– Простите, мисия Каролина, вы живете одна во всем доме?

– Да, – ответила она, – если не считать старика, который сейчас пасет свиней там у ручья. Он-то и помогает мне немного.

– Черт побери, сеньора! И вы не боитесь жить совершенно одна, так далеко от города? Ведь старик едва ли может вас защитить.

– Да, верно, бедняга очень стар!… И хотя у меня есть ружье и я умею стрелять, порой бывает страшновато… Вот почему я и думала поселить у себя кого-нибудь, кто помогал бы мне в торговле… но что поделаешь!

После этих слов она посмотрела на меня очень серьезно, очень внимательно и умолкла.

– Почему же вы этого не сделали? – спросил я.

– Э! Почему, почему!… Охотников много, да мне никто не подходит… Больше пятнадцати песо в месяц я платить не могу… А на это, хоть я даю еще ночлег и харчи, соглашаются только такие, что уже никуда не годятся.

Тогда я спросил не то всерьез, не то в шутку:

– Ну, а я как, тоже никуда не гожусь?

– О, вы нет! – сказала она, глядя мне прямо в глаза.

– А если так, то вам ведь говорил мой друг развозчик?…

– Да, но сказать все можно, а потом…

– Так знайте, сеньора, что касается меня, я готов служить вам не то что за такую плату, но и за гораздо меньшую… Я устал бродить по свету… Беда в том, что у меня нет рекомендаций… В Паго я никого не знаю, кроме развозчика.

Донья Каролина снова пристально взглянула на меня, будто хотела прочесть мои мысли. Я, конечно, не красавец, но есть во мне что-то… что-то привлекательное, особенно для женщин. Смеетесь? О!… Если бы я только рассказал вам… Во всяком случае, донье Каролине я показался достаточно симпатичным, потому что она тут же сказала:

– Если дело только за рекомендациями, не беспокойтесь, вы не похожи на дурного человека, скорей наоборот! Но какая корысть вам в этом месте, если даже пеоном на плантации вы заработаете не меньше двух-трех песо в день?

Я объяснил ей, что житель я городской, а не деревенский и что не очень-то мне по вкусу работать на ветру и на солнце, как приходилось работать, спасаясь от голодной смерти, с тех пор как я пустился на поиски счастья, потеряв все, что имел раньше. Рассказал, будто в Буэнос-Айресе коварный друг интригами выжил меня с выгодной должности, а сам занял мое место, и что потом искал я своей доли, кочуя по внутренним провинциям, но неудачи преследовали меня, и теперь вот приходится возвращаться на родину, чуть не протягивая руку за подаянием. Одним словом, наговорил ей с три короба, а она слушала с большим интересом и сочувствием, разок даже как будто прослезилась…

В это время забежали двое возчиков выпить по стакану вина, и я вышел во двор.

Возчики торопились и тут же поехали дальше. Донья Каролина кликнула меня.

– Ну что ж, – сказала она, – если хотите, попробуйте, поживите здесь несколько дней.

– Да что тут пробовать! Если останусь здесь, так уж на всю жизнь! – произнес я с восторгом.

– Как знать!… Одним словом, плачу я вам теперь пятнадцать песо, а потом… если дела пойдут хорошо… в общем, там видно будет… Я дам вам кое-какую одежду, еда у вас всегда будет, а спать можете в гальпоне, возьмите себе несколько подстилок и пончо, чтобы укрыться.

Я так и заплясал от радости.

Уже вечерело, когда я снова вышел во двор и увидел там старика свинопаса, который вернулся домой с заходом солнца. Сидя у порога гальпона на бычьем черепе, он посасывал сигару, а в открытую дверь виден был жарко пылавший в очаге огонь и густые клубы дыма, скрывавшие от глаз даже стены.

– Отдыхаем, земляк? – спросил я, чтобы завязать разговор.

– Так и есть, приятель, – охотно отозвался старик, – покуриваю, пока вода закипит да мясо поджарится. Не желаете ли зайти, выпить зелененького мате[3]?

– С удовольствием, дружище дон…

– …Сиприано, к вашим услугам, – откликнулся старик. Он держал в руке окурок сигары и то и дело поглядывал на него, словно сокрушаясь, что сигаре скоро придет конец.

Мы вошли в гальпон. В очаге ярко пылали сырые дрова, рассыпая искры и источая густой, едкий до слез дым; у самого огня кипел огромный, черный от копоти чайник, рядом стояла внушительная деревянная коробка с листьями мате. На огне жарился кусок мяса, очевидно, отрезанный от висевшей во дворе туши, тут же стоял кувшин с соленой водой. Сарик любил жить в свое удовольствие. Он втащил в помещение бычий череп, я уселся на другом черепе, и мы принялись попивать мате и вести неторопливую беседу,

– Откуда же вы прибыли, дружище? – спросил дон Сиприано, поднося мне чашечку горького мате. – Ведь вы не местный, не правда ли?

– Нет, я не местный, но скоро стану им, – ответил я.

– А, вот это хорошо. А где думаете работать, если не секрет?

– Думаю, здесь. Буду помогать хозяйке.

– Вот и отлично! А то некому бедняжке помочь с тех пор, как скончался ее муженек… вот уже чуть не год прошел… Женщина не должна оставаться одна, раз уж походила в парной упряжке… Как бы ловка она ни была, а с мужской работой ей не управиться.

Я не сразу понял, что хотел сказать старик, но намек был достаточно ясен. Протерев слезившиеся от дыма глаза, я ответил, посмеиваясь:

– Одна!… Не так-то уж она одинока, если вы с ней.

– Сдается, дружище, дым вам глаза выел и вы не идите, что сделали со мной годы… А если бы мы топили овечьим пометом и курили дорогой табак, вы бы сразу увидели, что я уже стар и вам не помеха.

Я рассмеялся. А старик, помолчав немного, снова завел разговор о хозяйке.

– С тех самых пор, как похоронили ее муженька, царствие ему небесное, донья Каролина ни на кого не смотрит, – к ней и не подступиться! Молодой женщине, – а она ведь еще молодая, – ясное дело, чего-то не хватает! И хоть она и работящая, и встает ни свет ни заря, а вести торговлю ей одной не под силу, бедняжке…

Он отхлебнул мате и продолжал:

– И добрая она, хозяйка… Бывало, еще при покойном муженьке тут такое шло веселье и угощение… А сейчас она подбирает всех бездомных щенков и возится с ними, как с детьми… Я тут ни в чем не нуждаюсь, а ведь я хилый старик, который и глотка воды-то не стоит… И она всем делает добра много, в округе нет ни одной хижины, где бы ее не любили и не благословляли.

– Да это клад, а не хозяйка, я бы здесь, кажется, на всю жизнь остался.

Старик поглядел на меня с усмешкой, зажег сальную свечу и продолжал:

– Знаете, что вам нужно сделать? Поведите с ней приятный разговор, окажите ей внимание… Вы, сдается мне, парень неглупый и годитесь на большее, чем гнуть спину на работе, а ей, бедняжке, нужна компания… Послушайте старика, который много повидал на своем веку, делайте, как он советует, и все у вас пойдет хорошо… А теперь давайте-ка повернем вертел да польем мясо рассолом, пусть дожаривается потихоньку… Вот увидите, жаркое будет на славу! Для этой работы я еще гожусь.

Я достал нож и огляделся, где бы поточить его, размышляя о словах дона Сиприано, которые задели меня за живое. Неужели придет конец моим злоключениям и я заживу спокойно, честной жизнью: хорошая жена, всегда лишний песо в кармане, нетрудная, приятная работа, стаканчик вина, когда вздумается, вкусная еда, мягкая постель…

– Сколько их приходило наниматься, а она еще никого не выбрала, – продолжал дядюшка Сиприано. – И раз уж она захотела вас испытать, значит, дело наполовину сделано. Действуй смелей, парень!

Я только собрался ответить, как услышал, что донья Каролина зовет меня.

– Эй, молодой человек, эй! Подите-ка сюда.

Она еще не знала моего имени.

Я вышел из гальпона и направился к лавке.

– Нет-нет, – крикнула донья Каролина, – идите через патио, мы с вами поужинаем здесь, у меня в комнате, за столом.

На столе красовались чистая скатерть, два прибора, горка тарелок, хлеб с салом, свежий сыр, открытая банка сардин и блюдо с орехами и изюмом.