Но я так и не узнала, как отнеслась к этой новости Вера. Просто приняла к сведению, что у ее сына роман с сыном Андре? Не уверена. Вера старела, ей было около семидесяти. После того как открылась история с письмами из психушки, она перестала красить волосы хной, одевалась небрежно, закрыла свой магазин и больше не приходила в «Зодиак». Иногда я встречала Веру на площади: она неслась широкими судорожными шагами, седые волосы развевались на ветру, синие глаза смотрели отсутствующим взглядом. Деревенские ребятишки (и не только они!) дразнили ее ведьмой.

Никогда в жизни, ваша честь, я не чувствовала себя такой одинокой: родители умерли, дети выросли, муж ушел, любовник бросил… но главное — я больше не могла мечтать.

Такого я не ждала.

Я говорила: у него это пройдет. Но сама себе не верила. Космо был беспредельно честным человеком — в противоположность Дон-Жуану — и не выбрасывал из своей жизни людей, как использованные бумажные салфетки. Когда он любил — он любил.

Время от времени Космо приходил со мной повидаться, звонил по телефону, но нам было трудно разговаривать. Иона, как говорят картежники, изменил расклад, чего не удалось сделать ни одной «хористке»: Космо ничего мне не рассказывал о себе, о них. Эту историю он проживал изнутри.

Здоровье Космо оставалось единственной частью его жизни, над которой я сохраняла полную власть. В начале 1986 года один из специалистов, к которому он обратился по поводу мучивших его мигреней, предложил сделать пункцию. Процедура эта, как вы знаете, заключается в том, что у пациента берут небольшое количество спинного мозга. Это помогло — боли у Космо стихли.

САНДРИНА

Впервые об этом слышу, ваша честь!

Если все обстоит так, как рассказывает Эльке, у Космо наверняка было повышенное внутричерепное давление, а свободная циркуляция спинномозговой жидкости была нарушена из-за увеличения массы мозга, что могло быть вызвано только наличием опухоли.

ЭЛЬКЕ

Все именно так и было. Космо сделали пункцию и провели биопсию. Я была единственным человеком, которому он показал результаты анализов: у него обнаружили опухоль.

САНДРИНА

Но…

ЭЛЬКЕ

Потом Космо обследовали на томографе. По иронии судьбы делали это в Сальпетриер, в той самой больнице, куда в 1932 году поместили его помешавшегося отца… Он сразу показал мне снимки, и мы вместе их изучали. Опухоль находилась в самом центре гипоталамуса и была неоперабельна.

Когда Космо ушел, я долго сидела одна, изучая историю болезни и покрывая поцелуями снимки его мозга. Любимый, любимый мой. Вот что у меня от него осталось. Жива ли его любовь, где, в каком уголке несчастного больного мозга горит ее слабый огонек? И где сам Космо?

ИОНА

Космо был там, где всегда мечтал оказаться: в мире музыки. Честно говоря, ваша честь, мне трудно поверить в историю с опухолью. В то время мы с Космо виделись каждый день, и, будь он настолько болен, я бы заметил! Некоторые болезни можно скрыть — но не рак мозга!

Не стану спорить, он изменился, но на мой взгляд — в лучшую сторону. Перестал разрываться на части и ненавидеть себя за то, что приходится каждый вечер перевоплощаться в разных людей. Он переживал кризис, ваша честь. Хотел научиться быть самим собой. Наконец только собой. С моей помощью…

Я не переезжал от Родольфа и каждый вечер возвращался ночевать в его дом, но днем почти все время проводил у Космо. Родольф, стиснув зубы, принимал это как данность.

Он ни разу не пригрозил измордовать артиста или выкинуть меня из дома, и я был ему благодарен. С самого начала наших отношений мы не клялись хранить друг другу верность: романчики случались и у него, и у меня, но проблем с этим никогда не возникало. С Космо все было куда серьезнее, это могло развести нас с Родольфом, и он это чувствовал, но выбрал тактику ожидания. Что помогло ему обуздать ревность? Прочитанные за сорок лет жизни книги? Или кровь у него была холоднее моей? Не знаю. Позже он признавался, что в прямом смысле этого слова молился, чтобы моя страсть иссякла.

Космо купил роскошную квартиру в центре города. Я приходил туда каждый день и играл для него. Мой репертуар стал богаче благодаря учебе в музыкальной школе, мне удавалась музыка в любом стиле — от барокко до цыганских чардашей. Космо слушал с горячим вниманием, как будто много лет умирал от жажды и моя музыка стала для него той самой библейской рекой из молока и меда; он напитывался ею, ваша честь. Он сидел в кресле, не двигаясь, закрыв глаза, и слушал, слушал… Однажды я играл ему ларго из Сонаты № 3 фа-минор Баха, а когда взглянул на него, то увидел, что его щеки мокры от слез. Отыграв, я убирал скрипку и брал Космо за руку. Он был намного старше, но в нашем телесном общении оставался ведомым, а я — ведущим. Я указывал ему путь. Он был подобен ребенку, делающему первые в своей жизни шаги и удивляющемуся, что он — ну надо же! — способен ходить!

Он был мне так благодарен, ваша честь… Воспоминания переворачивают душу… Я больше ничего не стану говорить.

ФИОНА

Я тоже не знала, что Космо болен. Я поражена. Черт, как мы могли ничего не замечать…

Я удрала в Париж, питая самые радужные надежды, но в тот же день узнала, что телефонный номер Космо аннулирован, а сам он не живет в столице. Что и говорить, ваша честь, меня это слегка выбило из колеи. Но я не из тех, кто поддается унынию и отступает…

Целый год я плыла против течения: звонила, показывалась в разных театрах, ходила на интервью и прослушивания… Мне пришлось научиться отпихивать шаловливые ручонки режиссеров, продолжая улыбаться им, чтобы не лишиться шанса получить роль. У меня та же беда, что была у Мэрилин Монро: мои сиськи привлекают к себе такое внимание, что саму меня никто всерьез не воспринимает. Это была сущая каторга, но я не отступалась, то и дело вспоминая слова, которые Космо сказал мне на берегу пруда: «Ты тоже могла бы стать актрисой». Что ж, я это докажу. Ему, себе, миру.

В самом конце первого года в Париже я наконец начала играть — в основном на радио, и это просто чума для женщины с моей внешностью, но лиха беда начало. Я рассказываю все это, чтобы вы поняли: я знать не знала, что происходит дома. С матерью я разорвала все связи — решительно и бесповоротно, как это бывает в восемнадцать лет. (Между нами говоря, ваша честь: скорее всего, я злилась на нее за развод с отцом. Теперь, когда я сама в разводе, злость на маму почти прошла.) Я сделала все, чтобы забыть прежнюю жизнь. Но однажды в III округе, неподалеку от улицы Мэр, где маленькая Эльке жила с матерью-шляпницей, я случайно встретила одного из своих давних клиентов. Его звали Жак. Очень приличный господин, хорошо одетый, и все такое прочее. Он узнал меня посреди улицы Кенкампуа и сказал, вернее, просюсюкал: «Ну как, Джина, в Париже дела идут лучше?»

Джина — это был мой псевдоним на панели. Он застал меня врасплох и ужасно разозлил: я год корячусь, пытаюсь начать новую жизнь и стать другим человеком, и нате вам — этот тип говорит со мной, как со шлюхой. Он рассыпался в извинениях и, чтобы загладить вину, пригласил поужинать. Я давно не ела по-человечески и не стала отказываться — мысль о солянке, сдобренной хорошим белым вином, согревала мне душу. Мы выпили две бутылки, и, когда Жак начал меня хватать, я не послала его сразу, расслабившись от вкусной еды в шикарном ресторане. Он пригласил меня пропустить по рюмке ликера у него в номере, но я и тогда — сейчас вы скажете, что я полная кретинка! — ничего такого не подумала. Сами понимаете, ничего хорошего не вышло.

Минут через десять он сказал: «Слушай, ты, конечно, великая актриса, но роль оскорбленной девственницы тебе явно не подходит! Не смеши меня! Давай, малышка, не ломайся, я тебе заплачу».

Он хлопнул меня по заду, а когда я снова отказалась, озверел. Бросил меня на кровать. Так вот, верите ли, ваша честь, на помощь мне снова пришел Космо.

Наверное, все дело было в имени того мужчины — Жак. Внезапно я вспомнила, как мы играли в Джека и волшебный боб и как я тогда разъярилась. Я была самым страшным великаном на свете! И вот пятнадцать лет спустя, в номере роскошной гостиницы, где меня собирался изнасиловать этот грязный подонок, я снова превратилась в того великана. Фи, фа, фо, фам… Мое тело начало расти и раздуваться, в кровь выплеснулся адреналин, я стала похожа на Попи, наевшегося шпината, или на Астерикса, хлебнувшего волшебной настойки… а Жак не понял, что происходит, ваша честь, не успел понять. Через три секунды он валялся на полу у стены, а я выскочила из номера.