– Но чем больше я находился рядом с вами, тем больше попадал под ваше влияние. Да, влияние, иначе я назвать это не могу. Видит Бог, я не собирался вас привязать к себе, не собирался воспользоваться вашим доверием, чтобы… Но вышло как вышло. Да, я просто убежал. Думал, что быстро забуду вас, как это бывало обычно, но все получилось иначе. Я ведь потом вернулся в Бужениново, искал вас. Это правда.

Ася помолчала какое-то время. Затем потушила папироску, положила в сумочку мундштук.

– Ну что ж, значит, так должно было случиться.

Она поднялась и быстро пошла по пыльной дороге к городу. Внутри все клокотало. Вся боль, которая давно улеглась и была погребена под слоем другой, более поздней боли, вдруг взорвалась, потекла, наполняя собой пепелище, оставленное смертью ребенка. Его ребенка. Боль рвалась наружу, требовала выхода.

Она шла и кусала губы, чтобы не закричать.

– Августина! Подожди!

Как глупо! Она даже не может остановиться. Она не может остановиться и спокойно сказать ему, что все в прошлом и что она торопится к мужу. И что там, в Буженинове, была лишь ее первая любовь, которая, как известно, проходит.

Потому что если она остановится – все пропало.

Он догнал ее и пошел позади.

– Я хочу знать, что было с тобой потом.

– Тебя это занимает? Ну что ж. Я вышла замуж за человека, который меня любил всегда, и уехала с ним. А тебя забыла. Ты это хотел знать?

– Я думаю, все было несколько иначе. Ты была в отчаянии. Так? Ты и замуж вышла от отчаяния, ведь ты меня любила, Августина! Более того, я был твоей детской мечтой.

– Тебя это мучило? – спросила она, сумев справиться с голосом. – Ведь ты-то не любил меня.

– Это не так. Да, я явился в Бужениново, чтобы поволочиться за хозяйкой. В прошлый мой приезд, как мне казалось, она делала мне авансы. Приехал, а тут этот доктор. Я, конечно, злился, это все было. Но там была ты. Ты вносила в ту атмосферу что-то свое, ты была противодействием всему, что там было. Ты так смотрела на меня, что я испугался. Глупо, конечно, но я боялся серьезных чувств, я всегда избегал их. Я боролся сам с собой. Я уговаривал себя, доказывая, что у тебя полно несовершенств, что ты провинциальна… Но позже, когда я потерял надежду тебя отыскать, понял, что обманывал себя.

Ася слушала и старалась не смотреть на него. Смотреть было еще больнее, чем слушать. Все в нем – губы, янтарные пронзительные глаза, даже то, как он наклонял голову при разговоре, – все напоминало ей о сыне. Все напоминало ей о нем самом, прежнем. Она не могла находиться рядом с ним – его волнение, его нервное напряжение передавались ей, она словно находилась рядом с паровозной топкой. Ее руки горели, лицо горело. А он был бледен. Она отвернулась.

– Все эти годы, что бы ни происходило со мной, я помнил о тебе.

– Зачем ты мне все это говоришь? Зачем мне это теперь?! Уходи, я не хочу этого слышать, понимаешь? Мне больно! Уходи.

Она торопливо пошла, а потом побежала. Она бежала почти до самого дома.

Завидев чинару, пошла тише. Нужно выровнять дыхание. Нужно привести себя в порядок. Нужно положить этому конец.

Весь остаток дня внутри ее что-то происходило. Словно все ее процессы жизнедеятельности, проходившие последнее время в замедленном, спящем ритме, вдруг проснулись и потекли с другой скоростью.

Алексей примчался с цветами и радостным известием – Артем приезжает, завтра встречать. Ася осталась холодна к новости. С удивлением она прислушивалась к себе.

Весть, что к Вознесенским приезжает брат с женой, быстро облетела дом. Встречать гостей на террасу выбежали Зульфия, Айгуль и Усман, дети облепили чинару.

– Едут, едут! – закричали с верхних веток.

Арба, переваливаясь, подползла к воротам. Первым появился Алексей, за ним – широкоплечий, возмужавший Артем под руку с маленькой стройной женщиной, в облике которой мелькнуло для Аси что-то неуловимо знакомое. Что-то из детства. Вот женщина повернулась, взглянула на облепленную детьми чинару, и Асе показалось, что это фрау Марта вышла, чтобы сделать замечание.

Ася стояла на террасе в совершенном замешательстве, пока Артем не подхватил ее на руки, не закружил по двору:

– Ну что, наша команда в сборе?!

– Эй, медведь! – усмехнулся Алексей. – Не помни жену, она у меня женщина хрупкая.

– Ну ведь свою-то я не помял. – Артем бережно опустил невестку на землю рядом со своей супругой. Женщины взглянули друг на друга.

– Здравствуй, Ася.

– Эмили?!

Алексей разулыбался. Асино удивление было первой сильной эмоцией со времени смерти сына. Он тревожился за жену. Приезд семьи брата – это то, что необходимо сейчас им обоим.

– Сюрприз удался! – рокотал Артем.

И вот уже в суету включены все обитатели дома – дети таскают с арбы узлы и баулы, Айгуль и Усман накрывают дастархан в тени чинары. Плов, лаваш, разговоры ни о чем и обо всем сразу.

После, на террасе, сидя по-восточному на курпачах вокруг кальяна, Вознесенские говорят о том, чем наполнены были для них эти годы. И оказывается, что в несколько лет может вместиться так много, что только диву даешься. А то, что пережито как страшный кошмар, теперь, в теплой компании, вспоминается как приключенческий эпизод, и всем смешно. И спирт, привезенный Артемом, толкает Асю на то, что она выдает тайну – свой поход на свадьбу и появление разбойников в женском платье. Эмили слушает, открыв рот, Артем качает головой, а Вознесенский сердится, ворчит, но Асю не обманешь: в его глазах спрятаны любовь и надежда – жена оттаивает, оживает.

– Она у меня ничего не боится, – хвастается Алексей. – Она в Средней Азии как у себя дома.

– А я такая трусиха, – признается Эмили. – После смерти папы каждого шороха стала бояться.

– Не будем о грустном! – Артем нежно обнял хрупкую Эмили. – Предлагаю тост за наших женщин. Думаю, не так уж важно, смелая твоя жена или трусиха. Главное, чтобы она была надежной и преданной. За вас, дорогие.

Глаза у всех блестели.

– Артем! – воскликнула Эмили. – Ты совсем забыл – мы привезли фотоаппарат!

Ася поднялась:

– У меня предложение. Минуточку.

И вот на террасе появляются восточные одежды – халаты из хан-атласа, чалмы, тюбетейки. Зульфия приносит бронзовую посуду.

Из баулов извлекается чудо-аппарат – гармошка на треноге. Артем долго настраивает. Все облачаются в восточные одежды…

Снимок будет потом кочевать вместе с хозяевами в добротном альбоме – кожаном, умеющем хранить запах времени. Фотография передаст очарование жаркого восточного полдня, радость встречи, молодость и печаль. Мужчины на снимке сдержанно веселы. Алексей загорелый – кожа бронзовая, одного оттенка с кальяном. У Артема усы, как у командарма Буденного. Он смотрит в камеру немного хитровато. Эмили старается изобразить восточную женщину, но являет собой строгую матрону. Даже тюбетейка не помогла. Августина выделяется из общего настроя глазами. Они что-то таят. И на лице печать пережитого, никаким маскарадом ее не спрячешь.

Однажды, когда женщины вдвоем отправились к ручью за водой, Эмили, наблюдая, как в кумган тонкой струей бежит чистая вода, спросила:

– Ася, скажи… ты очень сердилась на меня за ту сцену… когда Алексей к тебе сватался?

Ася забрала кувшин, освобождая место для Эмили.

– Нет. Я быстро забыла.

– Ты любишь его?

Эмили не смотрела на Асю, но вся ее поза говорила, что она ждет ответа.

– Теперь… конечно. А ты Артема?

– Артем такой… Я не знаю, что бы я без него делала. Он меня просто спас в Ярославле. Когда мы встретились, он пришел, посмотрел, как я живу, и сказал: собирайся. И я ему сразу поверила, собралась и пошла за ним.

– Наверное, они все такие, Вознесенские. А я часто вспоминаю наш дом, фрау Марту, Богдана Аполлоновича, вас с Анной, детей…

– А Фриду Карловну?

– О! Фрейлейн, спина! Незабываемо!

– А Егор? Помнишь Егора? Знаешь, мама потом проговорилась, что папа отдал его в солдаты. Как давно это было, Ася! Какие мы были глупые и счастливые… И не знали об этом. Ах, Ася, ты представить не можешь, что нам пришлось пережить в Ярославле в дни мятежа… Город был разрушен, белые на набережной расстреливали красных, потом красные в том же месте расстреливали белых. Городской Вал стал настоящей Голгофой. Папа не согласился принять участие в заговоре перхуровцев, мы готовились к отъезду. Но Петька… Ты же помнишь, какой он. Тайком записался, чтобы участвовать в мятеже. Папа его повсюду искал. Город горел, папа отыскал Петьку, привел и отправил всю семью, пока еще было возможно, прочь из города. У меня был жар, я была без сознания, и он остался со мной, чтобы после догнать наших вместе. Ах, Ася, я так виновата… Если бы не моя болезнь, не эта проклятая испанка!