Литмир - Электронная Библиотека

— Эй, хозяин, принимай гостей! Готовь пирогов, да поболе!..

— Аль гости не по нраву?!

За воротами брехали, захлебываясь злобой, псы, рвали железные цепи. Юркий мужичонка в белой рубахе, в продранных на заду портах вскарабкался на забор, по перекладине перескочил на крышу.

— Отворяй, Тишка! — подзадоривали снизу.

— А тамо псы...

— Отворяй, уды не оторвут! — смеялись мужики.

— А ежели оторвут, что баба скажет?

Ворота ухали, удары сыпались в полотна беспрерывно. Тишка, скользя лаптями по тесу, выбрался на конек, сел верхом, держась обеими руками за охлуп.

— Ишь, ровно коня оседлал,— говорили внизу.

— Отворяй, леший.

Тут Тишка перегнулся, будто увидел что-то во дворе, дернул головой да камнем — вниз. Свалился под ноги мужикам, мужики нагнулись, а у него в груди — оперенный конец стрелы.

Толпа взорвалась криками, разом навалилась на ворота. Полотна закачались, затрещали. В светелке под самой крышей распахнулось оконце, высунулось обросшее до глаз волосами, свирепое, нечеловечье лицо. Еще одна стрела исчезла в толпе, отозвавшись подраненным стоном. Ворота поддались, упали с петель, повисли наискосок. Многоголосая толпа втянулась во двор, растеклась по закуткам и одринам. Из раскрытых окон полетели шелковые и парчовые платья, золотая и серебряная утварь. Потные мужики тащили из кладовых мешки с зерном. Зерно сыпалось из дыр, устилало двор золотистым ковром. Здесь же, у медуш, нетерпеливые квасники откупоривали бочки с медом, пили, подставляя рты к упруго бьющей струе.

Из светелки стрелял по осаждавшим боярский прихвостень Кут. Был он мужик здоровый, отчаянный, но в светелке не очень-то помашешь тяжелым мечом. Его схватили, связали, вытолкали на крыльцо. Лицо у Кута синее, глаза страшные, выкатились из орбит.

— Куда тебе супротив нас! — торжествовали мужики.— Чем бы у боярина покорыстовался, а то ведь просто пес.

Тут же приспособили петлю на перекладине, всунули в нее Кута да и с крыльца — ногами вперед...

Домочадцев в усадьбе не оказалось. Сам Трувор уехал с князем на охоту.

Пустили красного петуха. Терем занялся сразу весь — от просторных подклетей до самого конька. Весело запрыгал по бревнышкам огонь, приплясывая, пробежал по крыше, потянулся к небу, жаром дыхнуло, как из печи,— хоть сейчас пироги сажай.

Люди отступили, заслонились от огня руками, полами длинных рубах. Страшное сотворили они дело, дивились сами себе, но пути обратного им не было.

— К Захарии, к Захарии! — сквозь треск горящих бревен прорвался отчаянный голос.

Бросив догорать Труворовы хоромы, толпа устремилась в переулок. Давыдка — впереди с отнятым у Кута мечом.

Захария жил неподалеку от Трувора. По дороге разгромили усадьбу Агапия. Но жечь не стали: догадался кто-то — еще весь город спалишь. Толпа редела. Те, кто нахватал боярского добра, разбегались по домам. Иные просто отрезвели — испугались. Но оставшиеся подстрекали друг друга:

— У Захарии воск да соболя, в скотницах — видимо-невидимо золота и каменьев!

Боярские ворота с железными накладными полосами выбили бревном. Прыгая через ступеньку впереди других, Давыдка толкнул двери, ворвался в сени — никого. В ложнице тоже было пусто. Он выглянул из окна — мужики грудились у медуши. Взбежал по лесенке с точеными деревянными столбиками наверх. В тесном проходе пахло ладаном. За проходом из-под низенькой двери цедился сумеречный голубоватый свет. Давыдка вошел и остановился на пороге.

Когда-то — в те поры Давыдка служил еще при князе Андрее — был он немало наслышан о красоте Захариевой дочери. Но боярин жил замкнуто, был он в великой немилости у Боголюбского и дочь свою редко выпускал из терема. Раз только довелось Давыдке увидеть ее, на масленицу. Возвращался тогда князь с дружиною от булгар, вез с собою много захваченного в походе добра, а над Клязьмою в ярком весеннем солнце купался город, сверкали купола церквей, пестрел на стенах праздничный люд. С горки у самого вала на санках катались девки, смеялись, пели озорные песни. Евпраксия тоже была среди них — в отороченной соболем душегрейке, в сафьяновых сапожках, в голубом, кумачовыми жар-птицами расписанном персевом плате. Народ кричал, радостно теснился вокруг дружинников; навстречу князю от ворот шел протопоп со служками, с большим золотым крестом и святыми дарами. Сверкала праздничная сбруя, алели стяги, корзна и коцы развевались на потеплевшем весеннем ветру, а Евпраксия с девками стояла на валу; и все они заливчато смеялись и бросали в дружинников комья рыхлого снега. И дружинники, посветлев лицами, не глядели на протопопа, а только на девок — соскучились на чужбине! — и Давыдка не отрывал взгляда от лица Евпраксии... Вот как оно было. Было, да прошло. С тех пор больше не встречал он боярышни. А минуло время — и образ ее заслонила тучная фигура Захарии, заслонил огонь родной избы в Заборье.

Если что и осталось в сердце Давыдки, то одна только ненависть. Предстань сейчас перед ним боярин — зарубил бы его, не раздумывая. С тем и ворвался он в боярский терем. И по лесенке шел — думал о том же.

Но не оказалось Захарии в тереме. Был он вместе с Трувором и Агапием на княжеской охоте. А перед Давыдкой в неясном свете лампад стояла девушка в домотканом сарафане.

Узнал Давыдка Евпраксию. Остановился, пригнувшись, в дверях. Робея, замер.

А Евпраксия — откуда ей было признать Давыдку?! — увидела человека с мечом, вскрикнула и упала на ковер. Кинулся к ней молодой дружинник, хотел поднять, перенести на лавку, но у светелки послышались чьи-то шаги.

Ловок был Давыдка, отчаянно смел: нырнул в темный закут, толкнул кого-то головой в мягкий живот. Падая, встречный мужик закричал. В полумраке гомозились еще двое. Пригнувшись, Давыдка ткнул в темноту мечом, кто-то выругался в ответ, а он уже был на лесенке. Мужики, ломая перила, посыпались в ложницу. Давыдка, настигая их, бил голоменем меча — по согнутым спинам, по топорщившимся на лесенке узким задам.

Скоро в терему и на дворе все стихло. С улицы в приоткрытое окно задувало лебяжий пух, выпущенный озорства ради из пышных боярских перин.

Когда Давыдка вернулся в светелку, Евпраксия была уже на ногах. Не страх прочитал теперь в ее глазах Давыдка — решимость. Повеяло вдруг от нее лихим разбойным ветерком.

— Не бойся, боярышня,— сказал Давыдка.— С отцом твоим у меня счеты особые. А тебе я худа не сделаю. По сердцу ты мне.

Сказав так, повернулся и тут же вышел из светелки.

Ночью разыскал Володаря — свои люди помогли. Понравился Володарю лихой дружинник — был он о нем наслышан и раньше. Быстро прикинул кожемяка: лучшего попутчика ему не найти. И предложил Давыдке скакать вместе с ним в Чернигов, послом к князю Михаилу Юрьевичу.

Другою ночью горячие кони унесли их в глухие леса, протянувшиеся на север до Дышучего моря, на закат — до Москвы.

10

Еще на охоте застал Ярополка гонец из Владимира. Упал с коня, бросился князю в ноги:

— Беда, князь. Холопы твои жгут бояр. Сбили замки с порубов, выпустили узников...

Побледнел Ярополк: опять эти каменщики!.. А доколе? Распустил их дядька Андрей, за то и поплатился. Хотел нарушить древний уклад — зачем? Искони держалась на боярах Русь. Боярской верностью крепит ее и Ярополк.

Знал молодой князь — не любили его во Владимире. Знал и терпел, ждал своего часа, мечтал поставить город па колени. А как?.. Тут и подумалось ему: не время ли?

И велел Ярополк сыскать свежего коня. Взял он с собой только дружину да двух бояр — Захария с Агапием. Суд вершить — не противу половцев собирать войско. Лю

дишки свои, разговор с ними будет короток. И представилось юному Ярополку, будто въезжает он в Золотые ворота, а навстречу ему — мужики с повинной: «Несем тебе наши головы, радетель. Твори суд свой правый и скорый».

— С корнем вырывать, с корнем,— бормотал Ярополк.

В город он прискакал па закате. Вглядывался с тревогой — что там, за молчаливыми городницами? Ждут ли его?..

27
{"b":"212236","o":1}