Уж больно всё просто для таких шекспировских страстей, и я пару раз «прокачал» разговор, почти не вслушиваясь в слова, а больше упирая на мимику и интонации. Психолог я аховый, но существовали ли боги, еще вопрос, а горшки – вот они.

Мимо проехали санитары с каталкой. Через минуту послышался негромкий шум, и из палаты два молодца выкатили Инну. Петюня сделал шаг вперед, только один, к сожалению, ибо на втором поймал пулю. Меня же встретил «коридор». То ли я так и не успел помириться с головой, то ли уже созрел, но выскочил я за пару секунд до всего этого и занял пост за дверью Инниной палаты. Схватил обоих за воротники и, попытавшись стукнуть головами, «ушел» вместе с ними. Пистолетов у меня назапасено аж целых три, и в последнее время я часто тренировался… Один из уродов таки рассек мне губу. Больно, имелась кровь, но рана отсутствовала.

Судя по всему, ни Петюня, ни Рая похитителей не интересовали, а потому я взял с собой лишь Инну. Чтото такое она знала, пусть даже не отдавая себе отчета. Да и охранять ее я не мог просто физически. Чтобы сойти за спасителя, а не наоборот, пришлось позволить сестре с мужем умереть еще раз и забрать клиентку на выезде из палаты. А чтобы спасти обоих, пришлось добавить еще парочку трупов. Не знаю, что там случилось раньше, яйцо или курица, но когда я вошел в коридор в третий раз, у меня имелись две пары мертвых тройняшек мужского полу и одна живая, хотя и до смерти перепуганная девица – женского.

Я отряхнул брюки и воткнул лопату в землю. Пропью талант – пойду в гробовщики. «Могильщиклюбитель, с большим опытом, цены умеренные». Ну не в киллеры же мне подаваться, в самомто деле.

6

– Отпусти киску, дурак, не мучь животное!

Принцесса нервничала. Прибор всё время включен вперед, сводя энтропию коридора к нулю. А мотивом ожидания была элементарная безопасность. Выжидал я более суток и вышел в больницу на следующий день, подгадав к часам посещений. В палате никого, вопросов никто не задавал, а потому я стал готовиться к эксперименту. Даже нет, к ЭКСПЕРИМЕНТУ. Обогнув больницу и войдя в хоздвор, у мусорных бачков подобрал котенка. Взрослые кошки разбежались, а этот еще слишком мал и не знает подлой человеческой натуры. А потому доверчиво пошел ко мне в руки, тихонько мурлыкнул и заснул. Котенок вызывал сострадание. Инну тоже жаль. Но еще больше я сочувствовал самому себе. Спасенная, вопреки всем романам не торопилась вешаться на шею избавителю и закатывать глаза, а требовала объяснений. И уклончивые «дыкмык» считать оными отказывалась наотрез. Сделав страшное лицо и представив шашлык из котятины, я перешел. Ну, вышел себе и вышел, шашлыком не пахло, а очень даже мяукало. Облегченно вздохнув, я вернулся в континуум. Инна хмурилась, но в глазах сквозило облегчение, а заметив Мурзика, заулыбалась.

– Получилось? – Всётаки дурой она не была. Кивнув, я протянул руку и спросил:

– Пошли?

Едва наши руки соприкоснулись, мы оказались в реальном мире. Палата попрежнему пустая, и нас никто не остановил. В моей старой одежде Инна походила на бомжиху, но «Ауди» стояла на площадке перед корпусом, и мы тронулись. Особо не рассуждая, я доверился инстинктам, а обнаружив нас на Казанском шоссе, только хмыкнул, ибо мы ехали к отцу Алексию. Настоятелю монастыря, в миру спецназовцу, в свое время исполнившему интернациональный долг по всему миру. Он не то чтобы проникся религией, а пришел в монастырь получать ответы. Получил или нет – не знаю, но за двадцать лет поднялся от простого служки до настоятеля. Он ровесник моей покойной бабушки, царствие ей небесное, и сейчас ему под девяносто. Однако старик бодр духом и крепок телом, а в прошлом году шутя вызвал меня на рукоборство и вполне серьезно победил. В детстве и юности, когда бабушка сначала брала меня с собой, а потом уж я сопровождал старушку, отец Алексий часто заводил со мной разговоры на какието одному ему ведомые темы. Слушал мой детский лепет, потом юношеский бред. Чемуто улыбался, иногда хмурился. Но независимо от результатов собеседования отношение его ко мне не менялось. Да и, по правде сказать, не оченьто я об этом задумывался. И вот мы подъезжаем к монастырю. Как и год, как и десять лет назад, меня проняло. Это невозможно описать словами, либо ты чтото чувствуешь, либо нет. Увидев Инну в прикиде «от Версаче», он лишь хмыкнул, но, я уверен, всё понял правильно. Он всегда всё понимал правильно. Да и делал тоже, потому и жив до сих пор.

– Отроковицу в гостевую горницу, а сам давай к вечерней. – Мы с Инной переглянулись и разошлись по покоям.

– От кого бежишь? И почему вид у тебя неиспуганный? – Мы пили чай у него в горнице, и я всё не решался начать.

– В общем, это хорошо, что не боишься, страх застилает взор и вводит ум в заблуждение.

Довольный похвалой, я еле сдержал улыбку. Хотя он никогда меня не хвалил и не ругал. Это была лишь констатация.

* * *

Три старухи за окном пряли поздно вечерком. Впрочем, пряла только одна. Вторая придирчиво осматривала пряжу, проверяя целостность и качество материала. А третья внимательно вглядывалась в результат, качая головой и шевеля губами. Изредка чтото подправляя, подвязывая узелки, иногда подкрашивая, дабы не было пятен. И сматывая, сматывая нити судеб в один огромный клубок. Иногда они объединяли усилия и о чемто совещались, щупая волокна. Наслюнив палец, скатывали пробную нить и прикладывали к уже готовой. Качали головами, но обрывать уже спрятое случалось редко, очень редко. И уж совсем нечасто, практически никогда не приходилось разматывать клубок, чтобы заменить кусок испорченной нити новым. Ну или почти никогда. Пусть даже и качество пряжи не вызывало удовлетворения, отличался цвет. Порой мастерицам попадалась плохая шерсть, но и тогда веретено не останавливалось, а клубок рос, рос… Из клубка вылезала моль, время от времени взлетая, а чаще просто, поползав, скрывалась в недрах. Моль была неправильной, она могла делать с уже спрятыми нитями что захочет, вернее, что сможет, ибо много ли возможностей у мошки? Старухи недовольно поджимали губы, а веретено продолжало вращаться…

Но, кто знает, может, это и не старухи, а вполне ухоженные и современные женщины, слыхом не слыхивавшие ни о какой пряже. Молодые лица освещало мерцание мониторов, а пальчики проворно порхали по клавиатуре, возводя всё новые и новые переплетения не ведомой никому бухгалтерии. Также прогнозируя будущее, подчищая прошедшее и придавая ему лицеприятный вид. Иногда, по лишь им одним ведомым причинам, ставя всё с ног на голову. И тогда радужные планы, существующие лишь на бумаге, становились явью, а результаты проделанной работы обретали неопределенный статус. Но принтеры продолжали шуршать, кипы бумаги росли, и те и другие подшивались и ставились на полки.

И кто обратит внимание на незначительный сбой программы, кого заботит небольшой глюк. Он даже полезен, ведь на него можно посетовать, списав в случае чего и то и это…

Блок, удар. Уклон, подскок, серия. Тело работало, прогоняя в десятый раз очередной урок рукопашного боя, намертво впечатывания его в подсознание. Никогда не был бойцом и не собирался, но жизнь внесла свои коррективы. Коридор давал возможность отточить навыки до филигранности, и я этим пользовался вовсю. Отец Алексий познакомил меня с одним из своих учеников. Мужчиной лет пятидесяти. Среднего роста и худощавого сложения. Он несколько удивился моему желанию, но просьбу патриарха уважил. Нечасто оболтусы за тридцать с наметившимся брюшком берутся наверстывать упущенное. Первые встреч пять на лице у него отчетливо был написан совет заняться русскими шашками вместо русского боя. Но я эксплуатировал коридор вовсю, возвращаясь снова и снова. Собственно, этот отрезок времени вспоминал впоследствии как сон, еду и тренировки, часто происходившие как бы под гипнозом. Я жрал как лошадь, и животик мой постепенно исчезал. Но количество волейневолей постепенно стало переходить в качество, и в глазах у Виктора пропало равнодушие. Дней через пятнадцать объективного времени, в которые я ухитрился втиснуть сто пятьдесят уроков, сэнсэй спросил: