– Это было лирическое отступление, – сказал Смайли. – У меня аллергия на лирические отступления. Что там у тебя в руке?

– Конверт.

Громадная лапа Брандо оторвалась от поверхности стола, и Настя в самом деле увидела конверт.

– Ты теперь еще и почтальоном работаешь, – сказал Смайли, и Насте почему-то показалось, что гному не стоит так говорить, не стоит дразнить Люциуса, не стоит нарываться на ссору, потому что… Потому что в этом письме есть нечто важное, причем важное лично для нее, Насти. Ведь Люциус сказал, что будет беседовать именно со Смайли и с ней, ведь это он неспроста…

– Конечно же, это неспроста, и, конечно же, я отдам это письмо, – ответил ей голос Люциуса. – Несмотря на все эти жалкие гномьи попытки сострить. У гномов ведь нет чувства юмора, Настя. Ты не знала? Смайли, ты тоже не знал? Я удалил это чувство из прототипа, понятно? Я сказал Богу – ну пусть будет хотя бы одна раса без чувства юмора, чтобы всем остальным было на ком отвести душу. Пусть это будут мелкие волосатые кофейные наркоманы, которые копаются в земле, но даже не могут толком распорядиться тем, что в земле находят…

– Мне снова падать на колени? – осведомился Смайли. – От чувства собственного ничтожества? Знаешь, Люциус, скорее бы вернулся твой начальник, а то ты быстро деградируешь без работы. Давай сюда письмо. – Он повернулся к Насте и быстро прошептал: – Раса без чувства юмора – это драконы. Это все знают.

– Письмо – пожалуйста! – Фигура Брандо разжала пальцы, письмо вспорхнуло в воздух и повисло на высоте примерно двух метров. Смайли исподлобья посмотрел на застывший белый конверт и грустно сказал:

– Армандо…

Письмо тут же подпрыгнуло еще на полметра, а потом и вовсе прилипло к потолку.

– Никаких Армандо, – строго сказал Люциус. – Это письмо лично в руки королю Утеру. Ты понял меня, Смайли? Лично в руки. Пообещай мне, Смайли, что ты лично передашь письмо Утеру Андерсону, пообещай, как я пообещал этим двум бедным женщинам…

– Кому ты пообещал? Каким еще двум женщинам? – Смайли привстал с табурета, а у Насти в животе завязался холодный узел нехорошего предчувствия.

– Конечно же, сестрам горгонам. Понимаешь ли, в странствиях по Земле мне иногда встречаются такие вот одинокие, неприкаянные души, как Иннокентий или сестры горгоны… Судьба загоняет их в какие-то кошмарные убежища или просто поджаривает как бифштекс, но они не теряют присутствия духа. И не теряют желания отомстить. Когда этих чувств становится слишком много, они садятся и пишут письма.

– То есть это письмо от горгон?

– Даже гному это понятно.

– И оно по поводу…

– Я не читаю чужих писем.

– Тебе не надо его читать, ты залез в мозги горгон и прочитал там.

– Это только ваши гнусные инсинуации, но… Но я могу предположить, основываясь на своей интуиции, что письмо касается некоего Дениса Андерсона… Настя, осторожнее, у вас разовьется аритмия. Представьте, что вы не знаете, о ком идет речь, и вам сразу полегчает. Так вот, письмо касается некоего Дениса Андерсона и некоего убийства… Почему у меня такое ощущение, что в этом зале кого-то зарезали? Настя, у вас нет такого ощущения? А у вас, Роберт?

– И чего же хотят эти достойные женщины?

– Откуда мне знать, Роберт? Мозги женщины – довольно странная штука, а у горгон там вообще черт ногу сломит.

– Люциус, – Смайли повысил голос, – Денис Андерсон жив?

– Разве я похож на справочное бюро? Или, может быть… – В голосе Люциуса появились какие-то новые нотки, которые секунду спустя Настя распознала как первые симптомы зарождающейся злости, первородной, без примесей и консервантов. – Или, может быть, я хотя бы немного похож… – Настя вздрогнула и втянула голову в плечи, потому что стекла в доме вылетели, Марлон Брандо рассыпался на миллиард песчинок, а эти песчинки на миг сложились в огромный крылатый светящийся силуэт, – …на падшего ангела?!

Какое-то время, может быть, секунду, может быть, несколько секунд, стул Люциуса оставался пустым, зато в воздухе висело гулкое эхо последнего слова. Потом из ниоткуда возник прежний блондин в летнем костюме и сандалиях.

– На падшего, – спокойно продолжил тот говорить, не раскрывая рта. – Потому что я пал так низко, что общаюсь с людьми, гномами и прочими низшими формами жизни. Так повелел мне Бог, и я чту его волю.

– Ты не ответил на вопрос, – медленно произнес Смайли, и Настя заранее напряглась, предчувствуя то ли взрыв, то ли еще какую демонстрацию возможностей Люциуса.

– Вопрос… – повторил Люциус, и злость в его голосе неожиданно сошла на нет, словно ее регулировали специальным вентилем. – Кем бы был я, если бы отвечал на все ваши вопросы? Кем бы были вы, если бы всегда и сразу получали ответы на свои вопросы? Как скучен был бы тогда мир… Смайли, доставь письмо королю Утеру. И захвати с собой Настю, истребительницу горгон, в письме есть кое-что и про нее.

Голос Люциуса внезапно стал шепотом:

– Я сразу понял, что тебя ждет большое будущее… Еще когда Елизавета, наша обворожительная Спящая красавица, хотела выпить тебя прямо посреди дороги, помнишь?

– Нет, – сказала Настя, испытывая легкое головокружение. Когда она произнесла это растерянное «нет», Смайли недоуменно обернулся к ней, и Настя поняла, что шепчущий голос Люциуса раздается сейчас лишь в ее голове, что Смайли ничего не слышит и его это беспокоит.

– Ты помнишь, – задушевным шепотом возразил Люциус. – Ну как же ты можешь забыть это…

– Сядь, – тихо сказала рыжая и прижала Настю к борту машины. – Разве не видишь?..

Настя обернулась. Большой черный лимузин ехал к ним со стороны города. Машина замедлила ход и остановилась точно напротив «Волги».

– Что это? – спросила Настя, и голос ее задрожал, за что Настя возненавидела себя еще больше. Она снова попыталась встать на ноги, но рыжая дернула ее за ногу, и Настя неуклюже грохнулась на землю.

– Сиди тихо, – сказала рыжая. – Может, обойдется. Хотя вряд ли.

Она обхватила согнутые коленки руками и стала насвистывать что-то до боли знакомое, но в то же время неузнаваемое. Хлопнула дверца лимузина. Настя не знала, хорошо это или плохо, дрожать ей от страха или светиться от счастья. Хотелось чего-то простого и конкретного.

– Тебя как зовут? – спросила она рыжую.

– Соня, – спокойно ответила та.

– А там кто? – Настя показала в. сторону лимузина.

– Там? О, там…

Шаги стали совсем близкими, а потом Настя увидела на земле длинную тень. Потом появился и обладатель этой тени – он выглянул из-за «Волги», увидел двух сидящих возле машины девушек и улыбнулся.

– Вот вы где, – сказал он весело. – Привет, девчонки.

С этого момента началось форменное безумие, потому что в своих воспоминаниях Настя увидела себя со стороны – увидела, как потеряла сознание и медленно завалилась вбок, увидела, как наступил для нее конец долгого трудного дня.

У машины оставались двое – рыжая Соня, она же Лиза, и трехметровая фигура Тома Круза, до боли знакомая улыбка которого и отправила Настю в долгий глубокий обморок.

– Хороший костюм, Люциус, – сказала Соня-Лиза. – Ты тут по делам или прогуливаешься?

– Еще не решил. – Фигура Круза каким-то образом складывается, и Люциус оказывается на корточках таким образом, что голова его лишь чуть выше Лизиной. – Это твоя подруга. – Люциус берет Настю за запястье, словно считает частоту пульса. – Позаботься о ней…

– Она мне не подруга.

– Позаботься о ней. – Люциус укоризненно смотрит в глаза Лизе, и та не выдерживает этого взгляда. – Хорошо?

– Хорошо, – через силу отвечает Лиза и исчезает вместе с такси, вместе с неподвижным Настиным телом, вместе с серым сентябрьским днем…

– Как такое можно забыть, – ностальгически повторил Люциус. – Если бы я был поэтом, написал бы что-нибудь вроде: я тронул ее запястье и почувствовал под кожей слабый ток крови, но этого хватило, чтобы в темноте одна за другой зажглись сотни свечей, указав долгий путь – не только ей, но всем…