Англичанин словно окаменел — Вальда явственно почувствовала это. Он медленно отпрянул и, ухватив ее за подбородок, повернул девушку лицом к себе.

— Что ты имеешь в виду? Чего ты не знаешь?

Он старался заставить ее смотреть ему в глаза, но она избегала его взгляда, и от этого очи ее вспыхивали в мерцающем свете свечи, подобно драгоценным камням. Однако он был настойчивей и наконец она уставилась на него затравленно, как кролик на удава.

— Никто мне… не объяснял, — выдавила она. — Я просто слышала эти слова «заниматься любовью». Но мне кажется… я чувствую… если люди не женаты, это будет грех!

Сэнфорд смотрел на нее долгим немигающим взором. Потом отпустил окончательно.

— Знаешь, думаю, тебе придется многое мне разъяснить, Вальда, — тихо произнес он. — Но учти: я хочу знать правду.

Снова наступила напряженная тишина, в которой Вальда могла различить биение собственного сердца.

— Что именно… вы хотите знать? — проронила она дрожащим голосом.

— Я хочу знать, что ты делаешь здесь одна, да еще одетая цыганкой, и что означают твои рассказы о том, что ты-де ведешь свободную жизнь независимой женщины?

Она не отвечала.

— Я жду!

Вальда в замешательстве глядела в сторону. Ресницы на фоне мертвенной бледности ее щек казались неправдоподобно длинными и черными.

— Это мое дело. Вас оно не касается.

— Оно стало меня касаться с тех самых пор, как ты позволила мне поцеловать тебя сегодня утром.

— Это вышло… случайно…

— Но тебе понравилось — ты сама только что сказала.

— Да! Это было замечательно! Я не знала, что поцелуй может быть таким.

— Сколько мужчин тебя целовали?

— Нисколько. До вас.

— И ты думаешь, я поверю?

— Но… это правда, — пролепетала Вальда, чувствуя себя непроходимой дурой. Непостижимым образом ему удавалось выпытывать все ее секреты. Он делал это так мастерски, что, еще не успевая ничего толком сообразить, она сама выкладывала ему всю подноготную.

— А о каких мужчинах ты мне рассказывала? За которых ты якобы не желаешь выходить и с которыми гуляешь по Парижу?

Вальда молчала.

— Послушай, Вальда, я не уйду, пока не узнаю правду. Впрочем, можешь не отвечать, а просто займемся любовью, как я и предполагал, направляясь к тебе.

— Но зачем? Почему вам так этого хочется?

— Вот тут-то как раз нет ничего удивительного, усмехнулся англичанин. Этого захотел бы любой нормальный мужчина, побыв наедине с такой красивой девушкой. Но вот ты… ты старалась произвести впечатление очень опытной и искушенной особы. Готова ты дать мне честное слово, что никогда не имела любовников?

— Конечно, не имела! — отшатнулась глубоко оскорбленная Вальда.

— Сколько тебе лет?

Вопрос застал девушку врасплох. Отвечать на него совершенно не входило в ее планы. Несколько раз она порывалась что-то сказать, затем плотно сжала губы. Но тут он снова решительно взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в лицо.

— Только правду! Я не желаю больше слушать вранье.

Она попыталась высвободиться, но молодой человек держал ее железной хваткой.

— Отвечай!

— Восемнадцать…

— Мне следовало бы знать это с самого начала. — Он досадливо отпустил ее. — Как я понимаю, ты сбежала из дому?

— Д-да.

— Почему?

— Потому что мой отчим хотел выдать меня за человека, которого я никогда не видела. Просто ради выгоды. Во Франции так принято. — Девушка умолкла, ее собеседник тоже молчал, и тогда она осмелела: — Я решила доказать ему свою самостоятельность, способность самой о себе позаботиться. Чтобы он понял: я вполне могу выбрать себе мужа без его вмешательства.

— И тогда ты решилась на эту дикую выходку?

Она кивнула.

— Ты хоть немного понимаешь, до чего безумен… безответствен твой поступок? — сердито воскликнул он.

Гнев в его голосе больно задел Вальду.

— Я делаю то, что хочу и считаю нужным! — вспыхнула она. — А когда вернусь домой, целая и невредимая, да еще привезу с собой фотографии, отчиму ничего не останется, как понять, что… что он был не прав!

— Ты и впрямь думаешь, что таким способом можешь доказать свою зрелость и самостоятельность? Разве все твои нынешние поступки — не ребячество? — Девушка недоуменно распахнула глаза. — А представь себе, — медленно проговорил Ройдон, — что я не стал бы слушать твоих возражений, а попросту овладел тобой? Что бы ты тогда делала?

В мозгу Вальды пронеслась мысль, что это, вероятно, было бы восхитительно — так же восхитительно, как поцелуй в камаргской чаще или вечером в саду. Но она предпочла держать эту мысль при себе.

— Я не верю… что вы так поступите. Вы же знаете, что я считаю это дурным!

— Я-то тебя, может, и послушаю. Но великое множество мужчин и внимания не обратили бы на твой лепет.

— Но мне повстречалось не это великое множество, а вы! — отпарировала Вальда.

— Твоей заслуги в этом нет! — сердито проворчал он, начиная терять терпение. — Скорее это счастливое стечение обстоятельств. Вся твоя затея смешна и абсурдна! Просто вопиющая глупость! Завтра же отвезу тебя домой!

— Я не поеду! — закричала Вальда. — Я не хочу домой, и вам меня не заставить! Вы даже не знаете, где мой дом, и вообще не имеете права меня принуждать!

— Но я могу присвоить себе такое право, — хищно улыбнулся Сэнфорд, вновь привлекая к себе девушку. — Если ты станешь моей — неважно, с твоего согласия или против, — разве это само по себе не обяжет меня заботиться о тебе и оберегать от чужих посягательств?

И с этими словами молодой человек обнял ее сильней.

— Нет!.. Нет!.. Нет! — выкрикнула Вальда.

Но крик не был слышен, потому что он опрокинул Вальду на подушки и припал губами к ее губам. На сей раз поцелуи были грубее и яростнее, их страстная неистовость поистине устрашала.

Вальда билась, пытаясь вырваться, но все было тщетно. В отчаянии она поняла, как слаба и беззащитна перед его силой. Его губы причиняли ей настоящую боль, но она ничего не могла поделать. Внезапно ее охватил панический, животный ужас — ужас побежденного и загнанного в ловушку зверя.

И вдруг, подобно тому, как это было вчера, острая боль, пронзавшая тело, обернулась неожиданным, необъяснимым восторгом, восторгом, доходящим до упоения, до экстаза.

Воля к сопротивлению оставила ее, тело обмякло, стало таять и растекаться, точно околдованное, поддаваясь томительному наслаждению, которое подступило к горлу и, обжигая, охватило рот.

Она уже не боролась, не думала, не сознавала себя. Вновь всем существом сливалась она с возлюбленным, становилась его частицей, но только теперь это показалось ей еще прекраснее и фантастичнее, чем в первый раз. Огонек, сперва чуть опалявший груди, разгорелся в жаркое, бушующее пламя, захлестнувшее ее целиком.

Сознание ушло, осталось одно лишь чувство, и оно достигло запредельной силы и глубины.

Огонь бушевал все сильнее, пламя поднималось все выше. Тело сильно и сладко болело, как бы желая, требуя большего. Оно рвалось к чему-то, чего девушка не понимала, лишь смутно догадывалась: оно жаждет что-то отдать возлюбленному — ведь умом и сердцем она уже принадлежит ему безраздельно!

Время, пространство, весь мир исчезли! Он увлек ее в рай, где были только они. Так продолжалось целый век — век восторга и блаженства.

Потом Ройдон оторвался от нее и медленно поднял голову.

С минуту Вальда была не в состояние ни пошевелиться, ни вздохнуть.

— Я люблю тебя! Люблю! — вырвалось наконец из самой глубины ее сердца.

— Милая, это безумие!

— Нет! Это прекрасно! Божественно! Пожалуйста, целуй меня еще!

Ладо Ройдона приблизилось к ней. Червонные волосы Вальды, рассыпавшись, струились по подушке, по его рукам. В красноватом пламени свечи ее влажные, трепещущие от поцелуев губы, казалось, излучали тепло, а глаза были огромными, сухими и блестящими. Это был ответ страсти, которой прежде она в себе не ведала, да и теперь хорошенько не понимала.