Анне Кириной было тридцать шесть лет. С шестилетним сынишкой они жили в поселке, построенном для своих сотрудников в паре сотен километров от Москвы корпорацией ЖИВОЙ  ПРОЕКТ. Большинство ее соседей являлись бывшими служащими офисов или станций корпорации, нянчивших внуков на заслуженной годами верной службой земле. Ее считали дочерью одного из тысяч сотрудников корпорации. Они знали, что Анна числится штатным сотрудником ЗАО  «ЖИВОЙ  ППРОЕКТ», но полный список ее обязанностей не совсем совпадал с официальной должностью.

Ей якобы принадлежал крохотный домик с несерьезным участком земли. Здесь хватило бы места для пары грядок, имей женщина страсть к земледелию. Работа ее состояла в наблюдении и контроле над живыми проектами, находящимися на участках настоящих и бывших служащих корпорации на побывке. Это было не обсуждаемым условием предоставления надела: одиннадцать месяцев в году обеспечивать жильем, пропитанием и общением отдыхающих на территории поселка живых проектов. Воистину, щедрость корпорации не знала пределов, когда речь шла о ее выгодах и обеспечении необходимых условий.

- Мама! – с терраски раздался детский плач, Анна поднялась с дивана, где за ноутбуком читала новости.

В слезах и расстройстве, мальчуган зашел в дом. Анна присела перед ним и осмотрела лицо.

- Она говорят… - всхлипывал малой, - они говорят…

Подавившись рыданиями, он направился, влекомый матерью, в ванную комнату.

- Давай умоемся, хорошо? – предложила Анна, присаживаясь на край ванны и сажая сына на колени.

- Они говорят, что мой папа… не человек! – ревел малыш, размазывая сопли и кровь по лицу.

- А подрались из-за чего? – Анна умывала сына.

- Я сказал, что они врут!

- Маленький мой, - женщина прижала мальчишку к груди и замолкла.

- Их было четверо! – начал успокаиваться малыш, когда кровь, грязь и сопли были смыты.

- Ты наподдал им?

- Да!

- Значит, не о чем больше плакать?

- Нет… - неуверенно согласился мальчик.

Накормив сына, Анна отправила его на улицу. Лето заканчивалось, и нужно было ловить каждый из последних жарких дней. Мальчишка иногда приходил побитый, но с каждый разом перевес сил неуловимо перемещался на его сторону. Анна преподавала русский стиль и по животному любила бокс. Она обучала сынишку всему, что знает с тех пор, как посадила его на горшок.

Несмотря на последние летние деньки, ей не хотелось выходить на улицу. Сегодня она решила прогулять работу. Душу окутала тоска, какая посещала ее редко, в основном по праздникам. Сегодня же Анна отворила ящик стола и достала несколько писем в большом почтовом конверте. Адресатом значилась она, поле адресанта же было пустым. Она знала их все наизусть, но все равно иногда перечитывала. Вынув из первого конверта листок бумаги, она забралась с ногами на диван и принялась читать.

«03 марта.

Здравствуй, Аня, » - на приветствии она всегда усмехалась. Такое простое и банальное, затертое… и неописуемо правильное, пронесшее себя сквозь века, пожелание здоровья. Анна улыбнулась.

« Я не думал, что решусь написать тебе. И все же начал, но не собираюсь отправлять. Но если ты читаешь эти строки, кто-то это сделал за меня. Твой адрес я написал на конверте. Ты была адресатом. Я не считаю себя вправе сделать это самому…

Вряд ли я могу написать тебе что-то интересное или романтичное. Я не знаю ничего такого, я этому не обучен. Я знаю так мало, что иногда кажется, что своим вниманием я могу оскорбить тебя. Я не думал об этом до того отпуска, не подозревал, как много не знаю. Не знал и не хотел знать. Не видел, что есть что-то большее… И чувствую себя странно теперь, здесь, когда я вернулся, а тут все по-прежнему, а я – другой. Из-за тебя, Аня…

Я не знаю, выдастся ли возможность снова приехать в ваш поселок. Не знаю, будет ли у меня отпуск в следующем году. Не знаю, доживу ли я до следующего года вообще. Раньше я не думал об этом, теперь же мне очень хочется дожить до следующего отпуска, чтобы увидеть тебя снова. Я не знаю, Аня, как тебе объяснить. Я хочу жить, чтобы увидеть тебя вновь, понимаешь?

Я стал осторожен, и это не нравится командиру. Он, будто, подозревает, что я хочу жить, и ему это не нравится. Скажи мне, разве я не имею на это права? Разве не ради этого тот живой проект, Александр, завоевал нам гражданские права? Ты знаешь, о чем я? Ты слышала об этом? Я вижу, как ты молчишь… Я представляю, как ты смотришь на меня и молчишь. А в глазах у тебя все ответы на все вопросы: заданные и не заданные. Все-все… только имей смелость прочесть их, понять, осознать.

Понимаешь ли ты, почему я лежу здесь, на своей койке, и продавливаю бумагу ручкой, выводя слова, которые ты вряд ли прочтешь? Я чувствовал себя глупо, начиная писать это письмо, теперь этого нет. Ты когда-нибудь делала что-то негласно запрещенное, но при этом ощущая всем телом и сознанием, что права? Что это нужно! Тебе самой или тому, для кого ты это делаешь, что нужно в принципе, отвлеченно ото всего, что это – правильно? Именно это я сейчас ощущаю. Я пишу и чувствую, что живу, что прикасаюсь к тебе сквозь расстояние разделяющее нас. Расстояние и, возможно, время… И мне становится проще, потому что есть нечто большее, чем «завтра». И мне становится больнее, потому что нечто большее недостижимо, как «вчера». Ты понимаешь, Аня?»

Анна медленно опустила голову и закрыла глаза. Сердце душила боль, и сила времени, призванная загладить все раны, была над ней не властна.

- Ты плачешь, мам! – воскликнул мальчишка. Анна не заметила, как он вошел в дом.

- Да, сынок, - кивнула Анна.

- Но… но разве ты не сильная? – изумился мальчуган.

- Сильные тоже плачут, родной. Просто об этом знают только самые близкие и родные. Иди ко мне.

Малыш забрался на диван и устроился на коленях матери. Ей очень нужно было прижать его к себе, и так хорошо было от того, что он вернулся домой.

Вечером, после программы «Спокойной ночи, малыши» Аня компоновала отчет руководству. Хандра уходящего лета не отпускала ее, хотелось выть на луну. Проведав сына, она решила прогуляться по поселку. Августовская ночь была теплой, необыкновенно приятной. Аня дошла до перекрестка и вернулась домой.

Вынув из конверта следующее письмо, она подобрала под себя ноги и начала читать.

«14 апреля.

Здравствуй, Аня.

Сегодня выдался прекрасный день. Мы выполнили задачу по захвату контрольной точки и удостоились похвалы. Я все еще жив!

Как же много это стало значить. Я прежде не подозревал, что когда-нибудь смогу испытывать радость от осознания простого факта: я все еще жив.

На меня смотрят как на идиота сейчас, когда я пишу и улыбаюсь. Они думают, что я улыбаюсь себе или бумаге. Они даже не подозревают, что я улыбаюсь тебе. Они не понимают, а я, наоборот, так хорошо их понимаю. Просто у них не было тебя, и нет воспоминаний, и нет надежды, и нет… ничего у них нет, понимаешь? Ничего!

Я как подумаю, что был таким же, одним из тысяч Валетов на одно лицо… мне тошно становится, я не знаю чем это объяснить и мне стыдно это признавать. Я хотел бы…»

Анна поднялась, чтобы раздеться и расправить постель. Письма лежали на столе, пронумерованные, аккуратно подписанные, будто школьником. Взяв следующее письмо, Аня легла в постель и, подбив под собой подушку, начала читать.

«26 июня.

Здравствуй, Аня.

Во время передислокации нас подбили, меня немного задело. Ничего серьезного, через месяц я снова буду в форме. А сейчас, здесь, мне не о чем думать, кроме как о тебе. И никто не смотрит на меня как на идиота, когда я пишу. Им здесь не до одного из сотен Валетов.

Знаешь, я на мгновение испугался, думал конец мне. Ан нет, пронесло. А вот соседнего Валета разнесло в клочья. Интересно, как нас списывают? В запястье чип, а если запястье в кашу и  оторвало? Минус один… Просканировать оставшихся и списать недостающего. На самом деле не один, нас много списывают. Когда все на одно лицо и молчаливы как болванки, сложно понять, кто старый, а кто новый. Хотя самых-самых новичков определить несложно. Они как свежая трава и глаза большие, удивленные, лицо чистое, и рвутся первыми, словно сделаны не из мяса.