Я зевнул

— А в чем это заключается — нет свободы. Вот скажи, конкретно, что такое — нет свободы.

— Свободы для людей выбирать, как им жить. Вы подавляете ее. И не говори, что это не так.

— Почему, так. Мы с тобой находимся в стране, где шестнадцать лет назад вы отворили врата свободы. И демократии местного разлива. Такие как Обан сделали это. Тебе напомнить, что он говорил, и что он уже сделал?

— Черт, это несправедливый аргумент. И ты это знаешь.

— Почему же? Он едва не убил тебя, ты это забыл? Он всучил тебе мешок фальшивого бабла и отправил на смерть в болота.

— Ты прекрасно знаешь, что все задумывалось не так — не сдавался Подольски — мы пришли сюда для того, чтобы дать иракскому народу свободу от убивавшей его диктатуры. И мы не виноваты в том, как иракцы своей свободой воспользовались.

— … а кто виноват? Маленькие зеленые человечки? — спросил я

— Вы — куда бы вы не пришли, вы везде поддерживаете тиранов и новую тиранию. Неужели вы не понимаете, что это путь в никуда, а?

Путь в никуда. Отлично сказано…

— Послушай, друг… — сказал я Подольски — раз время есть, я тебе кое-что объясню. Первое — я не узнаю, в какое дерьмо превратилась Америка. Все эти фрустации и все такое. Что касается меня — я живу по принципу: все, что происходит со мной, имеет причины во мне самом. Только я — являюсь причиной всего, что со мной происходит. И знаешь… это правильно, потому что если я хочу что-то изменить — я меняю себя. Это намного проще, чем изменить кого-то. А вы — все время меняете мир, получая раз за разом по морде. Говорите всякую хрень, что мол, не ожидали, что будет именно это. Отвечайте за последствия, черт побери, а не успокаивайте себя. Это первое. Второе — у вас есть одна проблема. Вы готовы доверять первому встречному, если не знаете его. Это потом, когда он уже сделал что-то плохое — вы перестаете ему доверять. А у нас, у русских — опыта побольше, все таки наше государство втрое старше вашего. И мы знаем про окружающие нас народы достаточно, чтобы знать, кому доверять, а кому нет. И третье, самое главное. Ваша демократия — это борьба и вы это знаете. Проблема только в том, что здесь борются с использованием автомата Калашникова. Так было. Так есть. И наверное, так будет в будущем. Ни вы, ни мы — не можем с этим ничего поделать. Только если мы — не боремся с тем, с чем не в силах бороться — то вы ведете себя как разгневанные дети, которые в ярости крушат об пол не понравившуюся им игрушку. И не надо больше об этом. Не хочу, нахрен, ничего слушать…

Караван машин — появился почти сразу после того, как мы столь бесславно закончили свой пустой и бессмысленный разговор о свободе и свободе применительно к Востоку, понимания не добавивший, но зато добавивший отчуждения. Караван был намного больше, чем я ожидал — белый Вольво-100 ^[179]с дипломатическими номерами и трехцветным флажком на крыле и несколько внедорожников, в том числе бронированный и удлиненный G500, на котором ездил…

Известный человек на нем ездил. Все в свое время.

Я хлопнул Подольски по плечу и кружным путем пошел на выход. Прикрывать меня… большей глупости и не придумать. Да и что — в своих стрелять. У Подольски — было оружие получше — камера, которую мы установили. Если меня сейчас арестуют — то Подольски уйдет и поднимет шум.

Я надеюсь, по крайней мере…

Но арестовывать меня — похоже, никто и не собирался. Меня остановили метров за двадцать от машин — охрана была мощной, первого разряда — и тщательно обыскали. Забрали оружие, проверили сканером — даже портативным рентеновским, который способен выявлять взрывчатку, вшитую под кожу. Убедившись, что таковой не имеется — пропустили вперед. Из удлиненного гелика ^[180]— выбрался Музыкант, из еще двух внедорожников — вышли Павел Константинович и еще один человек, в котором я опознал москвича, одного из тех, кто приехал со спецгруппой. Как опознал? А только полный придурок — будет носить шерстяной костюм в такую жару.

— Салам алейкум… — сказал я всем троим.

— Здесь поговорим? — спросил Павел Константинович

— Может, в машине? — вытер пот москвич

— Здесь… — сказал я — жив?

— Кто? — переспросил Музыкант

— Красин. Жив?

— Откуда ты знаешь?

— Иначе он был бы здесь. И из вас троих — не было бы по крайней мере одного…

Музыкант отрицательно покачал головой

— Где?

— Близ Баакубы. Позавчера вечером. И несколько человек ушли вместе с ним.

— Как?

— Взрыв. Их заманили в ловушку. Они шли по следу.

— Какому?

— Это не важно.

Наверное, и в самом деле неважно.

— Это Аль-Малик, верно?

А кто еще?

— У нас нет ничего кроме слов. Аль-Малик мертв, и это подтверждено анализом ДНК.

— Никто кроме него не мог заманить Красина в ловушку. К тому же — у них личное. Для Аль-Малика — война во многом личное дело. И вы знаете, чьи это слова.

— Тебе пора возвращаться в команду- подает голос Павел Константинович

— Так я ничего не сделаю. Команда уже существует. Я там не нужен.

Москвич — хочет что-то сказать, но благоразумно не говорит.

— Аль-Малика надо выманить из норы. До саммита несколько суток.

— У нас есть серьезный след. Аль-Малик — пустышка, дымовая завеса. Отвлекающий маневр.

— Так работайте по нему. Я то — зачем вам нужен?

Музыкант делает запрещающий знак рукой, пресекая высказывания

— Что ты предлагаешь?

— Все просто. Я вернусь в Багдад. Я и буду — ловушкой для Аль-Малика

— Если он и в самом деле жив и нацелен на саммит глав государств — неужели ты думаешь, что он рискнет основным заданием ради тебя?

— Думаю. Аль-Малик вышел и того возраста, чтобы подчиняться. Как впрочем, и я.

— Черт знает что! — не сдерживается москвич

— Мне немного надо. Я буду в Багдаде. Выполнять свою обычную работу. Все как обычно, от и до. Все что мне нужно — моя обычная машина, мое обычное сопровождение — лейтенант Пехтуров. А вы — наблюдайте, что произойдет, но не более. Нужен БПЛА для постоянного слежения. Двадцать четыре часа сопровождение. Так — мы можем его зацепить.

Музыкант хмыкает.

— Вы, уважаемый, совсем от грешной земли оторвались — язвительным тоном говорит он — для нас пару часов выбить — и то проблема, а вы про двадцать четыре говорите… ^[181]

— Разве под визит не выделили дополнительную технику — я выжидающе посмотрел на москвича

— Техника вся расписана — отрезал он — соизмеряйте свои потребности с реальной жизнью.

— Решим с техникой — сказал Музыкант — и со всем остальным решим. Поехали, нечего здесь стоять…

— На минуточку… — сделал просительный жест Павел Константинович

Музыкант — сделал разрешающий жест рукой и пошел к своему Гелендвагену…

Павел Константинович — сделал неопределенный, но понятный любому оперу жест головой, я отрицательно покачал своей. Нет, не пишут.

— Что с американцами?

— Все нормально.

— Что — нормально? Он готов к вербовке?

Эх, Павел Константинович, Павел Константинович. И все бы вам вербовки. Ну, завербовали вы Эймса — и много оно нам помогло? ^[182]К сожалению, Вы, как и все разведчики, начинавшие еще в КГБ — не уловили главного урока распада. А он таков — важно владеть не агентами, важно владеть умами.

Этот американец — а я все сделаю для того, чтобы он выжил в Ираке и отправился назад в свою страну — он не просто сломленный человек. Он — как чумная крыса в подполье — предвестник смертельной болезни. Он утратил главное — веру в праведность действий организации, которой он служит и веру в праведность действий страны, которой он служит. И вернувшись… его безверие, цинизм и скептицизм будет как источник радиации — разрушать все вокруг себя.

Я тоже ни во что не верю. Но мне это и не нужно. Я родом из девяностых. Из тех самых лет, когда над верой поглумились и втоптали ее в грязь. Но тем самым — те, кто убивал нас — на самом деле сделали нас сильнее. Потому что мы вдруг поняли: можно жить и без веры. Можно жить так, как есть — и под нами не провалится земля. Так мы с тех пор и живем.