— Да, нелегкая работа, если на нее ушло полгода, — сказал Исана, заряжаясь весельем. — Есть же люди, которые так продуманно и целеустремленно занимаются большой игрой...

Такаки, которого слово «игра», видимо, задело, начал изо всех сил крутить штурвал, потом открыл дверь в рубку и показал Исана койку и компас. Пространство над кроватью было очень низким — раньше, когда шхуна плавала по морю, пол рубки находился на несколько десятков сантиметров ниже палубы.

— Все, что было на палубе, вы разобрали и унесли, ну а сам корпус так и плавает по морю?

— Плавать-то, может, плавает. Только из машинного отделения мы забрали двигатель, рацию тоже притащили сюда, все сняли — даже койки из кубрика и штурманский стол. Так что сама шхуна, по существу, именно здесь. По морю же плавает лишь корпус ее с камбузом, гальюном, кладовой и балластными цистернами. В подвале мы в точности воспроизвели кубрик. Там мы живем, а здесь проводим учения — в общем, чем не корабельная жизнь?

Такаки перелез через фальшборт, надел туфли и, толкнув металлическую дверь, скрытую декорацией, пригласил Исана следовать за ним. Света он не зажег: за дверью начиналась совершенно темная лестница. Они стали спускаться во тьму; воздух, казалось, был насыщен мириадами спор плесени. Такаки открыл еще одну металлическую дверь. Тусклая лампочка посреди комнаты освещала корабельные койки, расположенные в два яруса. Лампочка, затененная черным колпаком, свисавшим на длинном шнуре с высокого потолка, сразу напомнила Исана светомаскировку военных лет. Он увидел, как с нижней койки приподнялся на локте тщедушный человечек. Тут же в поле его зрения попали еще две фигуры, двигавшиеся в неосвещенном пространстве. Когда маленький человечек на койке приподнялся, свет упал на его лицо и какой-то предмет, который он прижимал к груди. Но Исана еще раньше понял, что это Бой с охотничьим ружьем в руках. Двое других, стоявшие за освещенным кругом, похоже, не были вооружены. Один из них, с широкими не по росту плечами, сразу заинтересовал Исана. Человек этот, по прозвищу Коротыш, как потом узнал Исана, был самой колоритной личностью среди Свободных мореплавателей.

— Засада? Ты, Бой, человек дикий и, как только начал принимать антибиотик, сразу поправился, — сказал Такаки, обращаясь к подростку. — Но неужели ты настолько окреп, что смог добраться сюда сам, без посторонней помощи?

— Это я его привез. У меня, Такаки, тоже к тебе вопрос: почему ты привел сюда постороннего, не посоветовавшись с нами? — сказал кто-то из темноты. По некоторым характерным чертам Исана сразу же запомнил и этого парня по имени Тамакити. — Садись-ка на свою капитанскую койку и помни, ружье у Боя заряжено. Мы с Коротышом пока еще держим нейтралитет, но если ты думаешь отделаться шуточками, знай: Бой на твою удочку не попадется.

— Тамакити у нас всегда подыгрывает Бою, — поддел его Такаки.

— У меня хранится все остальное оружие и ружья, кроме того, что у Боя. Он еще слаб, и без оружия с тобой, Такаки, на равных ему не договориться. Ну что ж, начнем разговор, — сказал Тамакити, не поддаваясь на провокацию.

Подойдя прямо к одноярусной койке, стоявшей за выстроившимися по бортам двухъярусными, Такаки поднял руку и включил еще одну лампу. Следовавший за ним Исана сел на нижнюю койку и увидел, что на бетонном полу между двумя койками — его и Тамакити — белой краской нарисована какая-то геометрическая фигура. Отсюда, с койки, он видел лишь ближнюю ее часть, но охватить взглядом всю фигуру не мог. Ему пришлось мысленно представить, какой она должна быть целиком, и он понял, что это планиметрическое изображение внутреннего оборудования пятидесятифутовой шхуны в натуральную величину, — об этом как раз и говорил ему только что Такаки. Двухъярусные койки расположились в соответствии с тем, как они были изображены планиметрически; в машинном отделении, отгороженном веревкой, стоял настоящий мотор в полной исправности. Только гальюн был лишь символически очерчен на плане, а пользовались уборной, существовавшей в павильоне еще раньше, и находилась она, разумеется, вне корабля, но все остальные жизненные центры, вплоть до камбуза, были размещены в границах пятидесятифутовой шхуны.

— Тамакити, я не в обиде на тебя за то, что ты завел Боя да еще дал ему ружье, а остальное оружие куда-то припрятал, — сказал Такаки. — Ты ведь ответственный за оружие Союза свободных мореплавателей. Да и зачем мне оружие? Я же не собираюсь стрелять в Боя.

— Пожалуйста, обижайся на меня, это дело личное, верно ведь? Нас объединяет общее дело, хоть мы и не имеем устава, — холодно ответил Тамакити. — А был бы у нас устав, первым его нарушителем оказался б ты: разве не ты, ни с кем не договорившись, привел в тайник Свободных мореплавателей постороннего! Теперь-то я вижу: раньше, чем мы объединились вокруг тебя, нам надо было написать устав. Да, живи мы по уставу, никто не посмел бы, опасаясь лишних хлопот, отправлять Боя из нашего укрытия, хоть он и был при смерти. Пока меня не было, Боя куда-то увезли и бросили одного только потому, что ему стало хуже. Меня это просто взорвало.

— Да, это было нехорошо, Такаки, — поддакнул Коротыш. Голос его словно раздваивался, звуча то как у взрослого мужчины, то как у кастрата — высокие и низкие тона сочетались ненатурально, как бывает, когда пластинка крутится быстрее положенного.

— Оставить Боя здесь было невозможно. Неужели вы этого не понимаете? Как бы мы достали лекарство? И потом, разве мы бросили Боя? И разве он не поправился в конце концов? Вы дожидались меня здесь, в подвале, чтоб поплакаться на его горестную судьбу, и для этого даже вооружили Боя, очень уж хотелось поплакать, да? — парировал Такаки. — Другой цели у вас, разумеется, не было?

— Я сейчас пришью этого психа! Мы дожидались тебя, Такаки, чтобы убить его! — впервые подал голос Бой, и по его голосу было ясно, что он еще не совсем выздоровел.

— Что это с ним стряслось? Еще вчера ныл, умираю, мол, а сегодня смотри как заговорил! — спокойно сказал Такаки, но в худом лице его не было ни кровинки, и оно конвульсивно подергивалось. Исана понял, что над ним нависла страшная опасность, а Такаки, который должен был бы его защитить, бессилен и сам с горечью и гневом сознает свое бессилие.

— Ружье заряжено дробью. Иди сюда, Такаки, а его я сейчас пришью, и пикнуть не успеет! — сказал Бой, наводя ружье на Исана.

— Пикнуть? Нет, ни пищать, ни плакать не собираюсь. Плакать будешь ты, щенок! — сказал Исана.

«Сейчас, именно сейчас моя бедная, ни в чем не повинная голова будет снесена ружейным зарядом. Ведь с такого расстояния дробь даже не рассеется и сохранит убойную силу», — обратился Исана к душам деревьев и душам китов.

— Зачем вы еще больше заводите этого щенка? — перебил его Такаки, взорвавшись, как боб на сковороде. — Почему не скажете Бою, чтобы он не стрелял?

— Почему, говоришь? — спросил Исана тихо, почти не открывая рта. Под языком застыл свинцовый комок. Ему неожиданно открылась ясная и простая истина, и он хотел как следует осмыслить ее. Вместо того, чтобы обратиться к душам деревьев и душам китов, он заговорил с Такаки: — Да я не собираюсь искать способ как-то продлить свою жизнь, мне на нее наплевать, а Дзин, я, думаю, и без меня не пропадет в этом мире. Во всяком случае, он, по-моему, научился быть независимым от меня. Только благодаря Инаго. А раз Дзин может без меня обойтись, руки у меня развязаны — я свободен. И я с радостью готов умереть. Я ведь уже говорил тебе об этом.

— А как же быть с обязанностями поверенного деревьев и китов на земле? Если поверенного деревьев и китов вдруг не станет, плохо им придется, а? Или все, что вы говорили, шутка? — горячо взмолился Такаки, выдавая тем самым, что он гораздо больше Исана убежден в его близкой смерти и боится ее.

— До сих пор я не мог надеяться, что кто-либо, кому я об этом рассказывал, признает меня, не думал, что в это вообще можно поверить, как и в души деревьев и души китов, — сказал Исана. — Но ты, кажется, поверил, впрочем, если даже души деревьев и души китов признают меня своим поверенным, то моя смерть для них не страшна — деревья и киты сразу выберут себе нового поверенного. Я только сейчас осознал, что в этом мире немало людей, ведущих такую же затворническую жизнь, как я, и вполне способных стать поверенными деревьев и китов. Поэтому я, живущий в убежище и одержимый идеей, все же могу беспристрастно взглянуть на себя и спокойно отнестись к возможности быть убитым — как ни странна причина моей смерти да и само это место. Правда, вам придется поломать голову над тем, куда деть мой труп... Но, если я и в самом деле тот человек, каким сам себя считаю, вы все равно найдете себе еще такого же. Сам-то ты что думаешь?.. Когда вы нарисовали на моем убежище свои знаки и потом пошли на сближение со мной, я сразу понял, что мне предстоят новые испытания. Вот они и начались.