— Тамакити — молодец, но и ты тоже прекрасно водишь машину. Так свободно и легко, даже не верится.

— Надо избежать неприятностей с полицией, вдруг она что-нибудь заподозрит, — такое указание дал нам Тамакити. И наша машина, и фургон взяты, как полагается, напрокат, но обычно у этих автомобилей мощность маловата. Я уж и так выжимаю из мотора все, что можно. — Красномордый не отрывал глаз от дороги, уши у него горели. — Тот, кто может на чем-то сосредоточиться, ну хоть на вождении машины, совершает нечто похожее на prayer, правда?

— Ты действительно внимателен и сосредоточен. Я и сам прекрасно вижу. Скорее всего, это — черты твоего характера...

— Нет, я бы мог гнать машину с такой скоростью, что это смахивало бы на самоубийство, — сказал Красномордый. — Ведь мои родители наложили на себя руки, так что и мне теперь покончить с собой ничего не стоит. Тамакити все твердит, будто я не имею права говорить такое...

— Почему же, наверно, имеешь.

— Родители покончили с собой не на автомобиле; отец повесился, мать отравилась газом.

— Я надеюсь, пока мы едем с тобой в машине, ты вряд ли устроишь бешеную гонку, — сказал Исана.

— Мой отец был поваром — содержал небольшой ресторанчик, а мать работала в школе.

— Готовила завтраки школьникам?

— Нет, была учительницей математики, — поспешил исправить ошибку Красномордый; он словно почувствовал себя виноватым в этом поспешном выводе Исана, и уши у него снова покраснели. — Странный брак, да? Отец раньше тоже преподавал, обучал кулинарии. Но с тех пор, как открыл свой ресторанчик, у него появились странности. Кончилось все тем, что стал торговать зеленым карэрайсом.

— Зеленым карэрайсом? — переспросил Исана, и Дзин, который до этого подражал шуму мотора, умолк и сказал:

— Да, карэрайсом.

— Он туда добавлял хлореллу. В молодости отец изучал проблемы космических полетов. И твердо придерживался идеи, отвергнутой управлением НАСА. Чтобы космонавты не были привередливы, считал он, нужно прежде всего освободить их от предубеждения против цвета и формы. И поскольку человечеству, видимо, придется покинуть Землю, а значит, каждый поневоле станет космонавтом, готовя себя к этому, отец и стал торговать карэрайсом с примесью хлореллы. Но его никто не покупал. Отец терпел, терпел, а потом взял да и повесился. Один наш знакомый говорил, что отец сошел с ума, а я думаю, он впал в глубокую депрессию. Раз уж мать имела специальность и работала, ей вполне можно было не рваться во второй раз замуж, а она сразу после смерти отца стала мазаться и водить к себе каких-то мерзких типов. В практических делах она ничего не смыслила. Характер у нее был — жуть: самый добродушный мужчина, поговорив с ней, раздражался и мрачнел. И у нее на подведенных веках, за шикарными очками, выступали капельки пота. Мужчина, бывало, хочет уйти — она не отпускает, и тот бьет ее. Потом она отравилась газом... Отец ведь тоже умер не от того, что зеленый карэрайс не продавался и наступил застой в делах. Просто взял да и повесился. И мать умерла вовсе не потому, что ей так уж хотелось замуж. Она слишком долго занималась дурным делом — точно одержимая злым духом — и вся как-то сникла. Однажды выставила оценки на контрольных работах поступающих в университет и отравилась газом... И я поступлю так же: если захочу покончить с собой, никому надоедать не буду. Вот это я и говорю, а Тамакити, как услышит, прямо из себя выходит. Вы тоже считаете, что я рисуюсь?

— Нет, почему же, — сказал Исана. — Возможно, Тамакити злится как раз потому, что ты не рисуешься?

— И правда, лучше всего молчать. Тем более что Союз свободных мореплавателей обзавелся специалистом по словам. Вот мне и захотелось хоть разок поговорить с этим специалистом, — сказал подросток, и на этот раз покраснел Исана.

Красномордый вел машину безупречно, и быстрая езда не мешала уснувшему Дзину, во сне щеки его раскраснелись.

— Теперь о Союзе свободных мореплавателей. Вот что думает Такаки о землетрясении, которое все время предсказывают газеты. Таких, как мы, ни на что не годных, всех до одного убьют под шумок. Потому что молодежь, ничего не делающую для общества, ненавидят. И мы должны заранее принять меры самозащиты. А как только начнется землетрясение, говорит он, мы должны сесть на корабль и выйти в свободное плавание. Нужно ко всему подготовиться: отказаться от гражданства, чтобы нас не мобилизовали в отряды восстановления городов. Иначе при восстановлении городов нас все равно под шумок постараются перебить. Люди, сознающие свою слабость, изо всех сил будут на этом настаивать — у них это прямо навязчивой идеей станет. А вот Тамакити не боится никакого, даже самого страшного землетрясения, наоборот, ждет его. Он говорит: нынешний порядок в природе и обществе будет поставлен с ног на голову, после землетрясения разгорятся пожары и чума, и только члены Союза свободных мореплавателей, которые будут в это время в море, останутся в живых. Именно поэтому военное обучение должно быть направлено на самооборону — сделать так, чтобы после землетрясения, о котором говорит Такаки, корабль Свободных мореплавателей никто не похитил. А Тамакити говорит, что нужно вести подготовку к военным действиям: если землетрясения не будет, тогда надо вооружиться, начать нападения по всему Токио и самим вызвать крупные беспорядки и панику. Я — против. Но Тамакити высмеивает меня. Возьми, например, мотор шхуны, говорит он, починить его мы еще можем, а новый сделать — нет. А зачем? Мотор нужно использовать до конца и выбросить. Да и саму шхуну тоже. Пришел кораблю срок — значит, бросать его надо. Нам не надо ничего создавать. Допустим, Свободные мореплаватели переживут разрушительное землетрясение, все равно ничего хорошего их не ждет. Хотя Тамакити и говорит, что даже если оба побережья Тихого океана будут разрушены, Свободные мореплаватели останутся в живых, — это значит, на всей земле уцелеют они одни, а тогда, я думаю, человеческая цивилизация прекратит свое существование. Мы ведь ничего не знаем... Я даже считаю, что в ближайшее время все люди на земле, по собственной воле, начнут один за другим кончать жизнь самоубийством. В таком случае, не есть ли Союз свободных мореплавателей символ будущего человечества, думаю я. Перед тем как заснуть, я всегда об этом думаю.

— Пусть символ, но как он определяет будущее?

— Ребята из Союза свободных мореплавателей вовсе и не думают о том, чтобы с годами стать другими людьми, не такими, как сейчас. Может, они рассчитывают, что пока повзрослеют или начнут стареть, мир все равно погибнет: короче, считают, что будущего у них нет, и поэтому не делают ничего, чтобы подготовиться к нему. Всех их привезли сюда по коллективному набору, но они разбежались, даже не приступив к работе. Да и сам Тамакити, который строит великие планы на тот случай, если на всем земном шаре останемся мы одни, даже он чувствует, что если мы вооружимся и поднимем восстание, то и сами тоже погибнем. Поэтому-то он и хочет поскорее поднять восстание. Пускай мы потерпим поражение, а настоящее восстание так и не разгорится — тоже ничего страшного, считает он. Даже если нас арестуют, к смерти все равно не приговорят — мы ведь несовершеннолетние, ну дадут лет двадцать, а мир рухнет раньше, чем истечет наш срок, и некому будет осуществлять вынесенный нам приговор. Мне тоже это нравится. Такая жизнь — самая свободная. Правда, Союз свободных мореплавателей, по-моему, похож на класс, где ученики умрут раньше, чем закончится обучение. Может, это и есть символ скорой гибели всех школ?

Когда их машина въехала в непроглядно густую зелень полуострова Идзу, Исана, примостив на коленях голову спящего Дзина, оживился: тяжелое путешествие подходило к концу. Каждый раз, когда фары, точно срезая верхушки, освещали густые заросли, он гораздо острее, чем в убежище, ощущал контакт с душами деревьев. Души деревьев всплывали из вечнозеленых древесных крон и кустов, плотным ковром покрывших крутой склон горы, обращенный к морю. Обе машины выехали с последнего платного шоссе и стали спускаться вниз по дороге, узкой, как протока в запруде для ловли рыбы. Бесконечно петляя, они спускались все ниже и ниже. Бесчисленные души деревьев, окружающие в темноте машину, были подобны духам моря. В воздухе стоял запах моря. Оно чернело слева внизу. А еще левее светились огоньки рыбачьего поселка или курорта на горячих источниках. Справа черной стеной высилась выдающаяся в море скала. По мере движения машины огоньки скрывались за этой стеной и наконец исчезли совсем. Море тоже, казалось, перестало существовать.