— Отдай! — Он вздёрнул руку вверх, и я цапнула пальцами воздух.

Садист, укоризненно цокая языком, покачал пальцем из стороны в сторону. Щёлкнула кнопка, и мой голос на диктофоне опять изменился, став низким и протяжным, как у пытающегося затрубить простуженного слона.

— Отдай! Отдай! — Я запрыгала вокруг аспиранта, словно шаманский колдун, исполняющий ритуальную пляску.

— Алле-оп! — Отступая назад, Ямато перебросил диктофон из одной вытянутой над головой руки в другую.

Я решила схитрить: закладывая очередной вираж, резко изменила направление, запрыгнула на оказавшуюся под боком кровать и, использовав её как трамплин, обрушилась на противника. Судя по треску, с которым мы повалились на пол, кресла-качалки у меня больше не было. Зато была куча новых синяков и трофейный диктофон. Ликующе гыгыкая, я отползла обратно к кровати и приступила к сладостному процессу стирания компромата. Ямато, кряхтя, как древний старик, пристроился рядом.

— Вроде бы курица, а по весу — настоящий слон.

— Бе-бе-бе, — перекривляла аспиранта я.

— Так чем тебе не угодил наш крикливый сосед?

Едва вернувшееся хорошее настроение как ветром сдуло.

— Ты всё равно не поймёшь.

— Как скажешь, — на удивление быстро сдался Ямато и, мгновенно потеряв ко мне интерес, занялся изучением свежих синяков. Даже обидно стало.

— Он меня поцеловал, — не выдержав, раскололась я.

— И всего-то? Ты избила парня за то, что он тебя поцеловал?

— Это был мой первый поцелуй! Тебе не понять, как много первый поцелуй значит для девушки.

— Если не хотела, зачем позволила?

— А что я могла сделать? Он набросился на меня прямо посреди улицы.

— Например, то же, что сделала с ним после.

— Тебе легко говорить. На тебя-то никогда похотливые идиоты не набрасывались.

Ямато мрачно усмехнулся:

— Мой первый поцелуй был в десять лет. Похотливая идиотка, которую меня заставляли называть старшей сестрой, решила, что ей нужно практиковаться, чтобы не упасть в глазах бойфренда. Я отбивался, но она позвала свою жирную подругу, и они вдвоём привязали меня в батарее.

— Ничего себе, — воскликнула я с неподдельным ужасом, моментально забыв о собственных проблемах. — А я-то всегда переживала, что у меня нет братика или сестрёнки.

— Я завидовал всем, у кого их не было.

Мне с трудом верилось, что в мире существует человек, который может заставить Ямато делать что-то против его воли. Ещё хуже получалось представить девушку, способную привязать его к батарее. Перед глазами сразу нарисовалась двухметровая культуристка в тигровом бикини. Её подругу моё воображение и вовсе превратило в прямоходящего медведя гризли.

— Чему улыбаешься? — прервал мои фантазии лженаречённый.

— Да так.

— Только попробуй кому-нибудь рассказать.

Я вновь показала ему язык.

Ямато занёс руку, как будто для удара, но, когда я, ожидая оплеухи, зажмурилась, обречённо вздохнул и опустил ладонь мне на голову:

— Вижу, к тебе вернулось обычное скудоумие. Так держать.

Хоть слова эти и прозвучали, как оскорбление, я поняла, что за ширмой их грубости кроется желание подбодрить, а потому в ответ кивнула и весело угукнула.

— Воркуете в темноту, голубки? — хитро улыбаясь, просунула в дверь голову тётя. — Уж простите, что мешаю, но к Анечке тут подружка пришла, Лючия.

— Какая ещё Лючия? — оторопела я. Уж не преподобная Мика ли пожаловала под этим псевдонимом?

Не знаю к счастью ли или к несчастью, но загадочной Лючией оказалась не рыжая бестия с кадилом, а смазливая почитательница бананов и Жозефа.

— А где же Лючия? — заглянув под коврик в прихожей, с сарказмом осведомилась у Люси я.

— Я и есть Лючия! — радостно сообщила девица. — Здорово придумала, да? А то наш общий возлюбленный — Жозеф, ты — Аннет, а я одна какая-то Люся. Чем я хуже? Я тоже хочу иностранное имя.

— Лючия так Лючия, — пренебрежительно дёрнула плечами я. — Так зачем пожаловала?

— Ах, да, — спохватилась Люся, — пусть твой камикадзе отвяжет Вадьку от тарзанки. Он ужо час с ней вокруг дерева на одной ноге скачет, как звезда балета.

— Ну, так пусть и дальше скачет, если хочет. Ямато тут причём?

— Дык он его к ней и привязал, за ноги.

— Как? Когда? — раздражение в моём голосе сменилось удивлением.

— Почём мне знать. Вадька вроде как с тобой мириться пошёл. А тут приходит соседка и говорит, что вы со своим его избили и привязали к дереву вверх ногами. Ну, мы разобрались, одну ногу вытащили, а на второй морской узел какой-то, не развязать. — Люся лениво зевнула. — Вот скачет теперь там, балерун недоделанный. Уж не знаю, что он учудил, но не с чудищем же его там на ночь оставлять.

Я с трудом превозмогла желание рвануть наверх и расцеловать лжевозлюбленного. Видимо, не так уж наплевательски он относится к роли моего жениха, раз, даже не зная, чем мне так насолил Вадька, взялся отомстить. Или же меня такой подход, напротив, должен пугать?

— Так что с Вадькой-то делать-то будем? — напомнила о себе Люся.

— А вы поступите с ним, как Александр Македонский с Гордиевым узлом.

— Это как, — захлопала глазами девица, не знакомая ни с Александром, ни с Гордием, ни с его узлом.

— Разрубите пополам, — доходчиво разъяснила я.

— Вадьку?

— Узел!

— Вот ещё, из-за Вадьки тарзанку портить, — искренне возмутилась Люся. — Ладно, раз и ты не знаешь, как быть, пусть сам разбирается. Я сделала, что могла, теперь и спаточки можно идти.

Во мне даже сочувствие к бывшему поклоннику проснулось: не везёт ему на нас, девушек. Этой верёвки для него жалко, а уж я после случившегося и подавно пальцем не пошевелю.

Позже я узнала, что домой Вадька в тот вечер всё-таки добрался. Вместе с суком, который покончил жизнь самоубийством, не вынеся навязанной ему карьеры балетного станка. О поцелуе я старалась больше не вспоминать: убедила себя, что первым подарившем его мужчиной стал не Вадька, а лизнувший меня много лет назад в губы пёс по кличке Засранец. Так что вся эта история разрешилась довольно безобидно, и в моей жизни опять воцарился мир и покой. Увы, относительный и очень недолгий.

Едва я оправилась от душевной травмы, нанесённой Вадькой, пришла бандероль от Николя. Обещанная книга оказалась увесистым изданием в чёрной суперобложке, на которой витиеватыми серебристыми буквами было выведено: "101 способ сделать это до того, как это сделают с вами". Многообещающее название. Углубиться в фантазии о том, что же предлагает мне сотворить с собой злокозненный бумагомаратель, не дал титульный лист, преждевременно раскрывший интригу. "Настольная книга самоубийцы", — значилось на нём. Выходит, не зря внутренний голос советовал мне держаться от Николя подальше: если он и желал наладить дружеские отношения, то явно не со мной, а с моим трупом.