Я помню тот вечер, будто это было вчера.

Валет»

Закончив с отчетом под монотонное нытье сына, Анна отправила файл и закрыла ноутбук.

- Включи мультик! – потребовал он.

- Ты же хотел поиграть, - удивилась Анна.

- Уже не хочу, хочу мультик!

Пожав плечами, женщина включила панель и, щелкнув пультом, предоставила сыну выбирать из меню мультфильм по вкусу.

- Ты не возражаешь, если я полчаса пройдусь? До перекрестка и обратно. Если хочешь, пойдем со мной.

- Нет, я буду смотреть про динозавра.

- Хорошо.

Анну многое не устраивало в поселке, но две вещи с лихвой покрывали все недостатки: абсолютная безопасность, гарантированная корпорацией, и свежий воздух. За сыном же, при желании, она могла наблюдать по наладоннику, камеры были врезаны в углы над дверьми в обеих комнатах.

«30 июня.

Здравствуй, Аня.

Я, наконец, выбрался на улицу. Наблюдал за зарядкой, точнее за пародией на зарядку. У самого кружится голова, ну, и переломы чувствуются. Но это такая мелочь по сравнению с тем, что я вырвался из палаты!

 Валет»

Вернувшись, Анна взглянула на экран, где не прошло и трети мультфильма, перевела взгляд на ноутбук, а потом остановилась на большом конверте с письмами Валета.

- Ты будешь макароны с фаршем или отварить картошку с сосисками?

- Маленькими? – отозвался мальчишка.

- Маленькими, - подтвердила Анна.

- Не, макароны… - решил малой и добавил, -  с сосисками!

Анна улыбнулась и прошла на кухню.  Через час, вымучив сосиски и размазав макароны по тарелке, они с ужином закончили.

«1 июля.

Здравствуй, Аня.

Как жаль, что я не могу узнать как у тебя дела. Здесь мне постоянно кажется, что и с тобой может что-то случиться. Я понимаю, что это больничная атмосфера так влияет. Ответишь ли ты, если я отправлю это письмо? Мне ничего не мешает проверить, кроме того, что я не получу твоего письма даже если ты его отправишь. Вот в чем дело… Я не узнаю в любом случае. Тогда, зачем? Если даже у меня есть шанс дожить до времени окончания «контракта по рождению» и я смогу стать свободным и устроиться на работу охранником или сторожем, хоть лесником… если у меня и есть такой шанс, то это будет еще не скоро. Разве могу я надеяться, что… что ты… будешь…»

Через два часа, после «Спокойной ночи, малыши», Анна уложила сына и вытянулась на диване. Она ни о чем не думала и никого не вспоминала. Лежа на спине, женщина смотрела в потолок и слушала приглушенный звук телевизора. Перед ней был узор, созданный светом и тенью от ночника. Пару минут спустя она вышла из дома и села на лавочку под окном. Здесь она позволила себе тихо заплакать. Она вряд ли смогла бы назвать причину своих слез, спроси ее о ней даже самый близкий и родной человек. Слезы лились сами по себе. Шел август.

«3 июля.

Здравствуй, Аня.

Я прочел «Колобок». Ты знаешь эту сказку? Я предполагаю, с какой целью он был создан, но не понимаю, что заставило его сбежать. В чем смысл побега в никуда? Что заставило его бежать, не разбирая дороги? Почему он бравирует перед каждым встречным своим побегом, если осознает, какие средства были на него затрачены и их цену для создателей? Какое право позволяет ему так поступать? Я не понимаю, Аня. Я прочитал несколько раз, пытаясь понять, но не получается. Конец же мне очень понравился. Очень правильный конец, логичный. Колобок выполняет функцию, для которой был создан, так или иначе, несмотря на отложенный срок. Но это становится не его гордостью, а его позором. И мне кажется, он заслужил это. Ты понимаешь, если конец такой правильный и логичный, то и в начале тоже должна быть какая-то логика. Почему я не вижу ее? Я спросил медсестру, но она засмеялась и не ответила. Мне кажется, она не знает.

Валет»

Через полчаса Анна вернулась в дом, разобрала постель, разделась и легла. Пощелкав пультом и не найдя ничего для себя интересного, она выключила панель и потянулась к конверту с письмами Валета. Она знала их все наизусть, но иногда хотелось просто читать, видеть его почерк, ошибки, дотрагиваться до бумаги, чувствовать практически неразличимый запах старой бумаги и высохших чернил.

«4 июля.

Здравствуй, Аня.

Сейчас вечер, у нас дождь.

Ты помнишь, как было душно в тот вечер? В третий вечер, когда я застал тебя на поляне. Было так тихо, недвижимо. Я стоял в тридцати метрах, и казалось, что я слышу твое дыхание. Очень душно было, парило. Я наблюдал за твоими движениями, смотрел на лоснящуюся от пота кожу и не понимал, от чего дыхание становится все глубже и чаще: от духоты или от желания, уже вполне осознанного и понятого, но  еще не принимаемого. Я развернулся, чтобы уйти, а ты окликнула: «Валет!» У меня так сердце не билось даже в первом бою. Я думал, оно может выскочить через уши,  я на самом деле тогда этого опасался. Ты бы засмеялась, признайся я тебе тогда?

Мне пришлось подойти. Ты стояла прямо, вскинув подбородок, и дышала так часто и глубоко, что я понадеялся, ты примешь мое дыхание за норму.

- Ты хочешь что-то сказать? – спросила ты, а я даже не догадался отрицательно покачать головой. – Вчера и позавчера тоже был ты? – я молчал. - Зачем ты приходишь?

Я должен был отвечать, и я ответил. Ты помнишь? «Мне нравится смотреть на тебя» - я сказал. И твой громкий смех, казалось, был слышен на весь поселок. 

А через мгновение хлынул ливень, и ты засмеялась еще громче. Мы промокли в момент. Потом ты сказала, что у меня, у всех нас изменился рацион и это нормально. Я понял, о чем ты, но отрицательно покачал головой, будто тело, наконец, решило отреагировать на самый первый вопрос. Если бы ты не наблюдала за нами на поле, у тебя бы появился повод заявить о моей заторможенности. Но ты как-то по-другому поняла мой жест и удивилась. Ты не представляешь, как часто я вспоминаю тот вечер, я помню каждое слово, каждое движение. Я могу закрыть глаза и посчитать деревья и фонарные столбы. Я помню все. Все, кроме фразы, которой ты отправила меня домой. Я не расслышал, оторвал взгляд от твоей груди, а ты кивнула подбородком вперед по улице. Твое лицо… на нем было написано «убирайся», но я отказывался принимать это. Тогда ты ушла сама. Я смотрел тебе вслед и не мог двинуться с места и одновременно не желал терять тебя из виду.

Смеркалось, было темнее от туч. Еще не зажглись фонари, я двинулся следом тогда, когда ты завернула к своему дому, через два участка от поляны. Я помню, что шел настолько медленно, насколько только можно. Думал о правилах и о тебе. Думал о том, что некоторые правила заставить соблюдать может только страх, а его мы лишены. Помню, как заняла меня эта мысль, такая неожиданная и яркая. Я остановился напротив калитки в твоем заборе и развернулся к твоему дому. Ты помнишь, как я зашел?..»

Анна опустила письмо и закрыла глаза. Где-то в поселке лаяла собака. Послышался гул самолета. Потом стало как будто тихо, лишь стрекот доносился с улицы.

Анна помнила тот вечер и тот ливень так же хорошо, как Валет. Она помнила желание, на которое они оба не имели права. Помнила, как стояла у окна, смотрящего на дорогу, и наблюдала. Вода стекала с волос и одежды, ширя лужицу на ламинате. Она замерзла и дрожала, обхватив себя за плечи. Она молила, чтобы он прошел мимо, и надеялась, что посмеет, осмелиться зайти. Она не думала о том, кем, по сути, является этот Валет. Кем, по сути, являются все Валеты. И она не знала, как поступит до последней секунды. До последнего мгновения, когда он без стука открыл дверь и зашел спокойно и бесцеремонно, такой же мокрый до нитки, но не дрожащий и не испуганный, она не знала, что будет делать. И ей так хотелось, чтобы ей не пришлось решать, чтобы ей не дали выбора.