ЭЛЬКЕ

Год за годом Вера сеяла смуту среди обитательниц деревни, открыто флиртуя с их мужьями и всем своим образом жизни яростно доказывая, что женщина может быть независимой.

Андре тоже стал каждый день покупать у нее газету. Его сводила с ума быстротечность времени, он разочаровался в Жозетте, жаждал понимания и чувствовал непреодолимое влечение к рыжей красавице. И маленький мальчик Космо понял, что между его отцом и Верой существует особая связь.

Все это было так давно, сказал он мне однажды, что мои воспоминания похожи на сны, я ведь никогда не осмеливался говорить об этом с отцом. Но я до сих пор помню, как Вера прикасалась к моему лицу, помню, какими нежными были ее ладони, вижу ногти, покрытые красным лаком, я до сих пор чувствую аромат ее духов на запястьях… руки моей матери были совсем другими, они всегда делали что-нибудь полезное. Ни разу в жизни она не сделала попытки выразить себя…

Мы шли по улице, и Космо жестикулировал на ходу, показывая мне розового фламинго, пламя, лижущее полено в камине, звучащую арфу.

Вера брала мое лицо в ладони, повторил он, и долго вглядывалась в него своими сапфировыми глазами. Взгляд тревожил мне душу. И сегодня, когда я встречаю ее на улице…

У меня сохранилось всего одно четкое воспоминание об этой женщине — даже не о ней, а о ее доме. Мне было года четыре или пять, когда отец отвел меня туда… Представь: я сижу один в гостиной и смотрю на пепельницу, в которой догорает сигарета. Должно быть, Вера закурила и тут же оставила ее, они с отцом ушли в соседнюю комнату и закрыли за собой дверь… На золотистом фильтре остался след красной помады — он кажется мне самой волнующей вещью на свете, отпечаток губ красивой женщины на золотистом, в белую крапинку, фильтре недокуренной сигареты. Я сижу и жду отца, сигарета тлеет, табак превращается в пепел, сохраняя — удивительное дело! — форму цилиндрика, как будто у меня на глазах возникает призрак сигареты… Почему я так пристально в нее вглядывался? Может, из соседней комнаты доносились какие-то звуки? Может, отец использовал меня как прикрытие для визита к любовнице? Я задумываюсь об этом сейчас, но тогда этот вопрос мне в голову не приходил. Может, он сказал Жозетте, что поведет меня покупать ботинки, а сам целуется и обнимается с Верой в комнате за закрытой дверью, занимается с ней любовью, пока я, замерев, созерцаю медленную идеальную метаморфозу сигареты и жду, когда столбик пепла не выдержит собственного веса и наконец распадется? Но на этом воспоминание обрывается…

ЖОЗЕТТА

Все эти догадки и отвлеченные рассуждения не имеют ничего общего с интересующей нас историей, ваша честь! Мы собрались здесь, чтобы выяснить обстоятельства смерти моего сына, а не затем, чтобы ворошить старые деревенские сплетни.

Я требую, чтобы любое упоминание о Вере было вычеркнуто из протокола заседания.

ЭЛЬКЕ

Ничего нельзя вычеркнуть, Жозетта, вам это известно не хуже, чем мне. Вера здесь, и нужно воспринимать это как данность: она — часть этой истории и очень скоро даст крайне важные показания. Видите ли, ваша честь, здесь ведь случилась драма… Но в то время, о котором мы говорим, Космо пребывал в полном неведении. Он узнал обо всем много позже, после смерти Андре…

Итак, вот последний эпизод из жизни Веры, о котором он рассказал мне тем летом: в сорок четыре года она родила мальчика и назвала его Ионой. Скандал! И даже двойной скандал: во-первых, отцом ребенка был цыган, а во-вторых — о, ужас! — Вера оставила сына ему!

Женщины в деревне просто заходились от негодования. Их неприязнь к чужачке превратилась в ненависть. Мало того что она соблазняла их мужей, теперь она уклонялась от исполнения материнских обязанностей. Вера не могла не сознавать последствий своего выбора: ее сын не пойдет в школу и будет расти в грязи и разврате, как маленький дикарь… Деревенские не верили в Бога и не могли утешаться мыслью, что потом, когда Вера будет гореть в аду, они обретут на небесах награду за десятилетия скудной жизни, которую, сцепив зубы, вели на земле. Нет! Ничего этого не будет — ни награждения унылых подвижниц, ни наказания грешницы Веры! На свете, ваша честь, нет ничего горше горечи безбожников.

Вера продолжала жить, как жила, продавала газеты, разгадывала кроссворды в «Фонтане». Несколько раз в неделю она навещала сына в цыганском таборе на краю деревни… Когда Ионе исполнилось три или четыре года, у него обнаружился талант к игре на скрипке, и Вера начала откладывать деньги.

ИОНА

Моя мать и его отец были любовниками, ваша честь, и мы с Космо тоже были любовниками.

В наших объятиях была таинственная предопределенность: наши родители любили друг друга, и мы были в некотором роде братьями, метафизически мы сливались воедино задолго до встречи наяву.

НОЖ

Как в масло, ваша честь. Я вошел в тело Космо, взрезав кожу на животе и не встретив ни малейшего сопротивления. Нет, и кожа, и мышцы, и сухожилия, конечно, сопротивлялись, но не человек, не живое существо, которому эти органы принадлежали. С другой стороны, меня тщательно подготовили — заострили, наточили, а поскольку борьбы не было, Космо сдавался мне на милость, как женщина уступает любовнику, я легко, быстро и почти весело продвигался в глубь его тела, все дальше и дальше, и очень скоро достиг самой сокровенной точки его естества, самого темного и кровавого уголка в животе, и замер в неподвижности…

Это потрясающее воспоминание, ваша честь, единственное в своем роде в моей биографии, уверяю вас, а я ведь старый нож, я жил на высокогорных плато в Алжире, и меня сто пятьдесят лет передавали из рук в руки от отца к сыну в одном и том же роду, не один раз человек с моей помощью отправлялся в долину смертной тени, но — повторяю — никогда прежде я не участвовал в таком спокойном, чувственном и, если можно так сказать, обоюдожеланном убийстве, я совершенно честен сейчас и могу с уверенностью заявить: жертва была согласна на убийство, не без ее помощи и одобрения жизнь покидала тело, вытекая вместе с хлеставшей из раны алой кровью…

Когда Иона нашел нас, я был по самую рукоятку воткнут в тело его любовника… Прошу прощения, ваша честь. Мне трудно сдерживаться и, коль скоро все отклоняются от хронологии…

ГЛИЦИНИЯ

Самое время, ваша честь, задать вопрос о любовных утехах Эльке и Космо.

Он ласкает ее по телефону. Ладно.

Провожает до работы. Хорошо.

Они — парочка. Допустим.

Крестьяне воображают их в постели. Отлично.

Но если не считать руки Эльке на волосах Космо — а это случилось три месяца назад! — между ними в то время не было ничего, кроме слов. Эльке делает красивые сравнения, например о тающем снеге (довольно пошлая, к слову сказать, метафора женского наслаждения), но всерьез говорить на эту тему не хочет. Я позволю себе взять слово вместо нее.

Я совершенно точно знаю, что была единственным свидетелем их первых объятий. Связано это с моим стратегическим расположением: беседка, на которой я живу, находится под окном спальни Эльке, и окно это, хочу сразу уточнить, было в ту ночь распахнуто настежь из-за небывалой жары. Я очень красивая, лиловая, романтичная и душистая, ваша честь, я навеваю эротические грезы — многие поэты воспевали меня, но нельзя ни от кого требовать невозможного.

Это произошло накануне возвращения Космо в столицу. В тот вечер он наконец попросил разрешения проводить ее домой после закрытия «Фонтана», и она тотчас согласилась. Они шли обнявшись по деревне, неся свое молчание по тихим уснувшим улицам. Они обогнули дом, прошли через сад и сели прямо подо мной. Ни одно слово не слетало с их уст, потому что они были наконец-то заняты другим делом. Они целовались. Начали с коротких, быстрых, «сухих» поцелуев. Мы, цветы, мгновенно распознаем сексуальные жесты и ароматы, встающие пестики, изливающиеся соки, набухание, трепет, переполнение, следует помнить, что мы сами — ни больше, ни меньше — органы размножения, в пыльцелистиках имеется тычинка, как две капли воды похожая на пенис, у гинецея есть завязь с семяпочками, и Эльке совсем не случайно в первый же вечер знакомства рассказала Космо историю о цветах, подумайте о цветке, о любом, каком хотите, и он появится перед вами, так что я испытала громадное облегчение, увидев, что Эльке раздвинула губы и впустила наконец язык Космо. Она была так потрясена, что едва не потеряла сознание, удивительно все-таки, какое сильное эмоциональное воздействие оказывает на людей безмолвное влажное соприкосновение ртов, язык Космо во рту Эльке уподоблялся его члену, а член внутри ее существа станет чем-то большим, никто, правда, не знает, чем именно, ибо никто не знает, на что похоже желание, потом руки Космо легли на грудь Эльке, но это были не легкие касания, как по телефону, нет, сейчас он как будто познавал ее форму. У Эльке закружилась голова, и она открыла глаза, чтобы не упасть, и ее взгляд упал на меня, и мой вид так идеально совпал с ее внутренними ощущениями, что к ней вернулась уверенность, она отодвинулась от Космо, взяла его ладони в свои и вылизала их, а потом расстегнула дрожащими пальцами верхние пуговки его рубашки, увидела треугольную ямку между ключицами, наклонила голову и коснулась ее языком. Космо издал тихий, почти женский стон, несколько раз прошептал ее имя, она произнесла «Космо… Космо…», и пусть на самом деле их звали не так, но это подействовало, в их напряженных телах плескалось желание, изо всех пор сочился чувственный пот. Они покинули меня и поднялись по каменной лестнице в дом, он шел первым, она за ним. На некоторое время, пока они шли через кухню и коридор к ее комнате, я потеряла их из виду, но потом дверь открылась, они вошли, Космо повернул ключ в замке, опустился перед Эльке на колени, снял с нее сандалии и прижался губами к ступне у самых пальцев, света они не зажигали, но в небе стояла полная луна и я все прекрасно видела, видела, как они раздевали друг друга, и это было прекрасно, желание наделило их руки уверенной нежностью, в них не было ложной стыдливости, Эльке не кудахтала, как это часто делают женщины, сбросив одежду, потому что стесняются того, что должно произойти, и животная сторона физической близости кажется им постыдной и нелепой. Здесь не было ничего подобного: раздевание казалось частью древнего, извечного ритуального танца, наконец они встали, обнаженные, друг перед другом, сдернули с кровати покрывало и упали на простыни. Их блестящие от пота тела сплелись в объятии, они прерывисто, со всхлипами дышали, в ход пошли зубы и ногти, еще, еще, сильнее, крепче, быстрее, а потом все стало затихать, и Эльке вдруг поняла, что Космо спит в ее объятиях.