— Да. Пока.
За стеклом ничего нет. Пустая грязная улица заброшенного квартала, искры рассветного солнца в лужах после дождя, холод, от которого по телу приятный озноб. Но прогрессирующий астигматизм нарисует в его воображении более яркую картину лицемерных улиц за угрюмым окном. Едва коснувшись губами продрогшего стекла, Тони продолжает блуждать в приятных истоках собственных заблуждений и намерений. Эти противоречия между общественным миром и собственной явью являются очень опасным лезвием, по которому парень расхаживает, будто во сне, стоя на краю пропасти. Он еще не пал, но и лететь вечно он не может.
Мысли… Опять эти нежданные гости. А ведь так иногда хочется от них откреститься. Они приходят и устраивают разгульное веселье в доме из истерик и тревог, и ты вступаешь с ними в заведомо проигранный поединок. Затем включаешь программу новостей, чтобы отвлечься, и пьешь разбавленный льдом виски. Так делают многие обитатели, которые когда-то, возможно, сдохнут в кресле перед TV, либо от обильной мастурбации.
Утром в душных вагонах метро спящими глазами будешь следить за каждой остановкой, чтобы не пропустить свою. Зачем? Ты и так годами отчетливо отчеканил путь на работу, не пропустишь. И не забудь пробрать насквозь холодным взглядом стоящего рядом человека, который нечаянно ступил на твои новые ботинки, иначе утро не задастся с самого начала. И как там писал Бродский что-то об остановке в пустыне? Так вот: выходи, кажется, приехали.
А в конце рабочего дня не забудь залечь на самое дно в сердце центра мегаполиса. Забудь о том, что такое Бог. Кажется, этот чувак давно клал на всех с приборчиком. Отрекись и ты от веры в него. Придумай что-нибудь забавней: например — подайся в эгоцентризм. А когда будешь засыпать в холодной белоснежной постели лицом в сырой от слез подушке — вспомни себя. И ты почувствуешь, как плавно отходишь в сон, засыпая в самом эпицентре каменных джунглей.
========== Часть 2 ==========
Этот тяжкий смрад разложений Тони будет вдыхать, будто священный аромат благовония. Он приводит его в восторг, он пахнет целебной силой и увядшими розами — кровавый дурман. Так пахнет сам умерший Бог.
Сквозь полуночное свечение и сетку дождя он, будто загипнотизированный любимым телом, будет улыбаться впервые так искренне и честно, как не умел до этого. Впервые он чувствует свободу так близко, впервые он, разорвав стальные оковы, будет благодарен этому миру.
Ему так хочется сбежать из собственного тела и превратиться в прах, чтобы больше не искать способов встреч с любимым, чтобы навсегда с ним остаться рядом. Или, может, превратиться в ливень и смыться с проклятой земли? А, может, сбежать в туман и укрыться там от всех или улететь вместе с ветром?
Но ночь, подкравшись сквозь грязь, учуяв запах гнили, будто из самого ада явится на казнь и дотла спалит в памяти картину одного безумия.
Без лишних слов, без последнего желания Тони чиркает спичкой и, словно дьявол, сгорает в костре собственного разрушения.
Вокруг жалобные стоны деревьев под тяжелыми натисками ветра, бесконечное шуршание растительности и языки пламени…
Уставшая природа, пропитанная кровью и пылью. Запах гари прижился в самом сердце этого проклятого места. С черных веток незаметно осыпается прах. Кажется, здесь всё уже давно задохнулось и замерло.
Обретая — мы жертвуем. Жертвуя собой — мы оставляем выжженную любовь.
***
Открывая сердца другим людям, мы пускаем их внутрь, в себя. Мы разрешаем им блуждать по самым отдаленным уголкам собственной души, показывая во всей красе, как она пульсирует, медленно умирает и кровоточит. Эти капли похожи на червей, которые выползли, почуяв влагу, они душат изнутри и нажимают на все органы, ползают по кишкам и разъедают тимус, отчего мы часто испытываем дискомфорт в легких.
Ему ли не знать, как это противно, когда копают в твоем личном лабиринте. Когда пытаются понять суть самых бессмысленных твоих ночных монологов, когда выпытывают причины несостоявшихся встреч. Они пытаются отыскать океан за обычной ванной или Париж на теплотрассе.
В такие моменты, как сейчас, особенно сильно хочется задержать ход событий и застыть перед этим ненавистным кабинетом с табличкой на двери, в которую неоднократно плевался. Сейчас он зайдет внутрь, и доктор Эйбрамсон устроит очередную вакханалию в головном мозгу Тони — нырнёт в его личный океан и черпаком холодного разума украдёт оттуда немного воды. В сопровождении хриплого противного кашля выльет её в свой личный блокнот, чтобы не утратить столь ценную информацию.
А Тони, лежа на скрипучей койке напротив врача, будет всматриваться в суицидальный потолок и, под хруст позвонков, бороться с чернильным дождём Эйбрамсона. И в ловушке густых капель и немых ветвей противоречия, которые чернотой заваливают его голову, он однажды сам закаркает.
Будто сидя на чемоданах с личными проблемами парня, доктор с крестом в руке и с важным видом будет ломать и без того хрупкую конструкцию воображения с ненадежными стропилами и мрачным фасадом. Идеальная деструкция личного Сайлент Хилла.
— Тони, налить тебе чего-нибудь? — интересуется доктор.
— Заварите мне чай из вырванных листьев книги.
— Перестань паясничать, Тони.
— И выдавите мне туда побольше кислых фраз. Люблю с лимоном.
— Тони! Вырви из себя уже этот сорняк превосходства и открой глаза.
Врач сам еле сдерживал в себе эмоции, но он ведь врач…
— Ты будто скрылся под толстым слоем земной коры. К тебе не пробраться, Тони.
— Я и не прошу. Если бы не отец, меня бы Вы никогда не узнали.
— Он хочет как лучше.
— Он ничего не понимает. Я здоров, понятно Вам? На сегодня всё?
— Не совсем.
— Что еще?
— Я думаю, тут тебе помогут, — Эйбрамсон кидает в сторону парня небольшой конверт и отходит к окну, нервно прикуривая.
— И сколько Вам папочка заплатил, чтобы упрятать меня в дурку? Это немыслимо… Я не поеду туда. Ни за что.
— Боюсь, нет у тебя выбора, Тони. Собирай вещи.
========== Часть 3 ==========
Кровавый дождь, что бил каплями по плечам, прекратился. Небо хмуро-свинцовое ещё не отошло от дикого, разрывающего в клочья безумия. Оно наблюдало не за одним водоворотом лиц, оно потерпело не одно безумие, но оно никогда не забудет той страшной картины и то, что под фугу ветра гремело и горело в страшном адовом костре разрушения. Даже вечерняя тень не сможет спрятать вопиющего позора. Усеянное прахом порока и вечного сна маковое поле навсегда застынет в своей скорби.
В опустившихся веках играла жизнь, танцевала вера, и рвалась непоседа-свобода. Они так и остались под закрытыми веками, будто под надгробной крышкой, навсегда похоронены.
Люди будут топтать им лица, вытирать об их тела ноги, а они будут видеть прекрасный сон.
***
Он проснулся, будто спал лет сто. Он всю жизнь старался избегать солнечных лучей и дневного раздражающего света, охраняя свою комнату плотными тёмными шторами. Это место ему не подходит. Здесь слишком светло, особенно утром, когда яркая лазурь неба скользит по ослепительным куполам храма и облизывает края арочных сводов. Христианская святыня никак не исцеляла его той чудодейственной силой, наоборот — издёргивала и озлобляла. В этой построенной ещё до войны усадьбе, что служит психиатрической лечебницей и по сей день, Тони скрылся от мира, будто под плетями плюща.
Он порой думает, что ему здесь даже нравится. Странно ощущать себя «своим» среди толпы сумасшедших. Вчера одна старуха на дневной прогулке пыталась перегрызть себе вены, будто это был единственный выход из этого места. Кровь забрызгала ей одежду, глаза безумно вращались, а она грызла свое запястье с особым остервенением. Благо, санитары вовремя её увели. Говорят, случай на миллион. Вот тебе и напичканные пилюлями полусонные растения. Страшно, когда этот божий одуванчик начинает просыпаться. В основном здесь достаточно спокойно и цивилизовано. У каждого своя палата с особыми удобствами: шкаф, журнальный столик, санузел и телефон. Никто никого не беспокоит, и врачи тихо ступают в своих мягких туфлях, чтобы лишний раз никого не потревожить. В больнице царит торжественная аристократическая тишина…
