Неподалеку от школы жил Дед – Садовод. Все его так и звали. Потому что, переехав в город, он не смог жить вдалеке от земли – и разбил под окнами сад. Поначалу квартиру деду дали на третьем этаже. Он умолил соседей с первого этажа поменяться с ним. И затем приступил к делу. Благо окна выходили во двор, а не к подъездам. Свой садик Дед-садовод огородил и бережно охранял от посягательств. Районным властям эта собственническая политика по захвату городских земель поначалу очень не понравилась. Они собирались раскулачить деда. Но за него неожиданно заступились сердобольные жильцы, и власти от него отстали. Дед поначалу, говорят, был вполне вменяем. Но годы брали свое. К тому же, он попивал – что тоже сказывалось на интеллекте. И вот уже он стал возводить ограду все выше и выше. Пока она не стала напоминать частокол. И жильцы уже были совсем не рады, что заступились за Деда. Затем на колья своей ограды Дед-Садовод принялся насаживать головы кукол. Вскоре его палисадничек походил на вотчину жестокого свирепого феодала. Плетеная ограда в полтора метра высотой и множество кольев с отрубленными головами – для устрашения врагов. Когда кто-то проходил мимо окон, Дед-Садовод высовывался в окно, и обкладывал прохожего трехэтажным матом. Некоторые Деда игнорировали. Другие – орали в ответ. Один пылкий молодой человек пытался деда побить. Но тот законсервировался в квартире и кричал из окна, что вызовет милицию. И действительно, вызвал. После чего молодого человека, не разбираясь, увезли в отделение. Шизоидный феодализм кончился обширным инсультом. Садик деда в его отсутствие очень быстро захирел, головы растащила детвора, она же сломала ограду, цветы сорвали и вытоптали. Дед при этом еще не умер. Я видел через стекло его перекошенное лицо. Будучи почти парализован, он сидел в квартире, за окном, и наблюдал, как ребятишки рвут выращенные им цветы и перекидывают друг дружке головы кукол…
Помню также Петю-дурачка. Он вечно играл на детской площадки с малышами и младшими школьниками. Поначалу Петя был безобидным. И мы воспринимали его, как своего. Но потом дурачка неожиданно заинтересовали половые вопросы. Он все чаще стал приставать к ребятам с предложением показать свою пиписку, делился с нами откровением, что «хрен у него уже вырос». Вследствие ли подросшей пиписки, а может по каким-то другим причинам, Петя вскоре исчез. Должно быть, его направили на лечение. А может быть, несчастная Петина мать увезла его куда подальше от греха. Хорошо помню эту женщину с вечно горестным лицом (ох уж эти благодетели, берущие на себя труд воспитывать имбецилов – и хоронящие в результате свою жизнь). Хотя в Петиной ситуации ему скорее помогла бы не смена обстановки, а добровольная химическая кастрация. Но о такой тогда, увы, слыхом не слыхивали.
Возле школы время от времени появлялся трехпалый. Сейчас этого паренька назвали бы мутантом. Тогда такого слова не знали. Поэтому его звали просто – уродом. Хотя я предпочитал так и называть его – Трехпалый. Имя у Трехпалого тоже было, но я его не знал. У удивительного мутанта было натурально по три пальца на руках. Таким уж он уродился. Несмотря на то, что ему было лет десять, в школу Трехпалый не ходил. По-моему, он целыми днями ошивался по улицам. И уже начал курить. У большинства девчонок из нашего класса этот бедняга вызывал брезгливое отвращение. У мальчишек – жгучий интерес. Некоторые не верили, что он таким уродился, и считали, что пальцы ему отрубили в детстве. Лично я был убежден, что Трехпалый стал таким в результате научных экспериментов. Я просил его вытянуть ладони, и долго их с интересом разглядывал. Отлично видно было, что пальцы ему никто не рубил. Абсолютно гладкая кожа. И три пальца – оттопыренный большой, мизинец, и еще один посередине. Из-за этого ладошка Трехпалого была совсем узкой. Этой уродливой кистью он владел, впрочем, очень ловко. Извлекал из пачки сигарету, совал в рот, брал спички, открывал коробок, чиркал одной и подносил к кончику сигареты. Я завороженно смотрел, как он действует своими странными руками, как прикуривает… У меня сложилось впечатление, что Трехпалый страдал некоторым умственным расстройством – следствием чего была заторможенность, неспособность связно мыслить. Трехпалый, как и Петя-дурачок, загадочным образом исчез. Поэтому я, увы, не смогу рассказать, что с ним стало. Может, его забрали другие трехпалые с планеты, откуда он прилетел. В эту версию я, впрочем, нисколько не верю.
В нашем районе также жила совершенно безумная старуха. Ее можно было наблюдать то тут, то там. Одевалась она всегда в черные тряпки. Поэтому ее прозвали Черной вдовой. Вроде бы, в прошлом у старухи случилась страшная трагедия – погибла вся семья, включая маленьких детей. Она бродила по району с крайне озабоченным видом – как будто у нее полным-полно проблем, требующих срочного разрешения. Время от времени она кидалась на людей и кричала нечто невразумительное. Однажды я наблюдал чудовищную сцену в автобусе. Старушенция в своей обычной манере шлялась по полупустому салону, когда вдруг заметила в сумке одной из пассажирок неуместно торчащие куриные лапы. Издав нечленораздельный вопль, шизофреничка накинулась на несчастную, стала вырывать сумку и орать что-то про сатану и его слуг с их черными ритуалами. Переполошились все. Вконец озверевшую старуху отдирали от женщины всем миром. Я с интересом впитывал происходящее. Водителю пришлось остановить по требованию пассажиров автобус – он был крайне недоволен, что выходит из графика. Бабку скрутили и выволокли наружу. Там крепкие пассажиры автобуса держали ее под руки, дожидаясь приезда психиатрической скорой – неотложку вызвал по рации водитель.
Еще был Мусорщик, мой сосед по дому. Представительный, элегантно одетый мужчина, в деловом костюме, с гривой седых волос, в очках. Глядя на него, никто не смог бы подумать, что он шарит по помойкам. Мусорщик раньше был профессором математики. Об этом знал весь дом. Выйдя на пенсию, он почувствовал себя не у дел. И решил собирать на дому какие-то хитрые приборы. За деталями он отправился на ближайшую свалку. Она находилась у вьетнамского общежития. Вьетнамцев дурной запах и горы мусора нисколько не смущали. Она жарили селедку – ее дух было ничем не перешибить. Так что им было по фигу, тем, кто выбрасывал сюда мусор, тоже по фигу, и городским властям – по фигу больше всех. Профессор, к своему удивлению, обнаружил на свалке множество полезных, как ему показалось, вещей. Он отнес их к себе в квартиру, и приспособил к делу. На следующий день он снова пошел к вьетнамскому общежитию – и опять вернулся с добычей… Вскоре визиты стали регулярны. Постепенно его возненавидел весь дом, поскольку из квартиры Мусорщика ползли в бешеных количествах муравьи и тараканы. Травить их было бесполезно, поскольку гнездовье находилось на жилплощади Профессора. Когда к нему однажды пришла милиция, выяснилось, что жилого пространства в доме осталось самую малость – на кухне. Все остальное занимает мусор. Горы всякого бесполезного хлама! Через эти залежи можно пролезть, только протискиваясь в узкую щель у самого потолка. Милиционерам профессор демонстрировал «почти новую демисезонную куртку», которую «еще вполне можно носить, только рукав пришить». Те развели руками, сказали, что нет такого закона, чтобы заставить человека выбросить мусор, что в своей квартире, выданной государством, люди могут делать все, что их больной душе угодно, главное – чтобы без убийств и насилия – и ушли… Люди у нас, с одной стороны, широты необыкновенной, и могут последнюю рубашку с тела снять, но, если их загонишь в угол, становятся злы необыкновенно. Беднягу Мусорщика через некоторое время нашли с пробитой головой возле вьетнамского общежития. Избили его жестоко. Сломали руки, ноги, ребра… Он вскоре умер в больнице от побоев.
Были и другие странные граждане, так или иначе проявлявшие себя. Спальный район, где я рос, весь был наполнен красочной публикой, персонажами, каждый из которых способен был оставить оттиск в памяти впечатлительного ребенка… А теперь что? Серая толпа проплывает за окнами моего автомобиля. Я проезжаю мимо будки охраны, под поднятый шлагбаум, ставлю машину на стоянку и иду к лифту.
