Или же он просто жутко везучий сукин сын.
А еще возможен вариант, что он просто хитрый сукин сын, который умеет отлично прикидываться дурачком.
Одно точно: Гамбино патологически осторожен. И сейчас он почуял опасность и – якобы? – перепугался насмерть. Насчет насмерть – это не гипербола, при столь значительном излишке веса нервничать опасно для здоровья. Окочурится еще, а товара при нем не окажется – и что тогда? Значит, сделка на грани срыва, чего Новак никак не мог допустить.
Ведь это его последняя сделка, совершив которую он твердо решил отойти от дел.
Уничтожит Края – и можно наслаждаться спокойной жизнью в личном бункере на личном острове.
– Адольфо, вы ведь курите? Прошу, курите, не стесняйтесь. И не спешите с ответом. Вам ведь наверняка нужны гарантии того, что я серьезный человек, а не босяк с переулка?
Гамбино неуверенно подался вперед всем телом. Затем суетливо вытащил из кармана вонючий сигарный окурок, вставил его в пасть и принялся лупить себя по одежде в поисках спичек или зажигалки.
Источая аромат дорогого парфюма, безнадежно проигрывающего битву с вонью чужого пота и недотлевшего табака, Новак проследовал к столу. Левее светильника с зеленым абажуром – такой же был у Ленина – на столешнице лежал в ожидании босса золотистый кейс. Во всех офисах компаний Новака по всему миру есть точно такие же апартаменты. Они – как близнецы. Клоны. Сделано под копирку. Точность совпадения – до миллиметра, так велел Новак, и его ни разу нигде не подводили. Люди способны на чудеса, если знают, что за небрежность им и их семьям грозит гибель. Одна и та же мебель, высота потолков и площадь. И вещи лежат на тех же местах. Это очень удобно, если сегодня ты в Париже, завтра в СанХосе, а послезавтра – какомто Мухосранске. Тебе не надо каждый раз привыкать к обстановке, ты всегда будто попадаешь в один и тот же офис, где даже закладка в Библии – той, что в ящике стола, – на странице, где ты закончил чтение в предыдущем городе.
Но это все лирика. От всего этого международного комфорта Новак с радостью готов отказаться за ту сумму, что он планировал заработать в Вавилоне в ближайшие полчаса. А для того, чтобы обогатиться, надо потратиться – это закон бизнеса, ничего личного.
Щелчок – первый замок сдался без боя, щелчок – второй. Кейс обнажил свое отнюдь не пустое нутро. Классика жанра: пачки купюр аккуратными рядами, друг на друге, как только поместились все.
– Адольфо, пересчитывать будете? – Новак показал деньги мистеру Гамбино и по ответному взгляду понял, что сицилиец не только страстно желает пересчитать, но и готов проверить на подлинность каждую купюру.
А вот этого нельзя было допустить. Новак облизал губы. Деньги все равно подлинные, он не стал бы рисковать сделкой изза такой мелочовки. Да и время иногда – дороже всех денег. Как вот сейчас. Надо вынудить Гамбино отказаться от…
Словно подыгрывая ему, распахнулась дверь. На миг показались сектор коридора и ноги охранниковсиноби, решивших вдруг улечься на полу. После чего в апартаменты проникли двое.
Новак замер на месте.
Сигарный окурок выпал из пасти Адольфо Гамбино – сицилиец вмиг позабыл о том, что деньги любят счет.
Глава 9
С2Н5ОН
Вот на чем клином сошлись все тропы Полигона!
Этот промышленный комплекс мы увидели издалека – он светился в темноте болотными ведьмовскими огнями. Онито и послужили нам с Миленой ориентиром, к которому мы двинули по дороге. Комплекс был накрыт фосфоресцирующим прозрачным покрывалом. Ну, по крайней мере, так казалось издалека.
– Как красиво, Край… – с умилением, показавшимся мне крайне неуместным, выдала Милена, глядя на обозначенные зеленоватым фоном конструкции.
– Угу, – буркнул я.
У меня от этой «красоты» мороз по коже и слабость в коленных суставах.
Ночной Полигон по обе стороны дороги очнулся вскоре после захода солнца и зажил своей собственной жизнью – насыщенной, полной борьбы, плотских радостей и трагедий. Мрак вдоль асфальта ухал, утробно рычал, надрывно визжал в агонии, прищелкивал и шумно пыхтел, ломился через заросли мощными телами и моргал желтыми зрачками, внимательно нас разглядывая. Но ни одна тварь не высунула коготь или клык на дорогу, чтобы выяснить, насколько мы вкусны или хотя бы съедобны в принципе. Договор Резака с Полигоном все еще был в силе. Иначе нам пришлось бы несладко. Да и у самой цели нашего безумного путешествия любой шум сыграл бы с нами злую шутку, выдал бы нас.
Мы подобрались настолько близко, что уже можно рассмотреть детали.
Представьте относительно невысокий бетонный забор, поверх которого никто не удосужился натянуть колючую проволоку. Не Стена, конечно, но не переступишь и с разбегу не перемахнешь. Вот разок только глянешь на заборчик этот – и сразу поймешь: комплекс не во времена Союза отгрохали, а значительно позже. Нет тоталитарной монументальности: на территории все сплошь легкие конструкции, не рассчитанные на тяжкий труд для фронта во время ядерной войны. Под цехами небось даже бомбариков не вырыли.
За бетонным забором не то чтобы скрывались коробки еще не старых, но уже потерявших прежний лоск зданий. Какой тут лоск, если в половине оконных проемов не хватало стекол? В урбанистический пейзаж вклинивались две огромные стальные конструкции – эдакие цилиндры, на которые насадили по покатому конусу, а сверху еще приладили ржавые железные фермы. Правее цилиндроконусов, меряясь высотой, вздыбились труба и водонапорная башня. Интересно, для чего они здесь? А вот штанга ветряка с длинными лопастями как бы намекала, что с электричеством на территории проблем нет…
Я всерьез подумывал штурмовать забор нахрапом, но до этого дело не дошло, потому что Милена заметила небольшое строеньице, которое вполне могло быть проходной для рабочих. Тудато мы и направились перебежками от куста к кусту.
Не добежав метров двадцать, залегли в траве, чтобы осмотреться.
Отсюда проходная выглядела безжизненно. Стеклянные стены разбиты, осколки на полу и на асфальте перед входом, острые сколы из стальных рам торчат, точно клыки хищного зверя из пораженных некрозом челюстей.
– Давай помалу вперед, любимая!..
Вблизи вид не улучшился, разве что безжизненность стала не такой уж безнадежной. Над крышей проходной пролетела вечерница или, быть может, порхнул подковонос, я слабо разбираюсь в летучих мышах. Между ног у Милены шмыгнуло чтото некрупное, зубастое и сухопутное. Достав из сидора фонарь, я посветил внутрь проходной. Вертушка проржавела. С деревянного загончика для вохры сорваны пластиковые панели, а само дерево набухло от влаги заливающихся в сооружение дождей, обросло трутовиками. Виднелась спинка офисного кресла, на котором в прошлом насиживали геморрой охранники, а теперь на гнилой ткани обивки нашло пристанище зеленое пятно мха.
Обстановка толсто намекала, что проходная давно заброшена, и как бы уговаривала: иди, Край, бери женушку под локоток и топай себе через эту мирную в своей загробной жизни проходную, пусть скрипнет вам вслед вертушка, пусть зацепишь ты ногой гриб да сломаешь, никто не обидится. Тут спокойно. Тут можно.
Но я не верил этому подкупающему спокойствию ни на грош.
И крохотный прибор, висевший у меня на груди, точно кулон, бижутерия из дешевого ларька, легонько так, едва ощутимо завибрировал и самую малость нагрелся.
– Милена, оставайся снаружи, – шепнул я жене и шагнул в пределы проходной.
«Камень» вмиг раскалился так, что стало больно. Чтобы остудить его и спасти себя от ожога, – и не только от ожога! – я отпрыгнул назад.
Пробыл я под крышей заброшенного строеньица долю секунды всего, но успел рассмотреть то, чего не увидел бы снаружи. Внутри все было тщательно обставлено – или лучше сказать «заминировано»? – приборами. С десяток разных устройств, из которых я опознал только «кондер», лежали и облепили стены так, что их невозможно было увидеть, не попав в зону поражения.
