— А слушать?
— Нет. Слушать мы не можем.
Спецслужбы — обладали технологией, позволявшей дистанционно снимать информацию с мембраны аппарата сотовой связи, даже если он выключен — но только не в том случае, если вынут аккумулятор.
— Так… он отпускает машину. Да… машина пошла. У нас есть кто-то в городе?
— Да сэр… — отозвался стоящий за спиной сотрудник станции — это же совсем рядом…
— Поднимай всех… — не оборачиваясь, сказал Рафф — начинайте слежку. Мы наведем вас.
— Есть, сэр…
— Он ловит такси….
Борек — появился довольно быстро, видимо, я поднял его на ноги. Он прикатил на белом Лексусе-470, дорогом и проходимом внедорожнике, одном из тех, которые предпочитают арабские шейхи. Машина была в «арабской» версии — хромированный багажник на крыше, хромированный, развитый «кенгурятник», в том числе защитные решетки на окнах багажника, сзади (чтобы камнем не разбило), громадное запасное колесо сзади висит, непоправимо уродующее машину. Он без проблем прошел посты — а университетский городок охранялся, и я специально назначил встречу здесь, чтобы посмотреть как у него с документами — нормально у него с документами! Подкатил ближе, пиликнул мелодичным сигналом, представлявшим собой заставку от одной из нашид. Заинтересовались дамы — здесь хиджабных совсем нет, а есть очень даже симпатичные, метиски с загорелой кожей и глазами как маслины. Но — извините, милые дамы, это не к вам, это ко мне.
Я подошел к машине, с переднего пассажирского — вылез тот здоровяк — украинец, заступил мне дорогу. Был он мрачен как туча, может, у Борька с деньгами напряг. Могу исправить, если что.
— Руки в гору…
Я поднял руки
— Где музыке [138]обучился, Вась — спросил негромко — у тех, кто тебя на заказуху подписал, а потом подставил? Могу помочь в твоей беде…
Украинский наемник ничего не ответил — обыскал, мрачно посмотрел на меня, пихнул
— Иди…
— Мы с тобой одной крови, брат… ты и я… — сделал второй намек я, садясь в машину. Даже если сейчас послание не достигло цели — все равно, он будет думать. Если даже не захочет — все равно будет думать. Это будет грызть его изнутри, напоминать о себе в самое неподходящее время. И, рано или поздно, догрызет. Как-то раз я прочел в одной книге простую, но очень глубокую мысль: никто в целом свете не знает, каково на самом деле быть дурным человеком. Это и в самом деле так. Быть дурным человеком — значит, постоянно противостоять системе, помнить об опасности, не спать по ночам, ждать стука в дверь, подозревать всех и во всем. Ты уже не можешь ничего сделать просто так: просто устроиться на работу, просто получить деньги через перевод, просто познакомиться с кем-то, просто снять жилье. Ты противостоишь системе, которая холодна, равнодушна, никогда не спит и готова в любой момент сработать, сработать на первую твою оплошность — как настороженный под снегом капкан. Долго жить так невозможно. На этом, кстати, базировалась наша стратегия на Кавказе, на этом базируется наша стратегия здесь — постоянное, непрекращающееся давление на бандподполье, удар за ударом в сочетании с регулярно объявляемыми амнистиями и готовность простить — только выйди с нелегального положения, публично порви с бандподпольем, а еще лучше — принеси нам в подарок голову своего амира. То, что перед глазами вполне реальный выход — пойти и сдаться и остаться в живых — разлагает бандподполье почище, чем вся эта пропагандистская муть. Тяжело жить на нелегальном положении, тяжело быть дурным человеком. И Вася, бывший боец миротворческого контингента с Украины — это знает. Теперь и он — задумается…
А вот Борек нервничает. И сильно, это видно по его поведению. Он еще на заре своей (и моей юности) не умел держать себя в руках. И язык за зубами держать не умел — я помню, как бил его головой об унитаз после того, как он распустил его в неподходящем месте и в неподходящее время. Думаю, что и он помнит, гаденыш.
— Что тебе надо?
Я с комфортом усаживаюсь на королевское сидение Лексуса, не торопясь подстраиваю под себя блок кондиционера, создавая себе индивидуальный микроклимат. А он — пусть и дальше психует.
— Как говорили в одном советском мультике — шоколаду.
— Слушай, хватит ля-ля — Борек решительно выкручивает рычажок моего кондиционера — достал со своими замутками. Что у тебя есть? Да-да. Нет — нет. Может, я не к тому обратился? Может, ты тут на побегушках: подай, принеси, пошел вон? Тогда выметайся из машины
О. какие слова! Эмоции так и брызжут.
— Очень может быть — невозмутимо отвечаю я, не давая перехватить контроль над разговором — иди, обрати, к кому другому. Только не удивляйся, если потом окажешься в тюрьме Абу-Грейб, петухом в общей камере. Лады?
И тут же, меня тон добавляю
— У тебя сегодня джек-пот, дружище. Больше, чем ты можешь себе представить.
Борек недоверчиво смотрит на меня. Я облизываю губы как человек, у которого не все в согласии с совестью.
— Ты о чем?
— О том, что мне пока пятки смазывать. Пока веревку не намыливать. Еврейская жена есть?
Борек недоуменно смотрит на меня
— Найдем если надо. А тебе чего, та палестинская б… надоела?
И ведь чуть не пробил, гаденыш. Возможно, сам даже того не желая — просто дав волю полета своей мелкой, в общем то и хамской душонке — никак не рыцарской, душонке советского разлива негодяя и хама. Способного написать анонимный донос, подставить ни за грош, мелко (именно мелко) пакостить годами, походя отдать грязью женщину, пускать слухи, по мелочи, но постоянно воровать, предать. Все-таки, как не крути, а Борек — мразь, мразь самая настоящая. В глубине души своей мразь. Мелко плавает. И самое худшее — когда такие вот мелкие и гнилые люди — приобретают власть над людьми. Это хуже, чем когда власть над людьми приобретают монстры типа Саддама.
Но нет, Борек. Меня даже и так не пробьешь. Наверное, потому что я знаю, кто ты есть и что от тебя ждать. Разочароваться — можно в близких людях. Предать — может только тот, кто когда-то был верным. Ты — не был ни близким, ни верным. И можешь только нагадить.
— Нет — спокойно отвечаю я — просто, еврейская жена не роскошь. А средство передвижения. Помнишь, еще. Так что — найдешь?
Ты, да с твоими выходами на организованное б…ство — да не найдешь?!
— Найдем… — отвечает Борек — если надо. А что стряслось то?
— Говорю же, пятки пора смазывать.
Это вторая часть нашей игры, тщательно продуманная. Еще вчера — в Ар-Рутбе было подано и пошло по инстанциям заявление, касающееся недавней перестрелки, в которой участвовали русские… точнее, которую спровоцировали русские, и в которой погибли граждане Ирака, в основном — бедуины. Одновременно с этим — наши агенты запустят слух, что бедуинские племена горят жаждой мести за своих убитых сородичей. Это, кстати не шутки, для меня это очень опасно. Если пойдут слухи — а они пойдут — бедуины обязаны будут мне отомстить, даже если изначально и не помышляли ни о чем подобном. Просто иначе — они потеряют намус, авторитет и уважение в глазах соплеменников. Так что как только все это закончится — мне придется искать представителей, авторитетных бедуинов, и вести с пострадавшими племенами переговоры о дийа, выкупе за кровь. Это если я останусь жив после всей этой терки…
Но все это — достаточно для того, чтобы мной заинтересовались. И достаточно для того, чтобы я принял оправданное в глазах других решение смотаться из страны. Тем более что я в денежных делах не совсем чист, а в таких ситуациях — каждое лыко в строку идет.
А куда сматываться, если не в Израиль?
Я наклоняюсь вперед, меняю тон на интимно-доверительный.
— Короче, извини, братан, что я на тебя наезжал тут, окей? Нервы… тут и устрица озвереет, от этой арабни поганой. Короче, на меня заяву тут кинули, твари, надо сматываться. И как можно быстрее. То, что ты меня просил — я сделаю. Но есть еще кое-что. Я сделал копию нашей базы данных… всей базы. Как чувствовал, что придет пора валить отсюда по-скорому. Короче, десять лимонов…
