Коптил ночное небо автозак. Край неспешно ковылял к Зауру.

Слишком медленно он, слишком! Ему бы бежать со всех ног!..

Ведь мальчик уже близко.

На вид ему лет десять. Может, чуть старше, просто мелковат от природы. На нем дырявый свитерок с рисунком на груди – улыбающимся Микки Маусом. Бейсбольная кепка повернута козырьком назад. Сейчас этого не видно, – темно и далеко – но Заур знает, что у мальца рябое от веснушек лицо.

Он неспроста здесь объявился, этот пацан.

– Макс, сзади! – выкрикнул палач из последних сил и потянулся за «микробиком».

Его крик смешался со звоном между висков, эхом отразился от извилин мозга и ударил по глазам, наполняя их темнотой.

Край резко – и все же слишком медленно – обернулся к мальцу, сместившись одновременно влево. И тотчас схлопотал удар в грудь, не сработал хитрый маневр. Заур готов был поклясться Господом, что рука мальца превратилась в длинную клешню. Удар был настолько сильным, что стопы грешника оторвало от асфальта, он взмыл над дорогой и рухнул, раскинув руки в стороны.

И замер так.

Мальчик подошел к распростертому телу. Клешня его задергалась, будто существовала сама по себе, с каждым рывком сокращаясь, приобретая вид обычной конечности. Кинув долгий взгляд на стоявшего на четвереньках Заура, – решая чтото для себя, – малец склонился над Краем, рывком поднял его, будто тот был легче листа бумаги, и закинул себе на плечо.

Десятилетний мальчик – и вот так запросто? Мужчину?! Ладонь вместе с «микроузи» застряла в кармане. Палачу показалось, что он сходит с ума. Наверное, слишком сильно ударился головой. Господи боже, а что, если это пацан перевернул автозак?..

Чуть ли не вприпрыжку – это с грузомто на плече! – мальчик свернул с дороги в лес. Затрещали сучья. С грохотом упало поваленное дерево. Над пылающим вовсю автозаком пролетела хищная птица. Но не сова и не филин. Сокол вроде. Но почему тут, да еще ночью?..

Это последнее, что увидел Заур.

Веки его сомкнулись.

И наступила тьма.

Глава 4

Welcome home!

Операционная – это отдельный мир. Здесь творится таинство. Допущенные сюда жрецы проникают в святилище смерти и изгоняют ее, мерзкую старуху с косой, – ради торжества жизни!.. Так Лев Аркадьевич Глоссер рассказывает интернам, впервые попавшим в храм стерильной чистоты. Ему нравится быть чуть ли не античным богом в их восторженных глазах.

Точно такими же глазами на него смотрит девушка Татьяна, дочь старинного друга, погибшего много лет назад при весьма странных обстоятельствах.

– По телику вчера говорили в новостях, что… – сакральное волшебство момента небрежно, походя, разрушает анестезиолог. Он уже повторно вымыл руки и надел новую пару перчаток.

Анестезиолог всегда сизощекий, сколько бы ни брился. Пересади ему кожу, щетина все равно прорастет – из нее состоит не только его мозг, но и вообще все ткани. Он высокий, плечи – косая сажень, кулаки – кувалды. Ему бы на бойне ломом махать, пробивая скотине черепа промеж рогов, а не спроваживать пациентов в мир сладких грез. Реваз Георгиевич – ну просто антипод элегантно скроенного Льва Аркадьевича. Точно горилла рядом с интеллигентом в устанешь считать каком поколении.

– Мне страшно, – говорит вдруг Татьяна.

Ее слова повисают в воздухе операционной. Вот они ее слова, потрогайте. Все замолкают. Все прислушиваются к собственным ощущениям. Лев Аркадьевич даже перестает мурлыкать «Калинкумалинку» и «Катюшу». Оба ассистента слишком внимательно смотрят на монитор, хотя тот выключен. Инженер по медицинскому оборудованию обесточил его только что и теперь дергает себя за мочку уха – ему явно некуда деть руки.

– Я знаю, случится чтото ужасное. – На милом лице девушки неуверенная улыбка.

Скоро смерть сотрет ее с губ.

– Ах! – вскрикивает младшая операционная сестра, закатывая васильковые глаза.

– Не переживайте, милочка. – Голос Глоссера самую малость глушится маской на лице. Непонятно, к кому он обращается, к пациентке или к медсестре. Ни на одну из них он не смотрит. – Это обычный мандраж перед операцией. Сейчас Реваз Георгиевич поможет вам расслабиться.

Все же к пациентке.

Он делает знак анестезиологу – приступайте. Берите ту самуюампулу, ну же!

И «горилла» повинуется мысленному приказу главврача.

– Вы, Танечка, не бойтесь, – говорит анестезиолог щетинистым голосом. – У меня вот вчера двойня родилась. Дочери. Так я друзей позвал, вино пили, телик смотрели… Когда такое случается, ничего плохого уже быть не может!

Заканчивая речь, Реваз Георгиевич очень неуклюже машет рукой, сшибая на пол лоток со всеми своими «микстурами».

– Много выпил, не отошел еще, – радостно заявляет операционная сестра. Ее внушительные молочные железы торжествуют вместе с ней. – А я знала, что это добром не кончится!

Лев Аркадьевич молчит. Он не ожидал от анестезиолога такого подвоха. Он смотрит на пол. Половина ампул – вдребезги. Счастливый отец двойняшек чтото говорит. Что – неважно. Главное – Глоссер видит ту самуюампулу.

Она уцелела.

– Ничего страшного, Реваз Георгиевич. Со всеми бывает. Тем более – у вас такой повод был накануне. Завидный повод. Мои поздравления. – Ампула лежит среди осколков. Глоссер наклоняется, чтобы поднять ее и отдать анестезиологу.

Но тут медсестра – дура, блондинка, истеричка! – кидается ему на помощь:

– Лев Аркадьевич, ну что вы?! Как можно?! Я сама сейчас уберу!

Едва не оттоптав главврачу пальцы, – и даже не заметив этого, так спешит за совком и щеткой – она каблуком давит ампулу, делая ее неотличимой от прочих осколков.

– И все же, Реваз Георгиевич, я вынужден буду лишить вас… – Глоссер в ярости, с трудом подбирает слова. – За срыв операции!..

– Лев Аркадьевич, разрешите? – перебивает его анестезиолог. – Прошу прощения, виноват. Я не южнокорейский робот, но… Одну минутку. У меня есть запасной комплект, всегда с собой беру. Такой я – все дублирую. Если за бутылкой посылают, я две беру. Если жена забеременеет, то двойней. А как же? Я такой!

Плохо выбритая «горилла» приносит запасной комплект в ударопрочном чемоданчике с кодовым замком. Теперь подменить капсулу не удастся. Вопервых, еще одной такой жеу Глоссера с собою нет, а вовторых, все на него смотрят, следят за каждым жестом. Ждут его начальственного решения.

Отменить операцию? Да ни в коем случае! Вся бригада в курсе, что анестезиолог явился в операционную, будучи нетрезв. Если что, подозрение падет в первую – и единственную! – очередь на него.

– О’кей, продолжаем, – Главврач подмигивает Ревазу Георгиевичу. – Раз наш коллега уверяет, что все в полном порядке, не вижу причин откладывать. Нус…

Он берет скальпель.

Острое лезвие хищно блестит в ксеноновом свете.

– Сюда нельзя! Что вы?! – Медсестра – хорошенькая, но безнадежно глупая блондинка – безуспешно встает на пути грузного мужчины с властными повадками.

Тот входит в операционную бесцеремонно, как хозяин. Он одет в серый костюм, его редкие волосы зализаны назад. Из ноздрей торчат пучки волос, хотя на лице ни намека на растительность. Он мог бы и не вытаскивать из внутреннего кармана Знак, и так понятно, что у него за профессия.

Если Глоссер спасает жизни, то ворвавшийся без приглашения мужчина их отбирает.

– Моему сотруднику срочно нужна медицинская помощь, – приказывает он, безошибочно определив главного, и потому глядя Льву Аркадьевичу в глаза.

– И она обязательно ему будет оказана, – заверяет Глоссер, держа скальпель в руке. Он не опустил инструмент, и это не нравится мужчине. Покосившись на лезвие, тот хмурится. Следующая реплика Льва Аркадьевича его тоже не радует: – Но чуть позже. Видите ли, сейчас у нас операция, и я…

На лице мужчины возникает неприятная – хищная – улыбка. Главврачу кажется, что перед ним не человек, а изготовившийся к прыжку барс. Хоть изрядно разжиревший, но все же очень опасный.