Когда наше общество было значительно беднее, чем сейчас, оно все равно справлялось с расходами и трудностями, сопряжёнными с воспроизводством культуры. Как оно это делало? Каким образом продлевают себя сегодняшние бедные, но жизнеспособные культуры? Ответ в том, что все культуры в огромной степени зависят (или зависели в прошлом) от естественного многообразия, заключённого в их сообществах. Это многообразие индивидов, у которых были различные средства включения и вкладывания в культуру. Даже бедная культура в состоянии иметь в изобилии учителей и образцы для подражания, поскольку эти функции исполняются членами сообщества между прочим, в то время когда они развлекаются или зарабатывают на пропитание другими занятиями. Они — мастера ремёсел, торговцы или рассказчики, музыканты и наблюдатели за птицами, волонтёры и активисты, шахматисты и игроки в домино, моралисты и философы (природные или книжные). Все они заметны в сообществе. Но не заметны для молодых, если сообщество прекращает существовать.
В культурах, разрушенных до такой степени, что воспитание и образование оказываются в дефиците, подавляющее число интеллектуальных преимуществ доступно только для элит. Такое случилось в феодальной Европе в эпоху Средних веков, наступившую вслед за упадком Рима. Изобилие знания дозировалось, считалось излишеством. Но его и было так мало, что лишь немногие счастливцы имели контакт с учителями и воспитателями. Остальные обходились без этого. Впрочем, эти редкие счастливцы — во всяком случае немало из них — оказывались в роли круглых «пробок», которые пытались вбить в отверстия квадратного «сечения». Пожалуй, наибольшая ошибка, которую может совершить культура, это её попытка продлить своё существование за счёт использования принципа эффективности. Если культура достаточно богата и достаточно внутренне сложна, чтобы позволить себе избыточное число воспитателей, но отказывается от них (считая ненужной роскошью или теряя их вклад от невнимательности к тому, что утрачивает), следствием становится её самоубийство. В таком случае порочная спираль заворачивается вновь.
Глава восьмая.
Фигуры средневековья
С тех пор как гомо сапиенс распространился по земле от места возникновения нашего вида где-то в Африке, сотни, а может, тысячи неравных столкновений, описанных Даймондом (см. первую главу), стали началом множества «тёмных веков» — для проигравших. Десять или двенадцать тысяч лет назад человек начал осваивать принципиально новую экономику земледелия и скотоводства. Древние культуры охотников и собирателей, частично включённые в обмен раковинами и рогами, обсидианом и красной охрой, золотом, оловом и медью, укрылись в нишах безопасности и оказались в оборонительной позиции по отношению к более мощным аграрным культурам. Собиратели, в особенности те, кто укрылся в горах и густых лесах, сопротивлялись, как могли. Иногда они оказывались вовлечены в жизнь аграрных культур, поставляя им рабов или воинов. Они не могли устоять против доминирующих культур и их экономики.
С возникновением сельского хозяйства мир уже не мог вернуться к своему прежнему состоянию. Почти повсеместно первичные формы экономики и их культуры были обречены на поражение и забвение. Десять-двенадцать тысяч лет в мире господствовал аграрный тип культуры. Он предопределял задачи государств и империй, формировал их политику, военные амбиции, учреждения, организационные возможности, страхи и верования. Общества, более успешные в том, чтобы кормить своих людей с пахотной земли, пастбищ, садов и огородов, становились победителями в состязании и создавали империи.
Все это давно уже не соответствует действительности. Наступили радикальные перемены, не менее фундаментальные, чем освоение сельского хозяйства. Теперь для аграрного типа общества настало время быть побеждённым. Хотя не все накормлены в достаточной степени, нужда в пище более не требует, чтобы большинство (а на Западе хотя бы существенная часть) населения жило на земле или было непосредственно вовлечено в производство сельскохозяйственной продукции. Этот сдвиг готовился долго и начинался неспешно. По теперь он доминирует, определяя собой качественные перемены всех сторон жизни. В теперешнем мире ранее непредставимое множество оставленных без употребления житниц. К примеру, север штата Нью-Йорк, некогда кормивший северо-восток побережья США, уступил эту роль полям на месте северо-западных и западных прерий. То же случилось с долиной Оттавы и приморскими провинциями, ранее бывшими житницей востока Канады. Аргентина, Уругвай, Украина, Сицилия, в своё время кормившие полмира, стали скорее проблемой экономики, чем её решением. То же случилось с прериями Канады и частью срединных прерий США.
Несостоявшиеся создатели империй позже всех осознали это великое изменение и все его значение. Немцы, начинавшие мировые войны XX века, обосновывали необходимость войны нуждой в жизненном пространстве. Можно представить, что десять тысяч лет назад вожди и старейшины охотничьих обществ с таким же трудом признавались себе в том, что есть иные источники богатства, кроме территории собирательства и охоты, а также в том, что эта новая практика будет господствовать над миром, который они так хорошо знали. Разделы или утрата территории могут быть обоюдно выгодными решениями, а не причиной войн или предвестником нищеты и краха.
Разочарования по поводу сложностей современного мира могут лишь отчасти оправдать нашу уверенность в том, что кризис, в котором мир оказался, беспрецедентен. Изобретательность, этот новый вид богатства, решительно доминирующий в современном мире, породила промышленную революцию, научный образ мышления и его плоды, новые знания и умения, и возможность эффективно их применять — то есть современное, постаграрное общество. Эти же достижения дали достаточную стабильность и позволили (до сих пор, по крайней мере) вносить в постаграрную жизнь коррективы, дающие ей устойчивость.
Конечно же, человеческий капитал как таковой не нов. Он старше аграрной фазы культуры. Его следы мы обнаруживаем в живописи пещер кроманьонцев, в украшениях, найденных в древних захоронениях, в доисторических музыкальных инструментах, ударных и духовых. Творчество и способность накапливать знания и умения можно считать врождёнными свойствами современного человека. Такими же, как способность к освоению языков.
Постаграрные страны увеличивают своё богатство совсем не за счёт увеличения территории или захвата земель и естественных ресурсов. Германия и Япония поняли это в результате Второй мировой войны и научились наращивать процветание за счёт других средств. Ключ к постаграрному процветанию лежит в решении сложной задачи по развитию разнообразия экономики, созданию возможностей и поддержанию мира без обращения к насилию. Аграрные культуры, не способные адаптироваться к производству богатства через знание, ждёт своё Средневековье и спираль упадка.
Карен Армстронг в своей истории ислама объединяет преобразующие силы постаграрной культуры с социальной неустойчивостью, которую она порождает. По поводу образования она пишет следующее:
«Когда ресурсы были жёстко ограничены, оказывалось невозможно поощрять изобретательность и оригинальность в такой степени, как мы это делаем, на Западе. Мы стремимся знать больше, чем знало поколение наших родителей, и исходим, из того, что наши дети сделают следующий шаг вперёд. Ни одно общество в прошлом не могло себе позволить постоянное переобучение персонала и обновление инфраструктур, которые необходимы для инноваций в огромном масштабе. Соответственно во всех традиционных обществах, включая и общество аграрной Европы, обучение было отстроено так, чтобы тормозить любознательность и изобретательность индивида. Иначе они могли нарушить стабильность сообщества, у которого в руках не было инструментов для того, чтобы освоить и применить новые идеи… Ученики заучивали старые тексты и комментарии к ним наизусть — само обучение представляло собой зачитывание учебника. При публичных диспутах между учёными предполагалось, что один из них был прав, а другой заблуждался, и не было идеи, что противостоящие взгляды могут быть синтезированы в новом знании».
