- Скоро нам придётся сделать перерыв.

  - Почему?

  - Глупый. Причину скоро заметит даже слепой.

  Шишагов рывком сел на постели, уставился на жену, будто первый раз увидел.

  - Правда?

  Довольная произведённым эффектом, жена потянулась, соблазнительно изогнувшись. У Романа чуть дыхание не перехватило - так и не привык за прошедшее со свадьбы время.

  - Мы ведь старались, правда? - И рассмеялась счастливо, будто серебряные колокольчики прозвенели.

  Шишагов вскочил с кровати, подхватил жену на руки и зарылся лицом в её волосы.

  - Я тебя люблю.

  - Я тоже тебя люблю, положи меня на место, муж мой, - шепнула она ему прямо в ухо.

  - Щекотно! - затряс он головой.

  Набитый свежим сеном тюфяк тихо зашелестел под тяжестью двух опустившихся на него тел. Последнее слово, Этайн, как всегда, оставила за собой:

  - В кузнице и без тебя хорошо справляются. Возьми Маху, погуляй несколько дней в пуще, отдохни - я же слышу, как тебе хочется побыть одному.

  - Хорошо, - согласился Роман, - я так и сделаю.

  И в лесу найдётся занятие. Шишагов давно туда собирался.

  ***

   В старой дубраве солнечный луч нечасто добирается до земли - только зимой и в самом начале весны проскользнёт между голых ветвей, приласкает мимоходом первые подснежники. Летом здесь зелёный полумрак, между уходящими далеко ввысь колоннами стволов даже трава - редкость. Мох, и тот не растёт, задавленный палой листвой. На земле - царство папоротников. Того и гляди, на ближайшем пригорке выйдет из-за серых стволов какой-нибудь аллозавр, улыбнётся безразмерной пастью. Но нет, не выходит ящер. Только серые холки кабанов торчат над папоротником, свиньи роют мягкую подстилку в поиске червей, личинок и прошлогодних желудей. Сытые, наглые, учуяв человека, уходят нехотя, не торопясь, мол - гуляем мы тут. Оборачиваются, наводя в сторону подозрительного шума большие уши.

   Единственное место, где солнце может пробиться сквозь кроны, находится там, где старое дерево не выдержало натиска времени, болезней и ветра, где рухнул на мягкую землю, ломая по пути вершины молодых соседей, огромный ствол. Сквозь прореху в кронах пробились жаркие лучи, высушили кору. Забрался наверх и сиди, отдыхай от окружающей сырости. Ходить по пуще тяжело, не зря вильцы в неё стараются наведываться пореже - ни дорог, ни просек, старые стволы и сучья валяются, как попало, из земли выпирают могучие корни, норовят подставить подножку пробирающемуся человеку. На редких полянах пасутся непуганые олени и зубры, гудят пчёлы, разносят взяток по облюбованным дуплам. По протоптанным между деревьями и буреломом тропам пробегают к пастбищам и на водопой тарпаны. Из-за них Роман и лазит по пуще - трёх трофейных лошадок не хватает, надо таскать косилку, лодки с рудой, глиной да известью, возить брёвна на лесопилку. На ту прорву народа, что собралась вокруг Шишагова, землю под огород стоит не лопатами вскапывать, поднимать плугом. Нужна тягловая скотина. Из лесного коника ещё тот работник, но лодку или тележку потащит, а потомство от мышастых кобыл и скандских жеребцов просто обязано прибавить если не в росте, то в силе. А ещё и овсом подкормить....

   Взрослых дикарей не приручить даже с учётом талантов и умений Этайн, но жеребят можно захомутать. И несколько молодых крепких кобыл оставить для случки. Остальных отпустить обратно в пущу, пусть размножаются. Есть и проблема - дикие лошади постоянно пасутся рядом со стадом чёрных длиннорогих быков, как ни прикидывал Роман, под облаву попадут и те и другие.

  - Ладно, в загоне отсортируем как-нибудь, правда, Маха?

  Всей реакции - дёрнулось ухо с кисточкой. Не любит рыся домашнюю скотину. Инстинкт требует убить и съесть, вожак запрещает - одно расстройство. С горя приходится ночами ходить в пущу, отводить душу. С тех пор как в прайде появилась новая самка, Роман почти перестал охотиться, гон у него. В последнее время и Маху часто охватывает какое-то непонятное томление, вроде как ждёт чего-то.

  - Не зря мы с тобой ноги били, всё я продумал, пора домой возвращаться. Будем делать загон для облавы.

  Шишагов намотал просохшие портянки, натянул сапоги, затянул шнуровку и направился на восход, оставив за спиной пасущиеся на берегах лесного озера стада.

  ***

  Растолкав нахальные серые мордашки Этайн вытерла руки о передник, пошла к забору, у которого ждёт её Ромхайн.

  - Стригунки здоровые, все четверо. Мелкие, но крепкие. На них сена не жалко. Тора сразу нужно пускать к кобылам, ему Вальки мало. Одна кобыла больна, хромает, и суставы на ноге горячие. Может и зашибла, но возиться не будем - пустим на мясо. Можно было и больше десяти отобрать, Тор жеребец славный, он и полтора десятка кобыл покроет.

  - А телят ты зачем оставила? Такие коровы молока дадут, как коза. На мясо?

  - Бычки молока не дают. Ты собирался пахать землю. Пара крепких волов для этого лучше, чем четыре таких лошади.

  Ромхайн отвечает, а сам краем глаза следит за недалёкой опушкой леса:

  - Хорошо, что ты у меня есть, умница и красавица. Я про волов не подумал, наши крестьяне на лошадях пахали, - и, тем же голосом: - Не вылезай из-за забора. Укройся за мной. Если там враги, беги к реке и за кустами вдоль берега лети домой.

  Потом в лес, громко:

   - Долго прятаться будете? Я топот услышал, когда вы через овраг перебирались!

  Выходят. Не сканды - издалека видны голые подбородки и смыслянские щиты. Много - под три десятка. Копья несут железом в зенит.

   Подошли, стали в ряд - хоть на парад веди. Рубахи новые, вышитые, даже волосы стрижены. Вильцы говорят - стрехой постригли, голова после стрижки похожа на соломенную крышу. И цвет такой же. У многих на поясах кинжалы скандской работы. Не бедствуют ребятушки, серебром блестят, кое у кого выставлены напоказ и золотые цацки. К чему бы это?

   - Мир в дом, хозяин! Хозяйке наше почтение! Кобырь я, это ватага моя. А ты, Роман, и в самом деле вещун - мы ещё не выступили, а тут уже жеребятину на угощение готовят! Дело у нас к тебе есть.

  Ватажок уже не молод, за тридцать перевалило. Морщинки в углах глаз, фигурой похож не на ясень, на дуб, что растёт посреди луга, на приволье.

   - Про вещуна врут больше, чем знают. Не ждал я сегодня гостей, жеребят для дела ловил. Без того найдём, чем гостей покормить. За столом и потолкуем. Прошу к жилью, пока с дороги умоетесь, пока познакомимся - как раз угощенье накроют.

  Снова бойники пожаловали. Эти умнее - подошли с уважением. Шагая рядом с мужем, Этайн прислушивается к гостям. В ватаге два оборотня, у обоих зверь не силён, посажен на цепь, как собака, на волю вырывается, только если отпустят. Ни у кого чёрных мыслей в голове нет, чего-то хотят от мужа, но не уверены, сомневаются. Драки не будет, а накормить накормим, парного мяса после облавы хватает. Быков и лошадей Ромхайн бить запретил, но и без них под облаву попало много дичи. Кабанов целое стадо перебили.

  Этайн краем глаза посматривает на мужа - её мужчина спокоен, только у самого жилья улыбнулся - не зря гонял людей на случай внезапного нападения. Наблюдатель не проворонил, поднял тревогу. Ставни на окнах закрыты, бабы и девки по улице не бегают, поперёк дороги выстроили стену щитов старшие дружинники. Всего десяток - не все сегодня работают в селище, но доведись ратиться, неизвестно, чья будет победа. Все свои в бронях и шлемах, со щитами, щедро окованными по краю, сверкают на солнце стальные умбоны. Ноги и руки тоже закрыты железом. Если бы у отца были такие доспехи, не подворачивал бы сейчас пустой рукав на левой руке. Младшие дружинники, бездоспешные, встали дальше, наложили тяжёлые стрелы на плетёные тетивы своих луков. Ждут.

  - Отбой! - машет рукой Ромхайн, и поднимаются вверх уставленные копья, щиты открывают лица. Опускаются луки. Отсюда не видно, но и в домах не одна рука перестала теребить тетиву, которую готова была рвануть к уху, чтобы выпустить навстречу врагу оперённую смерть. Некоторые бабы не хотят отставать от мужчин, хоть не каждая может управиться с боевым луком.