Из‑за высоты перед Ново–Марфовкой, раздвигая зацепившиеся там космы тумана, вынырнула серая точка. За ней показалась вторая, третья… Их уже несколько десятков, этих точек, по мере приближения превращающихся в неуклюжие тупорылые танки. Даже невооруженным глазом видны вспышки выстрелов их короткоствольных пушек. Мигая мгновенными всплесками пламени, отстукивали частые очереди пулеметы. Немецкие танки шли, развернувшись в боевой порядок — углом вперед. Ближе, ближе… Беспорядочно стреляя с ходу, они вырываются к балке, на краю которой петляют наши передние траншеи. Первые танки, раскачиваясь и ныряя, исчезают в балке. Путь прокладывают штурмовые машины Т-4 и Т-3, вооруженные короткоствольными 75–миллиметровыми гаубицами. За ними следуют верткие легкие танки и группа танкеток. Их не сосчитаешь да и некогда считать — вот–вот острие клинка упрется в стык наших дивизий, разожмет, раздвинет его, и, как в проран плотины, устремится стальная лавина.

— Ясно! — Бросил командарм, отрываясь от окуляров стереотрубы. — Без артподготовки решили задавить нас, на технику надеются. — Его брови сошлись на переносице. — На слабонервных рассчитывают. Ну, ну, это мы еще посмотрим, у кого нервишки крепче.

— Воздух! Воздух! Пикирующие! — крикнул кто‑то из офицеров.

Пятерка «юнкерсов», вынырнувшая из‑за невысоких водянисто–серых облаков, заходила на цель. Над нашим передним краем ведущий сразу пошел в крутое пике. За ним последовали остальные. Надрывно воя, они шли к земле, а пролетев несколько сот метров, снова взмывали вверх, и тогда видно было, как от сигарообразных тел отрывались бомбы и, развернувшись на клевок, тяжелыми черными каплями падали вниз. Несколько сильных разрывов слилось в один громовой раскат такой силы, что зашаталась под ногами земля. В стыке 390–й и 398–й стрелковых дивизий, как раз там, куда нацеливались своим клином танки, поднялись ввысь и закрыли передний край фантастической архитектуры черные рваные колонны. А скоро один из «юнкерсов», сделав второй заход, повис над высотой. Недалеко огрызнулись зенитки. Две бомбы одновременно рванули землю метрах в пятидесяти впереди блиндажа, брызнув осколками по батарее Зарубина. Комья земли и щебень посыпались на артиллеристов. Упругая волна воздуха ворвалась через амбразуру в блиндаж.

Заряжающий первого орудия ефрейтор Зайцев, низкорослый, чернявый парень, глухо застонал, сорвал с головы стальную каску и почему‑то отбросил ее в сторону. По его левому виску текла розовая струйка крови. Лицо побледнело, в округлившихся глазах застыл ужас. К нему подскочил Дунаев.

— Дай поглядеть. Ерунда. Повезло тебе, парень. Шерсти на голове немного поубавило да клок кожи вырвало, — пробасил сержант. Он с треском разорвал индивидуальный пакет и быстро забинтовал Зайцеву голову. — Порядок, теперь умнее будешь. Считай, новую башку получил. Лучше мозговать начнешь — талантом станешь, — пошутил Дунаев. — А может, в санбат сходишь, на капитальную починку?

— Не пойду, — беззлобно огрызнулся Зайцев, — и, подняв пробитую осколком каску, нахлобучил ее на забинтованную голову.

Расшвыривая фланги полков, растолкав в обе стороны стык наших дивизий и подавив противотанковые батареи, до пятидесяти фашистских танков устремилось в Корпечь. Достигнув селения, они начали растекаться среди развалин.

Через одну–две минуты на ее юго–западной окраине, куда уже втянулась большая часть танков противника, вздрогнула и закачалась земля, на короткий миг поднялась вверх и тут же упала с вулканическим огненным ревом. Косматые фонтаны взрывов вздыбились над селением, встали над ним сплошной стеной. Сосредоточенный огонь артиллерии трех стрелковых дивизий и армейской артгруппы рвал на куски боевые порядки гитлеровцев. Несколько танков загорелось почти одновременно, выбросив черные столбы дыма. Другие в замешательстве стали разворачиваться и, пытаясь выбраться из зоны обстрела, спешили к переднему краю. Тотчас вокруг них что‑то загудело, загрохотало, точно горный обвал. В самую гущу немцев, искристо бороздя небо, понеслись хвостатые ярко–красные стрелы. Это ударили гвардейские минометы — «катюши». Треснула земля, выплевывая пламя и окутывая окраину селения пепельно–серой тьмой. На какое‑то время все исчезло из глаз, только слышался шелест летевших снарядов да их взрывы там, под основанием дымной завесы.

На высоте царило радостное оживление.

— Накрыли! — срываясь на фальцет, выкрикнул ефрейтор Зайцев. — Это вам, гады, за мою каску!

— За каску? А разве не за то, что кожу на твоей дурной голове испортили? — пошутил кто‑то из орудийного расчета.

— Голова‑то моя, а вот каска — казенная. За голову я сам рассчитаюсь, — мигом отпарировал Зайцев.

Когда завеса из огня и дыма несколько сдвинулась и поредела, на высоте увидели, как вражеские танки, оставляя Корпечь, откатывались за передний край. Маневрируя между воронками и траншеями, они торопливо отходили к Владиславовне.

— На галсах пошли, не понравилась «катюшина закуска», камбалы соленые, — злобно прокомментировал Дунаев.

— Ноги на суше, а душа в море, — откликнулся лейтенант Зарубин, озорно поглядывая на Дунаева. — Сыплешь морскими терминами, как истый моряк. Ты вот, парень, на суше не подкачай, если снова пойдут.

— Будь спок, товарищ лейтенант, не подкачаем, — лихо выпрямился Дунаев и стал рукой смахивать земляные крошки с лафета орудия.

Наступила пауза. Дымка тумана, словно спугнутая разрывами бомб и снарядов, окончательно рассеялась. Серые облака убежали повыше и позволили багровокрасному утреннему солнцу поглядеть на грешную землю. Оно игриво выглянуло из‑за маленькой клочковатой тучки, потом легко оттолкнулось от нее и широко, тепло заулыбалось, точно приветствуя победителей и одновременно проверяя, как там у них пойдут дела дальше.

А дела шли своим чередом. Фланги дивизий быстро сомкнулись. Полки начали приводить себя в порядок, подразделения — перегруппировываться. Командарм приказал обеспечить охрану высоты более мощным соединением. Вскоре сюда подошла 143–я стрелковая бригада, которая и заняла оборону, сменив горно–стрелковый полк.

— Ну‑ка, который час? — Ни к кому не обращаясь, спросил генерал–лейтенант Львов и отогнул левый рукав тесно сидевшего на нем кожаного реглана. — Девять двадцать. Как думаешь, угомонятся? — Он хитровато поглядел на начальника штаба.

— Нет, оправятся немного, снова попрут. Немцы так просто не отцепятся. Надо готовиться к новой встрече.

Собственно говоря, иного ответа Львов и не ожидал. Вопрос он задал скорее просто так, чтобы как‑то разрядить напряжение. Ему хотелось использовать несколько минут передышки на разрядку нервов. И только для этого он завел разговор с начальником штаба. Они знали друг друга хорошо и давно. Другой, менее знакомый со Львовым, мог бы, пожалуй, обидеться: зачем, дескать, спрашивать о том, что и любому ясно? Но начальник штаба хорошо понимал Львова. Он коротко улыбнулся и, снова настроившись на деловитый лад, потянулся к телефону.

Прикрыв трубку ладонью, он что‑то тихо и долго говорил командиру дивизии, изредка поддакивая, а потом более громко закончил:

— Главное, отсекайте пехоту, не давайте ворваться в передние траншеи, а танки накроем артогнем.

От переднего края снова, как и накануне, потянулись раненые. Шли санитары с носилками. Над окопами причудливыми хвостиками заструился махорочный дымок. На войне недолго помнится пережитое во время боя. Чуть миновала опасность, как уже о ней и забыли. Одни думают — что будет дальше, другие — просто ждут событий.

Худой, маленького роста, со впалыми глазами и горбатым носом солдат, прислонившись к влажной стенке небольшого окопа, развязывает свой вещевой мешок.

— Давай пытаться, Сэмьён, пока гитлеровцы раны зализывают, — с мягким кавказским акцентом предлагает он ефрейтору Лукину, широкоплечему тихому парню.

— Ты, Жора, уже завтрашний паек доедаешь. Чем потом сыт будешь? Вчера на два дня дали, а ты за полсуток справился. Добро б ты великаном был, а то с кукиш ростом. И куда в тебе столько девается?