Зачем Тони его увидел? Зачем позволил проникнуть в самые глубинные кратеры подсознания? И почему он поверил в непорочную красоту так безмолвно и опрометчиво? Почему мы порой так любим, что готовы даже заплатить атмосфере, лишь бы только чувствовать любимое дыхание рядом? Порой это наваждение накрывает нас настолько, что мы не просто начинаем бредить этим человеком — мы воистину меняем религию. Мы способны уповать, молится и надеяться уже совсем не на Бога.

Наверное, у каждого помешавшегося человека напрочь исчезает очень важная особенность — осматривать понравившегося, избранного, словно сочный фрукт в супермаркете, со всех возможных сторон. Мы будто смотрим на него под фокусом дальнозоркости, не замечая порой самых важных и видимых деталей. И если этот самый фрукт оказывается гнилым и горьким изнутри, то порой даже такой грустный исход не способен остановить целеустремленность человеческой натуры.

Тони боялся его: он боялся этого странного ощущения, когда червяк медленно расползается по телу через каждую косточку скелета и особенно больно нажимает на самые чувствительные точки.

Красота способна уничтожать как физически, так и в духовном смысле. Она может пронзать насквозь копьем безумия и вожделенной страсти так смело и хладнокровно, как самое опасное оружие. Так страшно порой открыть неожиданно глаза, как после самого приятного сна, и осознать, что твоё маленькое хрупкое счастье разбилось об кафельную плиту в ванной. Из крана хлещет хлорированная вода из водосточной трубы, а ты так отчетливо чувствуешь, что готов сам дать волю внутреннему кровотоку. Хотя бы один порез — венопункция, либо перерез артерии, не важно. Только бы закончить с этими сердечными муками раз и навсегда.

Вне сомнения, красота способна разбудить самую мирно дремлющую душу. Она может наполнить животворный грааль самым живительным и ароматным эликсиром прекрасности и блаженства. Но это только иллюзия. Самая что ни на есть сладкая иллюзия, что приторным сиропом разливается по венам. Это словно ты без задней мысли целуешь его в губы, а он одним приоткрытым глазом поглядывает, чтобы успеть вонзить тебе нож в спину, пока ты занят.

Красота способна убить. Те, кто сильнее всех остальных воспевал её чары, уже давно канули во мрак. Холодная красота еще никого не отпускала со своего пылкого плена. Даже самые великие неспособны совладать перед ней: ни Хемингуэй в белом халате, ни Фитцджеральд со своим беспробудным пьянством, ни Ван Гог с попыткой суицида.

========== Часть 6 ==========

Тони просит нарисовать ему дом — тёплый дом с камином, что беззаботно вылизывает деревянную пищу. Просит нарисовать ему горячее молоко с вкуснейшим шоколадным печеньем, как в детстве, когда ещё мать была жива, и они были счастливы. Просит нарисовать ему уютное настроение и нежные объятия, чтобы утонуть и захлебнуться в этом внутреннем океане тепла и света. Так и хочется заплыть далеко за буйки, чтобы больше никогда не вернуться обратно, чтобы все поступки, мечты и надежды превратились в маленький клубок вечности и застыли между рёбрами, словно посеянные семена роз. Они будут поливать этих зародышей слезами счастья в такт мелодии дождя и моря.

Пусть Он нарисует это Тони… на коже.

***

Странная особенность — говорить на одном языке, не произнося ни слова. Разговоры им не нужны: они похожи на облака пыли. И не жаль разбивать несказанное об окна высоток из кирпича, слыша прерывистый пульс сквозь солнечное запястье, и вывешивать мозг на всеобщее обозрение. Самая крайность из всех крайностей — это потеряться в собственном доме, в своей псевдосвятыне, и каждый раз щёлкать рубильником, когда чувствуешь, что подступаешь к грани, подходишь к рубежу, избегая замыкания.

Мы засыпаем, думая, что пора бы начать новые жизни, со стеклянным лицом, блекло выраженными эмоциями, распуская прошлое парусами по ветру. Затем просыпаемся и первым делом вычеркиваем маркером ещё один день крестиком жирным. С удушливой тоскою в холодное дно, сбив цикличность выдуманных мечтаний со вкусом домашней выпечки, под виниловые пластинки, на которых отпечатки трафаретных пальцев — его и твоих. И тут ты чувствуешь, как что-то колет тебя изнутри строчками нотными, вырисовывая все твои предыдущие дни у подножья расстеленной кровати, где когда-то переплетались тонкие руки с прожилками счастья. Невозможно разлюбить записи задним числом за один щелчок рубильника.

Твое тёплое море медленно превращается в грязную болотную бездну, и ты опрыскиваешь его удобрениями из собственных костяшек.

***

Всем знакомо это ощущение, когда ты будто стоишь на трамвайной остановке, поджидая свой вагончик, и тут вдруг осознаёшь, что все пути устелены лесным волшебством? Вокруг зелёные чащи и прелый запах растительности. Вокруг витает лёгкая усталость, что оседает на кончиках пальцев и веках. Ты смотришь на свои руки, а от них исходит аромат… тонкой дымкой. Внутренние ритмы и вибрации вдруг так неожиданно совпадают с внешним миром. Ты улыбаешься, закрываешь глаза в экстазе, руки твои пахнут чужим, но одновременно самым родным телом, они пахнут любовью и надеждой. Ты весь в этом наваждении и ты счастлив.

Вдруг всё резко обрывается — откат назад на пару мгновений: ты стоишь на той же остановке, вместо золотого солнца над головой блестит фонарь, что больно бьёт в глаза, и ты жмуришься. Едут машины одна за другой мелькающими картинками, ветер качает твою голову, словно колыбель из детства, от тихих шагов под ногами исчезает трава, всё исчезает…

Кроме испачканных чужой кровью рук.

***

Старые обуглившиеся сосны раскинули свои ветки к посеревшему небу. Мелко моросящий дождь усилился, превратившись в полноценную грозу. Земля ощутимо охладела, вороны спустились слишком низко. Даже на краешке закатного неба чувствуется переизбыток Кортасара — не только под ладонью, которую шершаво скребёт твёрдая обложка.

Под шумящие волны ветра, что успокаивал слух, мелодично колыхались ярко-красные бутоны полевых маков. Их алый цвет радовал душу, наполняя её живительной силой сладкого вина. Посреди поля стоит Бог босыми ногами, воспевая мимолетную жизнь ароматных цветов, выводя их в альбоме для зарисовок чёрно-белыми набросками.

Как же Тони сразу не догадался, что такие светло-серые глаза могут принадлежать только художнику, который так часто поднимает голову в небо.

Казалось, будто сама вселенная спряталась в его рукавах и просачивается сквозь вены по конечностям, выплескиваясь в альбом. Не утратив сноровки, он выдаёт тузы один за другим, не боясь и веря в отдачу. От его дыхания дрожь по коже — ветер здесь утратил свои права. Будучи на станции, Тони непременно бы пропустил свою остановку, забыл бы про время, пролетел бы мимо пролётов, уехал бы в другой конец, утратив полное восприятие повседневности. Бог великолепен в своём умении обезоружить. Солнце тускнеет и меняет цвет, Бог впитывает его своими глазами. У Тони рвется футболка в области сердца из-за ускоренного сердцебиения, и перекрывается дыхание в межрёберной области. Он готов отдать ему своё сердце: кажется, оно самому сейчас только мешает. Пусть Бог запрячет сердце в своём доме, либо в банку, как новорождённых уродов в кунсткамере.

Это чувство подобно свистопляске на краю пропасти, на острие ножа, босиком.

— Вы тоже уважаете мимолетное мгновение?

То чувство, подобно стыду или пропитанное уважением, заставило Тони отвернуться и сделать вид, будто он не замечал Бога до этого.

— Ветер тут особенно сладко целует, — выговаривает юноша, светло улыбаясь и выводя карандашом что-то новое в своём альбоме.

— Вы здесь живёте? — робко спрашивает Тони, удивляясь своему голосу.

Не бывает такого, чтобы Бог обращался к человеку. Насколько фанатичной должна быть вера, чтобы слышать его голос? Почему этот молодой мальчик со светлой улыбкой и золотыми кудряшками приносит столько божественной идиллии в пустой мир человеческих пороков? Люди не заслуживают таких.

Тони не заслуживает разговоров с Богами.