Америка была тронута. Один никсоновский советник опасался, что речь покажется слишком тривиальной, но, «увидев плачущего лифтера», понял, что ошибался. Телезрителям Никсон показался «персонажем из фильма Фрэнка Кап-ры, неким «мистером Смитом», который отправился в Вашингтон и столкнулся с теми самыми проблемами, что преследуют мистеров смитов по всей Америке».

Во всех уголках страны надрывались телефоны — люди выражали поддержку бойцу-кандидату. Помощники так и говорили ему: «Телефоны словно с цепи сорвались, все — за вас!» Национальный комитет республиканской партии в одном только Вашингтоне зарегистрировал 300 тысяч писем и телеграмм в поддержку Никсона, подписанных более чем миллионом граждан. Другой историк, Герберт Пармет, пишет: «Речь «Чекере» укрепила политический авторитет Никсона ничуть не меньше, чем дело Олджера Хисса»..

Конец страданиям Никсона положил своей неотразимой улыбкой и протянутой рукой Эйзенхауэр — «ладно, парень, нам по пути».

Впоследствии Никсон говорил, что из всей этой истории он извлек один урок: «Когда разворачивается политическая кампания и ты оказываешься под огнем, важны не факты, но то, как они выглядят». Отныне телевидение стало для него трибуной эффективного и успешного общения с народом.

Но решение принять вызов Кеннеди основывалось не только на вере в телевидение как таковое; помимо того, Никсон был чрезвычайно высокого мнения о себе как полемисте. Он начинал на этом поприще еще в средней школе, а как политик закрепил за собой репутацию умелого переговорщика после странной встречи с советским лидером Никитой Хрущевым, — она вошла в анналы под названием «кухонной дискуссии».

Показывая русскому диктатору американскую выставку в Москве, Никсон немало удивился, когда Хрущев в присутствии прессы вдруг затеял с ним теоретический спор о политике. Разглядывая устройство телевизионной студии, Хрущев захватил инициативу и какое-то время не выпускал ее, уверяя американского вице-президента в том, что про коммунизм тот знает только одно — его надо бояться.

Когда парочка оказалась в типичной американской кухне, Никсон опомнился и упрекнул Хрущева в обструкционизме: «Вы мне слова не даете сказать, только и знаете, что сами говорите!»

Читавшие стенограмму «дискуссии» были поражены, как это русскому сразу удалось захватить инициативу. И все же в конце концов победителем предстал Никсон благодаря фотографам, изобразившим его в «виде человека, возвышавшегося над Хрущевым».

Пребывая в эйфории от успешного использования телевидения и «победы», одержанной в дискуссии, Никсон буквально ухватился за предложение Кеннеди провести теледебаты. Гонка шла на равных, это было ясно всем. Сентябрьский опрос, проведенный институтом Гэллапа, показал, что Никсон опережает соперника всего лишь на один процент; таким образом, дебаты должны были сыграть решающую роль.

Ради чего Никсон, действующий вице-президент, согласился вступить в публичный спор с малоизвестным сенатором от Массачусетса? Даже Тед Соренсен не может найти внятного ответа на этот вопрос: «У Никсона не было никаких причин рекламировать Кеннеди».

Но историк Эрл Мазо считает, что Никсон был убежден в победе… В 1952 году он удержался в качестве кандидата в вице-президенты благодаря умелому использованию телевидения; пика популярности он достиг после «кухонной дискуссии» 1959 года с Хрущевым. И вот, сочетая полемику и телевидение, он решил, что победные аргументы в споре обернутся лишними голосами на выборах.

Не последнюю роль — для Никсона это характерно — играла и паранойя. Настороженно относившийся к либеральной прессе Восточного побережья Никсон был убежден, что от печатного слова беспристрастности ему не добиться. Телевидение и должно было ликвидировать эту фору. Он считал, что перед камерой сделает то, что ему удается лучше всего, — обратится к избирателям напрямую и завоюет их голоса.

Но Никсон лучше смотрелся на кукурузных полях Айовы, чем на телеэкране. «Его стиль, — пишет один политолог, — отличался простотой и приземленностью, что могли оценить лишь провинциальные городки». В личном общении, продолжает он же, 47-летний Никсон выглядел «привлекательным, худощавым… подвижным и здоровым американцем, с чисто выбритым, очень мужским лицом». Но телевидение — иное дело: «Глубокие глазницы и тяжелые брови отбрасывали на лицо густую тень, и на экране оно выглядело угрюмым. Когда же по ходу дискуссии Никсон раздражался, телевидение поднимало температуру этого раздражения до ярости».

Уже само решение участвовать в дебатах было спорным, но Никсон усугубил этот шаг, отказавшись работать со специалистами в ходе подготовке к встрече с соперником. Эйзенхауэр предложил ему в качестве консультанта телепродюсера Роберта Монтгомери, человека, как он выразился, знающего толк в освещении, гриме и иных аспектах телесъемки. Будучи уверен, что справится и так, Никсон отказался.

Кеннеди все делал правильно, Никсон же совершал ошибку за ошибкой.

Накануне дебатов Кеннеди постоянно консультировался со специалистами. Никсон же так толком и не подготовился.

Кеннеди подошел к встрече с соперником отдохнувшим и загоревшим; Никсон выглядел «бледным и изможденным».

На Кеннеди был темный костюм, четко выделявшийся на фоне обстановки; светло-серый же костюм Никсона с ней сливался, в результате чего возник «один смутный контур».

Кеннеди был чисто выбрит и подгримирован; Никсон от какой бы то ни было косметики отказался, а попытка прикрыть щетину неким продуктом под названием «Лейзи шейв» оказалась неудачной.

Кеннеди смотрел прямо в камеру, обращаясь непосредственно к зрителям-избирателям; Никсон, вспомнив дебаты школьных и студенческих лет, камеру игнорировал и не отрывал взгляда от оппонента.

Кеннеди был воплощенное спокойствие и самообладание; Никсон потел при ярком свете софитов.

Кеннеди сидел, скрестив ноги, и непринужденно держал ладони на коленях; Никсон постоянно ерзал и упирался рукой в бедро.

Кеннеди выглядел как воплощенная мечта юной девицы. Никсон выглядел как рассерженный отец, встречающий у двери припозднившуюся дочь. Кеннеди выиграл. Никсон проиграл. Те, кто слушал дебаты по радио, сочли, что Никсон превзошел соперника, но симпатии телезрителей оказались на стороне Кеннеди.

Вопрос: почему так случилось?

Никсон — человек 1950-х годов. Как пишет Маршалл Мак-люэн, телевидение — хладнокровное средство. Но чего не было у Ричарда Никсона времен Эйзенхауэра, так это как раз хладнокровия. Карьеру он сделал, изничтожая коммунистов и свирепо нападая на соперников из стана демократов…

Он добивался успеха, швыряясь в них фразами-булыжниками вроде: «Компания трусишек коммунистов из колледжа имени Дина Ачесона». Само его имя стало синонимом враждебности, обвинительного пафоса и обмена тяжелыми политическими ударами.

Никсон считал, что побьет Кеннеди, опираясь на хорошее знакомство с предметом спора и мастерство политика-полемиста. Ведь за продолжительную карьеру ему противостояли лучшие — Трумэн, Ачесон, Стивенсон, — и он побеждал их.

А внешние атрибуты — много ли они значат? Стоит ли их принимать в расчет?

Сделавшись после речи «Чекере» объектом всяческих поношений со стороны либералов, Никсон стал чрезвычайно болезненно относиться к упрекам в том роде, что умеет кататься только на одном коньке и говорить только на одном, простоватом, диалекте. А он хотел выглядеть солидным кандидатом.

Та речь, признавался Никсон впоследствии, «оставила глубокий шрам, который так до конца и не затянулся». В результате он выработал к телевидению несколько снобистское отношение, не уставая повторять, что «представление» оно ставит выше «положения». А это не по нему.

И действительно, из позднейших высказываний Никсона следует, что он испытывает даже некоторое удовлетворение от того, что проиграл в соревновании видимостей, а не сущностей. Может, и впрямь ему важнее было показать владение предметом, нежели выиграть в споре.

«Убийственно в адрес телевидения как инструмента политики прозвучит, — презрительно фыркает Никсон в мемуарах, — если я скажу, что более всего в ходе первой дискуссии с Кеннеди меня задела не суть наших расхождений, но невыгодный для меня контраст в нашей внешности». А ранее в книге «Шесть кризисов» Никсон пишет о поражении едва ли не с гордостью: «Я уделил слишком много внимания сути и слишком мало — форме».