Литмир - Электронная Библиотека

Слушаю я Коврова и ничего не понимаю.

– Ну а я тут при чем?

– Ты, – продолжает Ковров, – поселишься у нее. Квартира большая, авось найдется для тебя комната. Подозрителен нам ее дом, понимаешь? Давно за ним наблюдаем. Ни в чем она не замечена, не уличена, но… Надо, чтобы там свой человек поселился. Объясни ей, что, мол, ранен был, демобилизован, вышел в отставку, поправляюсь, живу на пенсию, вас беспокоить не буду…

– А дальше?

– Дальше ничего. Живи и живи. Из дому выходи пореже, со старухой не ссорься, а покажется что-нибудь подозрительным – приходи. Понятно?

Понимать, конечно, особенно нечего было, но не понравилась мне такая работа.

– А нельзя ли, – говорю, – все-таки на фронт?

Ковров только головой покачал.

– Дисциплина, брат, – подчиняйся и не огорчайся.

2

Рассказы майора Пронина - image007.png

Пришлось подчиниться. Взял ордер, пошел на Фонтанку. Дом как дом, поместительный, красивый – подходящий дом. Дверь высокая, резная. Позвонил. Открывает дверь старушка, глядит на меня через цепочку. Седенькая такая, в черном платье и, несмотря на голодное время, довольно-таки полная. Волосы назад зачесаны и на затылке пучком закручены. По моим тогдашним понятиям, она мне больше на купчиху похожей показалась, чем на важную барыню.

– Мне, – говорю, – гражданку Борецкую надо.

– Я и есть Борецкая, – отвечает она. – Что вам от меня, матросик?

А в матросики я попал за свой бушлат. Уезжая из Москвы, получил я ордер на обмундирование, а на складе ничего, кроме бушлатов, не оказалось. Так и пришлось мне вырядиться матросом, хоть и не был я никогда моряком.

Подаю ордер.

– Вот, – говорю, – послали до вашего дома…

– А известно ли вам, матросик, – говорит мне эта бывшая владелица дома, – что у меня охранная грамота на всю жилищную площадь имеется?

– Известно, бабушка, – говорю, – только куда же мне сейчас вечером деваться, жилищный отдел закрыт, а знакомых в городе не имеется…

– Где же вы, матросик, служите? – спрашивает она меня.

– Нигде не служу, – объясняю я ей, – я по инвалидности на пенсию переведен и прибыл сюда на поправку.

– А дрова вы колоть можете? – спрашивает она.

– Почему же, – отвечаю, – не поколоть…

– Так заходите, – говорит она, – все равно ко мне кого-нибудь вселят, такие уж теперь времена, а вы, кажется, симпатичный.

Впустила она меня в особняк, заперла дверь на засовы и цепочки, велела хорошенько вытереть ноги и повела по комнатам… Не приходилось мне видеть такой богатой обстановки в домах! На окнах шелковые занавеси, стены тоже обтянуты шелком, отделаны деревом, мебель полированная, украшена бронзой и позолотой, хрустальные горки, и всюду – на полках, на столах, на этажерках – стояла нарядная посуда: вазы, блюда, чашки и всякие разнообразные фигурки.

Провела она меня через эти роскошные комнаты, ввела в комнату попроще и поменьше, но тоже хорошо обставленную и, пожалуй, слишком нарядную для такого молодого человека, каким я в то время был.

– Вот, устраивайтесь, – говорит. – В этой комнате у меня племянник помещался. Он теперь под Псковом живет, в деревне. В учителя поступил. – Она помолчала, вздохнула. – Теперь я совсем одна…

Устроиться мне было недолго. Все мои вещи находились в небольшом фанерном чемодане, да и вещей было не густо.

Вечером старуха заглянула ко мне.

– Ну как, устроились? – спрашивает.

Осмотрела комнату, поглядела на мой жалкий скарб и только руками всплеснула.

– Белья-то у вас нет?

Принесла простыни, подушку, помогла устроить постель, чаю предложила.

– Давайте познакомимся как следует, матросик, – говорит. – Зовут меня Александрой Евгеньевной, живу я одна, скучно, может, нам и в самом деле будет вдвоем веселей.

3

Зажил я со старушкой в особняке. Тоска – хуже не выдумаешь. Стоит сентябрь, на улице сухо, солнышко светит по-летнему, дождей нет, а я инструкцию выполняю: сижу у себя на диване, брожу по комнатам, рассматриваю от скуки всякие тарелки да чашки и день ото дня все больше от безделья дурею. Выскочу на минутку на улицу, куплю в киоске газету, и обратно. Время тревожное… Колчака, правда, Красная Армия громит, зато Деникин Харьков занял, к Курску подбирается, в Петрограде о новом выступлении Юденича поговаривают… Сердце от беспокойства замирает, так бы и убежал на фронт!

Пошел получать паек, зашел к Коврову, говорю:

– Нет мочи. Если думаете, что я после ранения еще не поправился, так это глубокое заблуждение.

А он одно:

– Терпи.

Ну, я терплю… На всякий случай, в предвидении зимы, поставил у себя в комнате “буржуйку” – так тогда в Петрограде в шутку самодельные печки окрестили: люди жили в холоде, дров не хватало, это, мол, буржуи привыкли в тепле, с печками жить; связал из проволоки железный каркас, обложил кирпичами, сделал дымоход, словом, хозяйничаю честь честью… У старухи в комнате “буржуйку” тоже исправил, реконструировал, так сказать.

Зажили мы с Александрой Евгеньевной прямо как старосветские помещики. По вечерам я ее селедкой и картошкой угощаю, а она меня пшенной кашей. Чай пьем из самой что ни на есть редкой посуды. Она мне объясняет, рассказывает: севр, сакс… Я тогда, конечно, ни в чем этом не разбирался, но сижу, поддакиваю: посуда, правильно, красивая была. Никаких подозрений у меня в отношении старухи не было. Я тогда твердо решил: просто дали мне еще два месяца для поправки, и старуха только предлог. Да и какие могли быть у меня подозрения? Она тоже все дни дома сидит, никто к ней не ходит, читает книжки, со мной разговоры разговаривает да еще богу молится… Ну опять же подозрительного в этом ничего нет. Откуда она средства к жизни берет, тоже мне было ясно. Даже в те голодные времена в Петрограде водились скупщики всяких ценных вещей – картин, ковров, посуды. Вот старушка моя нет-нет да и продаст какую-нибудь чашку с блюдцем. К ней изредка заходили эти скупщики, и она мне объясняла, что продает не из коллекции, а из предметов, которые у нее в личном пользовании находятся. Хотя, признаться, если бы она даже из коллекции продала какую-нибудь тарелку, я бы на это дело сквозь пальцы посмотрел: чашкой меньше, чашкой больше, а за эти чашки платили пшеном, рисом, горохом…

Зайдет, бывало, скупщик, спрашивает:

– Нет ли старинного севра или сакса у вас?

Ну а старуха понятно что отвечает:

– Если заплатите пшеном или рисом, найдется…

Сколько раз я эти разговоры слышал и вниманье на них совсем перестал обращать.

У меня даже сон от тоски да от безделья испортился. Прежде я, бывало, спал как убитый. А теперь не то. Поужинаю со старухой, напьюсь чаю, лягу, и точно меня какой-то холод сковывает. Сплю беспокойно, сквозь сон какие-то голоса слышатся, шаги, шорохи. Утром просыпаюсь каким-то слабым, неуверенным…

В предвидении зимы занялся я заготовкой дров. Кто знает, думаю, сколько времени еще здесь проживу, а зимой мерзнуть неохота. Уеду – топливо старухе останется, она тоже не кошка, своей шерсти нет. Нашел я неподалеку, в одном из переулков, сад. С улицы не подумаешь, что за домом такой сад может быть. Деревья в нем всякие, кусты, скамейки и, главное, очень подходящий забор.

А вместо сарая дрова мы складывали в подвал под особняком, ход в него из дома шел, прямо из коридора.

– В нем винный погреб раньше помещался, – рассказывала хозяйка.

Бывало, схожу, выломаю две доски, нарублю их на плашки перед крыльцом и снесу в подвал.

Старуха и посоветовала подвал для дров приспособить.

– И под рукой, – говорит, – и не украдут.

Однажды прихожу в сад, а туда по дрова, разумеется, не один я ходил, и вижу: какой-то курносый паренек у забора пыхтит, тоже доски выламывает.

– Помочь? – спрашиваю.

– Отстань, – говорит, – сам справлюсь.

– А как тебя зовут?

– Витька.

2
{"b":"21295","o":1}