, Надя спросила мужа. И так как он виновато молчал, она добавила, уходя спать: - Чтобы я твоего бредня больше не видела! Понял? Можешь сжечь его в костре или… В палатку я с ним не пущу!

Надя очень справедливый по характеру человек. Я сразу обратил внимание, что, ругаясь с директором, она ни словом не обмолвилась о том, ловили мы сетью или не ловили. Это было наше дело. Она протестовала против этого ночного набега и была по-своему права. Худенькая, невысокая, в очках, она вовсе не спорщица, но уж если заведется, тогда противнику несдобровать. И Володя, и я - мы оба это качество ее знали. Понял это, кажется, и директор. Во всяком случае, в какой-то момент конфликта он отмахнулся и отошел. Все-таки хоть он был наш противник, но он был настоящий мужчина и не унизился до мелкой склоки с бабами.

Так я размышлял, ворочаясь на кочковатом своем ложе в палатке, и вдруг подумал: нужно ли было вообще сюда приезжать?

Это произошло как-то стихийно. Вдруг в одночасье решили, забрав детишек, Аньку да Ваньку (первая дочка Нади, а сын - наш), поехать в Подмосковье, за грибами, а кто-то Наде говорил, что именно здесь, неподалеку от Дмитрова, сплошь грибные леса. Наскоро собрались, а Володя взял сумку с пресловутой теперь сетью. Хотя Надя сразу ему сказала, чтобы сеть он не брал. Но Володя упрямый человек: он снес сумку в машину, произнеся, что она не тянет…

А местечко мы нашли на диво живописное. Речка небольшая, но быстрая, дугой обтекала лужок, и стоило лишь свернуть с грейдера и проехать метров сто по траве, и мы оказались на берегу. А по ту сторону грейдера начинался большой сосновый лес, так что все удовольствия: и простор для детишек, и грибы, и даже речка.