Так они долго стояли втроем, настороженные и молчаливые.

– Смотрите, вот огни! Это паровоз! Значит, удалось! – вскрикнула Олеся.

В беспросветной мгле вспыхнули два глаза. Казалось, там, наверху, глубоко вздыхая и фыркая, ползло какое-то чудовище.

Они прислушивались к удаляющемуся грохоту.

Город спал.

Вдруг сквозь шелест дождя и журчанье воды донесся короткий хлопок. А через несколько мгновений словно кто-то швырнул горсть камней на железную крышу.

Какой-то беспокойный сторож заходил по поселку. Будил людей своей колотушкой, стучал в ставни окон, поднимал всех на ноги. Заговорили немые, безлюдные улицы. Засверкали огоньки. Людей не было видно, но их было слышно.

Слишком громко заговорили они. На что уж крепко спал сержант Кобыльский, но и его разбудили эти разговоры. Он выскочил из штаба в одних штанах, босой…

Тут не до сапог и шинели – дай бог ноги унести…

Щебнем сыпались стекла. Кипело на улицах. По железной крыше штаба кто-то дико отбивал трепака.

Прямо перед лицом Кобыльского что-то сверкнуло и оглушительно хлопнуло.

Он заметался и, согнувшись, побежал через улицу в ворота напротив.

В беспорядочный грохот ворвался равномерный и резкий стук. Это строчил из переулка по тюремным воротам Степовый.

– Вперед, друзья! – послышался мощный голос Раевского.

Раймонд бежал рядом с ним через площадь, боясь упустить его из виду в этой кромешной тьме. У ворот чуть не упал, споткнувшись о чье-то тело, и ринулся за отцом во двор. У входа тюремного корпуса – фонари.

Из дверей стреляли. Отец вбежал туда. Сзади – грохот сапог. Беспорядочная стрельба. Лязг штыков. Кто-то убегал. Кого-то настигли… Крики… Короткая схватка в дверях…

Раймонд ударил штыком нацелившегося в отца легионера.

– Бей шляхту! Круши ее, в бога мать! – ревел Чобот, врываясь в коридор.

Врассыпную спасались от его штыка легионеры. Раевский бежал уже вверх по лестнице. Его опередил молодой парнишка со сбившейся на ухо кепкой.

Бас Чобота гремел по коридору:

– Эй, Патлай, где ты? Отзывайся! Наша взяла… Патла-а-а-й!

Дзебек метался по заднему двору, на бегу срывая с себя погоны. В нем билась одна мысль: «Конец… Конец… Сейчас они ворвутся сюда. Куда бежать?» Дальше некуда – тупик.

Он влетел в уборную. Ужас гнал его в зловонную, смердящую яму. Он залез в отвратительную жижу, заполз под доски, чувствуя, что сейчас задохнется от невыносимой вони. Все же думал лишь об одном – жить!

Канцелярия начальника тюрьмы была захвачена последней. Сюда устремились. Тут оказались освобожденные Патлай, Пшигодский и Цибуля, тот самый богатырь-крестьянин, с которым Пшигодский вел свои беседы в камере.

Степовый и другой пулеметчик, Гнат Верба, остались у ворот.

У Гната был теперь свой пулемет, отбитый у легионеров при атаке на тюрьму. Крепыш Верба хлопотал около него.

– Возьмите меня к себе, – смущенно сказала ему Сарра. – Я буду выполнять все, что вы мне прикажете.

Верба, на корточках проверявший, свободно ли поворачивается пулемет, удивленно оглянулся на нее. Подумав немного, убежденно ответил:

– Не бабье это дело! Пулемет – это вам не швейная машинка, барышня.

Сарру этот ответ оскорбил до глубины души, Она отошла.

– Зачем вы ее обидели? – упрекнул Вербу Раймонд.

К ним подбежал Пшеничек с группой рабочих.

– Удрал, сакраменска потвора! – раздраженно крикнул он.

– Кто удрал? – спросил Степовый.

– Тен[17] мерзавец… Нос от птица… Как его? – Он испомнил: – Дзебек! Везде искали – нету! А пленные говорят, здесь был.

Верба вложил ленту, уселся поудобнее.

– Степовый, сейчас дам поверх крыши очередь для пробы…

И тотчас загрохотало.

– Все в порядке.

Степовый чертыхнулся.

– Пшеничек, беги в канцелярию! Скажи, что проба. А так все спокойно, панки еще не очухались…

Уже в коридоре Пшеничек услышал голос Раевского:

– Предложение укрепиться на заводе и в тюрьме и выжидать подхода сосновских и холмянских никуда не годится! Надо действовать стремительно, не давая им опомниться. К утру город должен быть наш. Сейчас, когда они растерялись, надо бить и бить. Имейте в виду, половина солдат в имении. Скоро они появятся здесь.

Его прервало несколько голосов.

Все они были перекрыты басом Чобота:

– Факт! Это по-моему – ежели бить, так до бесчувствия. Гоним панков к вокзалу!

Все подымались. Раевский отдавал последние приказания:

– Подводы с винтовками пригнать сюда. Кто из арестованных желает, пусть вооружается… Вы, товарищ Цибуля, берите на заводе коня и скачите в Сосновку. Щабель где-то застрял там… А ваши хлопцы пусть остаются здесь и помогут нам. Им сейчас дадут оружие. Чобот, берите пятьдесят человек и наступайте от рынка до реки. Жмите их к вокзалу! А мы атакуем управу… Держите связь. Запомните пароль. Не забудьте – ревком помещается на заводе.

Все двинулись к дверям. Пшигодский подошел к Раевскому.

– А куда мне, товарищ… Хмурый?

Все лицо его было в темных ссадинах.

– Это здесь? – коротко спросил Раевский, указывая на синяки.

– Да, – мрачно ответил Пшигодский. – Разрешите при вас быть?

– Хорошо.

– А может, мы, товарищ комиссар, жахнем по имению? Там весь выводок накроем. Ежели мы их в расход выведем, так дело веселее пойдет, – сказал он глухо.

Раевский почувствовал, какая нестерпимая ненависть толкает Пшигодского на это предложение.

– Нет, нельзя. Возьмем город, тогда лишь…

Пшигодский молча взял винтовку и с ожесточением стянул пояс с патронташем.

В коридоре Раевского поджидал Цибуля.

– Вы, стало быть, здесь за старшего? – спросил он.

– Да, вроде этого, – улыбнулся Раевский.

– Так что я не поеду в Сосновку. Еще попадешься им ночью в лапы… Тут мы вам подмогнем, а с рассветом я тронусь. Тогда виднее будет, куды оно пойдет.

«Осмотрительный мужик», – подумал Раевский.

– Ваших крестьян, что сидели в тюрьме, тут десятка два наберется, ну и командуйте ими…

Заремба остервенело крутил телефонную ручку.

– Алло! Алло! – кричал он, прикрывая трубку рукой.

Стрельба приближалась.

– Алло! Имение! Молчат, пся их мать! Уехали себе а ты тут за всех отдувайся… Алло! Имение! Ни звука… – Заремба цинично выругался.

В дверях появился Врона с парабеллумом в руках.

– Да бросьте вы трубку, поручик! Они же провода перерезали. Идемте скорее.

Со звоном посыпались стекла.

– Вот видите, управу придется сдать. А то здесь передушат, как в мышеловке. Отступаем к вокзалу. Эти бестии обходят со стороны рынка. Возьмут в клещи, тогда не уйдем… А Могельницкий тоже хорош – взял привычку ездить домой. И половину отряда при своей особе держит, – бесился Заремба, сбегая с лестницы.

– Своя рубашка ближе к телу, – ответил Врона.

На улице Заремба остановился.

– Ну подумайте, капитан, с кем воевать? Вот с этими сопляками? Небось все на горшок просятся. Тоже солдаты, пся крев! – злобно сплюнул он.

– Что дерьмо, то верно, поручик. Будь у меня рота баварцев, я б эту сволочь живо утихомирил.

Заремба схватил его за рукав.

– Стойте, а что, если в самом деле попросить немцев помочь?

Стрельба усиливалась.

– Не пойдут. Разве только спровоцировать…

К ним подбежало несколько легионеров.

– Они уже на Приречне, пане поручик, – задыхаясь, сообщил один.

– Молчать! – накинулся на него Заремба. – Эй, вы! Куда бежите, пся ваша…

Совсем близко, заглушая все, затрещал пулемет. Вверху над головами зашипели пули.

Теперь уже и Заремба и Врона побежали.

Впереди них беспорядочной толпой улепетывали легионеры. А сзади, все приближаясь, рвались выстрелы.

На привокзальной площади Заремба и Врона остановились.

– Надо задержать этих трусов! – крикнул Врона.

– Сюда, ко мне! Ко мне! – заорал Заремба и злобно ударил первого попавшегося револьвером по голове. – Ты куда? Стой, говорю тебе! Я тебе побегу, пся твоя мать!