Простите, Заур и Хельга, но Милена не сможет вам помочь. Вы уж сами какнибудь… Она отчаянно заработала ногами, и ласты понесли её прямо к кубу.

Милена буквально врезалась в него, ни на миллиметр не сдвинув с места. Куб точно прирос ко дну. Она не думала, – блондинка ведь, не положено – а просто отдалась инстинктам. А те велели ей обнять бомбу, как бы стать с ней единым целым, прижаться…

Это было чистой воды безумием, но именно так Милена и поступила – прижалась, стала.

И тогда то, что было в ней, что вложил в неё Ронин, вышло наконец наружу, покинуло её, образовав вокруг Милены и бионоида прочную белуюоболочку, которая не только отсекла бомбу и блондинку от всего мира, но жаждала услышать единственно верный приказ. Милена должна была сказать последнее в своей жизни слово.

Последнее, да.

Потому что иначе никак.

Потому что это цена спасения человечества.

Милена не видела, как Заура и Хельгу окружили сомы – с десяток, с такими же штуковинаминаростами на голове, как у первого, – и как принялись методично бить и ломать влюблённых. Белая оболочка Лона спасала её от душещипательных зрелищ. Лоно – подарок Ронина – готово было отправиться вместе с пассажирами далекодалеко.

Но только в один конец.

И времени подумать уже не было.

Поэтому Милена просто вынула загубник изо рта и выдохнула:

– Домой!

* * *

«Динозавры» приближались.

Бежать некуда и незачем. В этой битве мы не могли победить, но разве это повод сдаваться? Мы продолжали стрелять в гигантских бионоидов, даже понимая, что это бессмысленно.

И тут, когда между ними и нами оставалось метров тридцать, не больше, на стекле само собой возникло белое яйцо пятиметровой высоты. Не было – и вот оно есть.

Да это же Лоно, понял я.

Патрик както странно посмотрел на меня. Я почувствовал, что он хочет, чтобы я закрыл глаза, но при этом он откроет свой рот. Если это известная детская шалость, то, вопервых, мы оба давно вышли из ясельного возраста, вовторых, сейчас не время и не место, а втретьих, в каноническом варианте шутка звучит иначе: «Открой рот и закрой глаза». То есть одному человеку надо совершить оба действия…

Я почувствовал, что веки мои тяжелеют и смыкаются…

Последнее, что я увидел, это удивление на лице Патрика, будто он никак не мог поверить, что я сразу не поддался на его глупые уговоры. А потом стало темно. И меня будто обхватило со всех сторон чтото живое, упругое.

И был свет. Яркая вспышка.

Это взорвалось Лоно. Взорвалось, будто ядерная бомба.

И был огонь, и клубы дыма, и обязательный гриб до небес.

Я всё это видел как бы изнутри. Огонь ведь бушевал вокруг меня, но я почемуто не испепелился в эпицентре взрыва. Это было странно, необычно и…

Это было хорошо.

Потому что это позволило мне выжить.

Когда всё закончилось, я очнулся рядом с сыном. Он стоял, неотрывно глядя на Цитадель. От «динозавров» и трупов наших союзников ничего не осталось. Их подчистую слизало радиоактивным огнём. О том, что уровень радиации необычайно высок, предупреждала пиктограмма, мерцающая на внутренней поверхности забрала.

– Мама… – в глазах Петрика блеснули слёзы.

– Что – мама? О чём ты?

Он мотнул головой – мол, ничего такого, не обращай, батя, внимания.

И всё же мне показалось, что он чтото не договаривает.

Почему он помянул Милену?..

Как бы то ни было, нам нельзя здесь оставаться.

Цитадель.

Издалека она казалась чрезмерно гордым – самовлюблённым даже – шпилем, проткнувшим землю и показавшим всему сущему себя – подобно тому, как перепивший подросток оттопыривают средний палец и демонстративно, с вызовом, тычет его толпе фанатов проигравшей команды, за считанные мгновения до смерти наслаждаясь своей глупой удалью…

– Вот и у тебя начались неприятности, Цитадель, – прошептал я. – Потому что Макс Край у твоих врат. Наша встреча была неизбежна.

С близи гордость шпиля уже не казалась чрезмерной. В основании Цитадель занимала площадь городского квартала, а высотой она была с полкилометра, а то и выше. Мощь. Сила. Непоколебимая твердь. Бионоидыгиганты зря тратили время, охраняя подступы к Цитадели, – её не смогло бы разрушить и прямое попадание ракеты с ядерной боеголовкой. Стоя в считанных метрах у основания шпиля и задирая подбородок так, что кружилась голова, я всё больше уверялся в своей правоте.

Насчёт врат – это для красного словца. На самомто деле никаких врат не было. Но как без пафоса в момент, определяющий не только моё бытие, но и судьбу бесчисленных народов и миров?..

– Батя, ты ещё долго будешь медитировать? – Патрик явно не ощущал того трепета, что завладел мною. – Или тут ночевать будем? Типа, утро вечера мудренее?

– Да что ты, сынок? Я всего лишь…

– А ещё народная мудрость гласит, что нельзя откладывать на завтра…

– Вот, сынок! Вот!

– …то, что можно сделать послезавтра, – закончил цитату Патрик.

Я вздохнул. Вот он, юношеский максимализм, во всей его красе. Как Цезарь: пришёл – увидел – победил. А как же – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Или «Фауст» Гёте у молодёжи нынче не в почёте, в школе не проходят?..

Годы во мне копилась сентиментальность, и вот её масса стала критической. Мне уже мало достичь поставленной цели – мне надо сделать это красиво. Чтоб было что вспомнить в старческой немощи, сидя у камина в окружении внуков.

– Патрик, вырастай поскорее. Мне нужны внуки.

Он одарил меня озабоченный взглядом – мол, батя, ты случаем не спятил от радости, что мы всётаки дошли?..

– Ладно, сынок, веди меня к Ярости Отцов. Ты ведь знаешь, как проникнуть в Цитадель, да, Патрик? – вкрадчиво поинтересовался я.

– Ну а кто не знает? – ответил сын.

Сначала я решил, что ступеньки лестницы, по которой мы поднимались на нужный уровень Цитадели, – и почему Прародители не изобрели лифт? – сделаны из стекла, потом – что из хрусталя, а потом, когда хорошенько ударил кулаком по перилам, а те не просыпалась осколками – что материал мне не знаком.

И вот, когда терпение моё закончилось вместе с запасом воды в скафе, путь нам преградили полупрозрачные ворота. Доводилось уже встречаться с таким материалом в Парадизе. Ломиться, стрелять – бесполезно.

Нужно всего лишь легонько толкнуть ладошкой – и они отворятся.

Патрик остановился на пороге просторного – совершенно пустого! – помещения, перегородив мне дорогу:

– Батя, прежде чем мы пойдём дальше, я должен рассказать тебе то, что предстоит сделать. Не мне. Тебе предстоит.

– Сын, потом расскажешь. – Я взял его за плечи и отодвинул. Вошёл в зал, который мог предентовать на звание бального, таким просторным он был. – Чего на пороге топтаться?..

Патрик забежал передо мной:

– Нет, ты должен выслушать меня! Обязан, слышишь?! Там коридор, за которым зал с Яростью Отцов. Дальше меня с тобой уже не будет. Поэтому, батя, ты должен запомнить последовательность действий и…

– Чего это тебя не будет? – Я нахмурился, надеясь, что моё забрало не бликует в ярком свете, который источали стены, потолок и даже пол бального зала, и мой сын отлично видит, что я недоволен его речами, преисполненными упадничества. – Как это?.. Ты, дружище, глупостей не говори, а не то я всё же набью тебе задницу хоть раз в жизни!

Патрик собирался мне возразить, но в нашу семейную ссору вмешался посторонний.

Он появился неожиданно.

Отпочковался от стены.

Не было – и вот он, полюбуйтесь. Чтото меня стали утомлять предметы и люди, возникающие из пустоты.

И уж кого я меньше всего хотел повстречать в Цитадели, – но подсознательно ждал этого свидания – так это пацана лет десяти, ну может, чуть старше, просто мелковатого для своих годков.

Увидев его перед собой, я не удивился, что вместо скафа на нём был всё тот же дырявый свитерок с рисунком на груди – самодовольной монохромной рожей Микки Мауса. Добротный шлем заменяла бейсбольная кепка, повёрнутая козырьком назад, изпод которой торчала засаленная мышиная поросль, заменяющая пацану кудри и требующая стрижки «под ноль». Отмыть его «кудри» не представлялось возможным даже в цистерне шампуня.