– Не знаю. Амарантийцы пытались – и не слишком преуспели.

– Мы не птицы, которые даже не умели летать.

– Угу. Мы люди, бич Галактики. Или что-то в этом роде… Ана, я не знаю, что делать. Просто не знаю. Если бы речь шла только о нас с тобой, мы бы попробовали вывести капитана из комы и удрать. Могли бы даже применить оружие – вдруг от него был бы толк.

Хоури содрогнулась:

– Если мы смажем пятки, это вряд ли поможет Ресургему.

– Конечно не поможет. Не знаю, как с твоей совестью – моя и так не слишком бела. Не хотелось бы получить свежее пятно.

– Сколько времени у нас осталось?

– Трудно сказать. Все это выглядит странно. Ведь ингибиторы, если бы захотели, уже уничтожили бы Ресургем. Даже мы способны это сделать. Поэтому, мне кажется, Ресургем их мало интересует.

– Так, может, они не убивать нас явились?

Вольева залпом допила и сказала:

– Может, и не убивать. А может, как раз для этого.

В сердце роя черных машин процессоры, сами разумом не обладающие, пришли к выводу: необходимо вывести из спячки управляющий разум.

Решение это они приняли далеко не сразу. Большинство зачисток не требовало будить то, что машины по идее должны были уничтожать. Но сейчас им досталась очень непростая задача. В архивах значилось: здесь зачистка уже проводилась, причем не далее как 0,045 галактического оборота назад. Поскольку необходимость в повторении процедуры возникла так рано, требовались экстраординарные меры.

Управляющий разум для того и предназначался, чтобы применять эти экстраординарные меры. Всякая зачистка отличалась от остальных. Потому, к сожалению, лучший способ покончить с разумной жизнью требовал участия разума. Но когда дело будет сделано, когда машины выявят первичный источник заражения и уничтожат все выпущенные им споры – на что уйдет еще пара тысячных галактического оборота, полмиллиона земных лет, – управляющий разум заглушат, его самосознание погасят до тех пор, пока оно не понадобится снова.

А оно может и не понадобиться больше никогда.

Управляющий разум никогда не задавался вопросом, почему он занимается зачистками. Он знал, что по большому счету трудится ради спасения разумной жизни. Его вовсе не волновало, что катастрофа, последствия которой необходимо предотвратить, жуткий катаклизм, который обязательно случится, если не прекратить распространение разумной жизни, лежал в далеком будущем, в тринадцати галактических оборотах.

Огромность срока – три миллиарда лет – ингибиторов не смущала. Время для них ничего не значило.

– Скади? К сожалению, у нас еще один несчастный случай.

– Какого рода?

– Результат переключения во второе состояние.

– Надолго?

– На несколько миллисекунд. Но и этого оказалось достаточно.

Двое – Скади и главный двигателист – сидели на корточках в отсеке с черными стенами, близ кормы загнанного в док «Паслена». Отсек был тесным – пришлось согнуться, прижать колени к груди. Неприятно – но после нескольких визитов в машинную часть Скади приучилась не замечать дискомфорта, относиться к нему с равнодушным буддийским спокойствием. Могла проводить дни напролет в неимоверно узких проходах – и проводила. Мудреные агрегаты прятались в многочисленных тесных закоулках. Прямое управление двигательными системами, их тонкая настройка возможны были лишь здесь. Связь с общей сетью управления предусматривалась лишь самая базовая.

– Тело еще на месте?

– Да.

– Хочу его осмотреть.

– Вообще-то, смотреть там особо не на что, – возразил мужчина, но тем не менее отключил компад и двинулся наружу бочком, крабьим манером.

Скади последовала за ним. Ползли от закоулка к закоулку, иногда еле протискиваясь мимо выдающихся в проходы частей машин. Агрегаты занимали все пространство вокруг, слегка, но ощутимо искажая пространство-время.

Никто, даже Скади, не понимал целиком и полностью, как функционируют эти машины. Были теории, в том числе неплохо проработанные и научно убедительные, но в их фундаменте зияли огромные концептуальные дыры. Познания Скади о машинах главным образом состояли из таблиц, в которых разные формы воздействия на машины соотносились с результатами этого воздействия. Понимание же физической подоплеки результата отсутствовало. Во время работы машина, как правило, переходила в одно из нескольких дискретных квазистационарных состояний, каждое из них ассоциировалось с определенными изменениями локальной метрики. Но иногда система не входила в режим квазистационарности, осциллируя между состояниями. Метрика притом изменялась весьма диким образом, и возвращение к единственному квазистационару оказывалось крайне мучительным и сложным процессом.

– Вы сказали, во второе состояние? А в каком стационаре были до того?

– В первом, как и предусматривается по инструкции. Мы исследовали нелинейную геометрию искривленного континуума.

– Причина смерти? Как и в прошлый раз, сердечный приступ?

– Нет. Во всяком случае, она явно не среди главных причин смерти. Как я уже сообщал, от тела осталось немногое.

Скади и двигателист, извиваясь, пробирались вперед по узкому каналу среди агрегатов. Поле сейчас находилось в нулевом стационарном состоянии. Это состояние видимых физиологических эффектов не вызывало. Но Скади все равно не могла отделаться от чувства сугубой неправильности, от назойливой мысли о сиюминутном, постоянном искажении мира. Конечно, это иллюзия. Чтобы сейчас зарегистрировать влияние прибора на метрику, потребовались бы высокоточные пробы, измеряющие относительный уровень энергии вакуума. Но чувство неправильности никак не желало уходить.

– Мы на месте.

Скади осмотрелась. Она оказалась в довольно просторном помещении – таких было несколько в недрах машины. Тут можно встать в рост; черные вогнутые стены испещрены портами для компадов.

– Это случилось здесь?

– Да. Градиент поля в этом месте был наивысшим.

– Я не вижу тела.

– Вы просто невнимательно смотрите.

Скади проследила за взглядом двигателиста. Затем подошла к стене, коснулась затянутыми в перчатку пальцами. Издали такая же глянцево-черная, как и прочие стены, эта вблизи оказалась пунцово-алой. Немалая часть поверхности была покрыта ровным четвертьдюймовым слоем влажной вязкой субстанции.

– Надеюсь, это не то, про что я подумала?

– Боюсь, именно то.

Скади провела пальцем по субстанции. Та даже при нулевой гравитации была достаточно клейкой, чтобы образовать однородный, мягкий, прочно приставший к стене слой. Местами чувствовались твердые сгустки – наверное, обломки кости либо аппаратуры, – но ничего крупнее наперстка.

– Расскажите, что случилось.

– Он очутился вблизи фокуса. Скачок ко второму квазистационару длился лишь миллисекунды, но хватило и того. Любое движение могло оказаться роковым, даже непроизвольная судорога. Возможно, он умер еще до того, как ударился о стену.

– Как быстро он двигался?

– Думаю, с легкостью мог достичь нескольких километров в секунду.

– Скорее всего, боли он не ощутил. Удар был заметным?

– По всему кораблю. Будто взорвалась небольшая бомба.

Скади приказала перчаткам очиститься. Багровая слизь стекла назад, на стену. Скади вспомнила Клавэйна и позавидовала. Уж он-то, наверное, совершенно равнодушен к подобным зрелищам. За солдатскую карьеру навидался жути – и приучился не реагировать на вид изуродованной человечины. Скади же, за одним-двумя исключениями, воевала лишь дистанционно.

– Скади?

Должно быть, игра цветов на гребне выдала смятение.

– Обо мне не беспокойтесь. Лучше выясните причину неисправности и примите меры к тому, чтобы она не повторилась.

– А как с программой испытаний?

– Конечно же, она продолжается. И пожалуйста, приберитесь здесь.

Фелка плавала в закоулке своего жилища. На месте многочисленных инструментов, ранее присоединенных шнурами к талии, теперь витали хаотичным роем клетки. Когда Фелка двигалась, они тихо клацали, соударяясь. В каждой клетке сновало несколько белых мышей, они обнюхивали и царапали решетки. Фелка на мышиное беспокойство внимания не обращала. Грызунам недолго сидеть взаперти, вскоре их накормят и предоставят свободу. Разумеется, в известных пределах.