- Здорово тебе, Федор! - вежливо произнес Анипадист. - Как живешь-можешь?
- Здорово и тебе, Анипадист! - ответил Анискин. - Живу я, грех жаловаться, терпимо, все у меня вроде есть, дочку Зинку замуж наконец определил за городского волосатика. В общем, неплохо живу, Анипадист, да вот есть у меня одна беда…
- Какая же это беда-то, Федюк?
- А вот та беда, Анипадист, что в моей, то есть нашей деревне браконьер завелся… Промышляет он запрещенную для ловли стерлядь, да и осетра не гнушается, если тот в плавежну сеть угодит… Вот какая у меня большая беда, Анипадист!
Рыбак Анипадист Сопрыкин - сразу хохотать и от хохота себя железными ладонями по брезентовым коленкам колотит.
- Это какой же такой лиходей в нашей деревне завелся? - спрашивает он, прохохотавшись. - Ты чего же его к ногтю-то, Федор, не возьмешь?…
После этих слов Федор Иванович Анискин вздохнул совсем тяжело.
- Как ты его к ногтю возьмешь, Анипадист, если он меня хитрее? - мрачно сказал он. - Стерлядишку он, к примеру, под простую рыбу прячет, а осетров продает в соседние деревни… Вот и не могу я поймать браконьеришку, хотя знаю его не хуже, чем самого себя…
Анипадист еще раз себя по коленям хлопнул.
- Да кто же это, Феденька? - спросил он. - Как по имени прозывается?
- Анипадист Сопрыкин - вот кто это, - серьезно и грустно ответил участковый. - Ты это, Анипадистушка, хвороба тебе в поясницу, браконьерство производишь…
От такого сообщения Анипадист Сопрыкин - второго такого нахала белый свет не видел - вторично впадает в хохот. Ну так сильно хохочет, что грудью на землю валится, ногами по сырой земле колотит и рот у него - до ушей. До того браконьер дохохо- тался, что и слова вымолвить не может, а только икает…
А Федор Иванович Анискин от его хохота еще в большую тоску ушел - сидел на своем пенечке, смотрел в ту самую далекую даль, за которой, наверное, самая последняя даль-дальняя хоронится, если, конечно, за ней, этой далью, еще одной дальней дали не имеется…
- Эх, Анипадист, Анипадист! - чуть слышно сказал участковый Анискин. - Не понимаешь ты, полчек, какая это есть рыба - стерлядь. Я вот в одном журнале читал, что ей, стерляди, миллион миллионов лет. Не то чтобы обезьяны или человека на земле не было, а вот этих самых… Как их?… Эх-ти-азавров еще не видывали, а она, стерлядь-голубушка, уже в морях, океанах и реках обреталась…
Обь катилась плавно на север, три старых осокоря пошумливали над головами Анискина и Сопрыкина, в бане стариков Ожиговых кто-то ухал по-совйному: парился, наверное, сам дед Ожигов, любитель этого дела и до того крепкий, что не было во всей округе молодого мужика, который мог бы деда перепарить… Поднималась уж над Заобьем молодая мордастая луна, похожая на самого рыбака Сопрыкина, который за последние годы здорово потолстел; и синий бор за деревней стоял темной стеной, как крепостной вал. Тихо было, дремно, собаки лаяли, конечно, но ни Анискин, ни Сопрыкин их не слышали.
- Не узнаю я тебя, Анипадист! - тихо и горько сказал Анискин. - Погляжу сбоку - это вроде ты штурмовал Курск, гляну прямо - нет, не ты, не ты… - Он совсем тяжело вздохнул. - Я тебя завтра-послезавтра, Анипадист, за браконьерство возьму, - неохотно сказал участковый. - Мне ведь, парень, доподлинно известно, кто у тебя рыбу покупает.
Участковый встал с пенька, застегнул китель на все пуговицы, подтянул голенища сапог, фуражку надел по полной милицейской форме.
- Я тебя завтра возьму за браконьерство, Анипадист! - жестко и грозно сказал он. -… А теперь прощевай! Мне надо идти посты проверять возле колхозного инвентаря, который теперь благодаря критике усиленно охраняется… Прощевай!
- Бывай здоров, Федюк! - ответил Анипадист Сопрыкин и непонятно улыбнулся.
3.
Наталья Кузьминична и Леонид Борисович Пылаевы доживали в браке девятый или десятый месяц, а сильная их любовь все не проходила да не проходила… По улицам ходят рядышком, под ручку, в кино как с первого кадра обнимутся, да так и не разнимутся до самого конца сеанса, купаются вместе где-нибудь на отшибе, а если завуч-англичанин, скажем, на недельку в командировку уедет, то почтальонша Зина в адрес Натальи Кузьминичны Пылаевой сразу три письма в один день тащит, и на каждом конверте картинка - два голубка сидят и воркуют…
Как-то участковый Анискин в дом завуча Пылаева пришел под вечер, когда по расчетам участкового завуча дома в этот час быть не могло.
- Здравствуйте-бывали! - вежливо поздоровался Анискин, войдя в дом и снимая форменную фуражку. - Как ваше ничего, Наталья Кузьминична? Ух, какой фонарь, то есть… торшер! Поди, из областного центра привезли? Ух ты, а это что же такое будет, что не разбери-поймешь?
- Это декоративный камин! - гордо ответила Наташка Казакова и мгновенно всунула вилку в электроштепсель. - Ты глянь, дядя Анискин, как он пылает, как светит, как всеми цветами переливается!
- Ох, ох, ох! - по-бабьи заохал участковый, приседая и вертя головой на все четыре стороны. - А это, надо понимать, что об трех дверях, шифоньер, а это, я так разумею, сервантес, а посуда - сплошной хрусталь… У! А это что за молотилка?
Наташка снисходительно улыбнулась:
- Это не молотилка, дядя Анискин, а кофеварка… Вот сюда я воду заливаю, сюда - кофью сыплю, а здесь - огонь. Пять минут - и готово! Несу Леониду Борисовичу в постелю, а вторую чашку сама пью… На весь дом аромат, словно ты не в избе, а в каком московском ресторане…
И пошла хвастаться напропалую и до тех пор хвасталась, пока участковый не остановил ее.
- Нддаааа-а! - сказал он как бы с завистью. - У продавщицы Дуськи товаров в магазине, наверное, и того меньше, чем у тебя в наличии имеется. Богатая ты женщина, Наталья Кузьминична, но вот с Веркой Косой, которая теперь по мужу Голикова, ты, поди, сравниться не можешь. У нее, например, джерсовых костюмов четыре, а нейлоновых кофточек - так тех просто шесть штук… А еще у нее есть…
- Что? - прошептала Наташка.
- Сам не знаю, что… - тоже шепотом ответил Анискин. - Тут вот так, здесь наперекосяк, с другой стороны навыворот, а изнутри шерсть.
- Ха-ха-ха! - раскатилась на весь дом Наташка. - Так это же у нее дубленка - шуба такая… Дубленка, говорю, шуба такая.
- Во! Во! - обрадовался участковый. - Шибко здорово на фронтовой полушубок сходит, только все наперекосяк да боком.
Он пыхтя сел на стул, что располагался посередь комнаты.
За стенами добротного дома пошумливала вечерняя улица, на реке шипел паром и колотил о воду плицами какой-то небольшой пароход, поселковая электростанция на базе локомобиля тоненько свистнула, что означало - половина десятого. С тяжелым гулом и гусеничным звяком прошел по улице трактор и вдруг заглох, отчего наступила такая тишина, что в ушах зазвенело.
- Да-да! - негромко и грустно произнес Анискин, опуская голову. - Хорошо живете, Наталья Кузьминична, а вот здоровье не бережете… Нет, нет, не бережете! - Анискин поцыкал зубом и укоризненно покачал головой: - Сегодня утром встречаю на улке вашего Леонида Борисовича, гляжу на него, а у самого сердце кровью обливается… Это чего же, думаю, с мужчиной-то произошло, что с ним, соображаю, такое подеялось, что он сам не в себе…
- Как это сам не в себе? - всполошилась Наташка Казакова. - Ты о чем это, дядя Анискин? Ой, не пугай меня, у меня сердце сильно слабое… Ну, не томи, говори, чего ты у Леонида Борисовича приметил!
Однако участковый не сразу дал ответ Наташке Казаковой. Он еще несколько раз тяжело вздохнул, еще разочек цыкнул зубом, вытер пот с широкого лба.
- Шибко похудел Леонид Борисович, - сказал наконец Анискин. - С лица здорово спали, и я так думаю, что это он оттого, что…
- Отчего? Дядя Анискин, отчего это? Ну, скажи, ну, ответь!
Участковый в последний раз тяжело вздохнул.
- Я по киномеханику Голикову, который Верки Косой муж, суждение имею, - неохотно сказал он. - Киномеханик такой худущий, да такой с лица бледный, что страсть. А отчего? Да оттого, что Верка Косая его одной картошкой да капустой кормит… Ни тебе масла, ни тебе сала, ни тебе мяса. Все у нее на тряпки уходит, а муж бегает по деревне тонкий да звонкий, ровно гончая собака.
