По натуре старшая Бессонова была семейным диктатором. Даже на безответную домработницу бабушка Влада умудрялась покрикивать. Хотя больше некому было ей помогать: содержать в чистоте огромную двухэтажную квартиру, где она после смерти невестки и сына жила с внуком, покупать продукты и сочинять немудреные первые и вторые блюда – уровня средней столовки. Уже с первых минут, переступив порог дома Бессоновых, Вера просто всей кожей почуяла напряженную атмосферу. А старуху с первого взгляда отнесла к тому манипулятивному типу, который доминирует, приказывает, ссылается на авторитеты – словом, делает все, чтобы управлять близкими. Хотя и преувеличивает свою силу… Так вот почему Алиса, вернувшись из Англии, не стала жить рядом с родными бабушкой и братом! Окинув взглядом квартиру, Вера мельком отметила, что богатая в прошлом обстановка поредела. Видимо, обитатели квартиры хорошо знакомы с ломбардом. На стенах темнели места, где когда-то висели картины. Фарфоровая горка была наполовину пуста.

Владилена Геннадиевна оценивающе посмотрела на гостью и, не дав ей слова сказать, сразу же перешла в контрнаступление.

– Мне звонила Алиска с этой чушью! Дрянная девчонка! Всегда была неуправляема.

– Владилена Геннадиевна, послушайте…

– И зачем она вас прислала? Вы вообще кто?

– Я врач. Вы не могли бы…

– Зачем мне врач? Что за бред, не понимаю? Мы все тут более-менее здоровы. Хотя в моем возрасте о каком здоровье может идти речь… А вы какой врач? Какая у вас специальность?

– Психотерапевт, но…

– Господи! Этого не хватало! Ей бы самой нужно лечиться! Негодяйка! Вместо помощи от нее одни только глупости. Вот верно сказано: «Когда Господь хочет наказать человека, он прежде всего отбирает разум!» Мне-то вы зачем? У меня с головой полный порядок. Дай вам Бог такую светлую голову, как у меня!

– Владилена Геннадиевна! Выслушайте же меня, пожалуйста! Вы можете…

Однако старшая Бессонова не собиралась слушать непрошеную гостью. Было похоже, что она вообще никогда никого не слушала и не слышала, кроме самой себя. Ждать окончания монологов бабушки Влады можно было до крещенских морозов. Но главное – Вера вдруг остро почувствовала, как Алиса была одинока в своей семье после смерти родителей. Лученко тоже рано осталась сиротой. У нее тоже была какая-то тетя, которая так же несправедливо считала ее дрянной девчонкой и бросала трубку, когда Вера звонила. А спустя годы вдруг позвонила сама и жадно выпытывала, кем Вера работает и сколько зарабатывает…

Вера вздохнула, привычным усилием воли подавила раздражение и решила: ничего не остается, как применить свой особый прием. Он помогал, когда к ней приходили пациенты с речевым недержанием. Она придвинулась к Владилене вплотную и заглянула в ее глаза.

– Ой, – испуганно воскликнула Лученко. – У вас же склеры красные!

– Что?! – отшатнулась старуха.

– Белки глаз в красных прожилках, – авторитетным докторским голосом заявила Вера. – Сосудики-то у нас ой-ей-ей… Давление давно мерили?

– Это… когда же… мерила… Нет, не помню, – слабо проговорила Бессонова и опустилась в кресло. – А что, в глазах давление видно? Повышенное, что ли? – встревожилась она.

Вера присела напротив, не отрывая взгляда от ее блеклых глаз, взяла за запястье.

– Сейчас узнаем. Ну-ка, смотрите мне в глаза, вот так. Дышите на четыре счета, медленно. Вдох… Выдох…

Ну вот и все. Бессонова уже в нужной кондиции. Не понадобилось никаких повелительных внушений, тревогой за здоровье сама себя в транс погрузила. Хотя и с давлением, и с сердечком у нас полный порядок, удивительно, как хорошо сохранилась.

– Вы меня слышите и продолжаете погружаться в глубокий сон. Вы можете свободно со мной разговаривать. Между нами полное взаимопонимание. Продолжая спать, вы можете вспоминать и думать. Вам хорошо, вы спокойны… Давайте поговорим.

В таких случаях у Веры обычно возникал образ пациента в виде человека-луковицы. По мере снятия слой за слоем золотистых луковых одежек, накопившейся шелухи стереотипов, открывалась внутренняя часть луковицы-души. Она часто бывала горькой, и от знакомства с ней Вере иной раз хотелось плакать, как плачешь от чистки лука. Вот такие овощные ассоциации возникали у психотерапевта Лученко. А может, к профессиональному здесь примешивался еще чисто женский взгляд, кто знает…

В таком состоянии можно вести человека по маршруту его собственной жизни: месяц, год, даже десять лет назад. В гипнотическом трансе получается все. Можно листать жизнь как книгу, где автор пересказывает свой текст страницу за страницей. Вот год, когда Павел женился на Ксении. Вот время, когда родилась Алиса. «За что вы не любите Алису?» – «Она копия Ксении, а я терпеть ее не могла». Вот период, когда невестка заболела и умерла. «Вы верите в то, что ваш сын мог убить свою жену с помощью эвтаназии?» – «Никогда. Пашенька слишком ее любил. Хотя она ноготка его не стоила». – «Кто, по-вашему, мог это сделать?» – «Алиска, кто ж еще. Она на все способна, стерва. Вон, иностранца какого-то окрутила». – «Вы получали последнее письмо от сына?» – «Да. Витька получил и мне показывал». – «Из письма выходит, что ваш сын оговорил себя. Признался в совершении эвтаназии, чтобы защитить кого-то из близких. Кого?» – «Алиску, больше некого. Она и мать свою убила, и сыночка моего дорогого погубила…» – «Алиса, уехав, ничем вам не помогала?» – «Присылала деньги, чтоб мы на нее алименты не подали…»

По щекам старухи побежали слезы. Хватит.

– Сейчас на счет пять вы проснетесь посвежевшей. Будете чувствовать себя хорошо. Меня зовут Вера Алексеевна Лученко, я врач, мы с вами еще недолго поговорим, спокойно и дружелюбно. – Лученко сосчитала до пяти.

Старуха Владилена моргнула. Взглянула на Веру. Ее лицо радостно заморщинилось, рот открылся в улыбке, демонстрируя слишком белые, безупречные искусственные зубки. Она засуетилась, предлагая гостье чашечку чаю. Но доктор от чая отказалась, а достала из сумки небольшую бархатную коробочку.

– Владилена Геннадиевна, – сказала Вера, открыв коробочку. – Эти две расписные броши – ваши?

– Дорогуша моя, Вера Алексеевна… Ну надо же! Где вы отыскали мои любимые броши? – Старческие руки в мелких коричневых крапинах, как на перепелиных яйцах, потянулись к парным изображениям. – «Гусар» и «Барышня», я их попеременно надевала. То одну, то другую. Столько лет прошло… Они куда-то исчезли. А теперь вот у вас… Как оказались?

– Алиса хранила их в шкатулке. И кстати, просила отдать вам.

– А… понятно. Посмотрите на эту прелесть, роспись по фарфору, финифть. Какая тонкая работа!

– Откуда у вас эти две парные броши?

– Это мы гуляли с Пашенькой моим по Андреевскому спуску. И сыночек мне купил подарок…

– Он был любящим и заботливым сыном. – Вера внимательно всматривалась в водянистые глазки старухи.

– Еще каким! У Пашеньки был утонченный вкус, – вздохнула бабушка. – Этой, когда делал подарки, то самые лучшие. А она не ценила! Разбрасывала где попало!

– Этой – то есть Ксении?

– Кому ж еще? – вздернула подбородок Бессонова. – Женщина должна ценить мужа. Особенно такого, как мой Пашенька! А она и сама умерла, и сыночка моего на тот свет за собой спровадила! Не положено плохо о мертвых… а то бы я вам порассказала.

Вера положила перед старшей Бессоновой свою визитку. Та пообещала непременно передать Витеньке, чтоб сразу же перезвонил. И проводила доктора до дверей, словно близкую приятельницу.

Вера Лученко вышла из дома, где десять лет назад жила полная семья. Вдохнула полной грудью: миазмы старухиных воспоминаний все еще сжимали горло, давили на сердце. Она растворилась в потоке прохожих. Киев всегда спасал ее, выручал своим невнятным лепетом. Вот и сейчас он втянул Веру в тенистую аллею улицы Липской, укрыл каштанами, усадил на деревянную скамью. Но шлейф прошлой жизни потянулся вслед за ней, догнал и не отпускал. Вокруг Веры шумел город, ходили прохожие, гудели автомобили. А внутри поселилась семья Бессоновых.