Советники, сидящие за столом, кратко переглянулись. За много лет у них сложилось уже такое взаимопонимание, что не нужно было и смотреть друг на друга. Впрочем, они все были похожи. Во всяком случае, цели имели совершенно одинаковые.

— Ваше Величество, эту ведьму нужно казнить, — медленно, будто смакуя, катая эту новость у себя на языке, произнес граф де Роттердам.

«Я здесь королева, а не вы!»

Молодая королева перевела взгляд на женщину.

Та мгновенно вскинула голову. Взгляд скованной поразил Абель. Он проникал в самое сердце, в самую душу. Он не давил, но — изучал, просчитывал слабости, пороки. Он проникал насквозь в сердце, в душу, в плоть, видел все, все тайные мысли, все тайные уголки обнаженной души — души, с которой сорвали одежду внезапно для нее самой.

Губы ведьмы расползлись в медленной улыбке, едва обнажив зубы. Абель внезапно поняла, что в глазах этой женщины заключались тайны Мироздания. Единственное, чего она в нем не увидела, — это страха.

У Абель слова застряли в горле. Но тут заговорила она сама.

— Это решение будет ошибочным, юная королева.

Голос у нее был низкий, грудной… и одновременно он завораживал. Каждое слово истекало медом, притягивало, очаровывало. Королеве захотелось, чтобы она говорила. Говорила и говорила… без остановок, без пауз…

— Моя смерть ничему вас не научит.

Абель резко вскинула голову — ощущение у нее было такое, будто она очнулась от глубокого сна.

— А твоя жизнь? Твоя жизнь должна меня чему-то научить?

Слова сами сорвались с языка — она их не продумывала. Да даже если в пику своим советникам королева решила сохранить ей жизнь — как смеет эта женщина ей в чем-то перечить! Она королева!

Женщина пожала плечами — настолько, насколько позволяли связанные руки.

— Каждая жизнь может чему-то научить, Ваше Величество, ибо она неповторима. Но дело в том, что, если вы сохраните мне жизнь, я могу рассказать вам такие сказки, каких вы не слышали никогда в жизни. И вряд ли услышите от кого-то другого.

Сказка первая, или Цена поступка

Мягкий, сливово-золотистый свет заходящего солнца свободно лился, точно поток вод, на полы, красиво подсвечивая выделанные в мраморе прожилки — персиковые, коралловые, кремовые.

Порой последние закатные лучи почему-то кажутся слабыми, будто бы исполненными отчаяния, но эти, хотя и неустанно угасали с каждым получасом, не были таковыми. Напротив, они почему-то дарили необъяснимую радость, странное, казалось, ничем не обоснованное, какое-то перенасыщенное удовольствие — словно предвещали не смерть нынешнего, а, напротив, расцвет нового дня.

Задумчивое небо, застывшее в ожидании, медленно покрывалось поразительно тонким, однако насыщенным слоем масла — трепетного, розового. Слой этот решительно, без малейших колебаний разбивали капли, растекаясь затем большими, до чрезвычайности уместными пятнами — сиреневыми, пурпурными, даже алыми. Пылающий оранжевый шар почти уже скрылся за западным склоном, окрашивая верхушки выступающих оттуда гор в нежные персиковые и бежевые тона.

На горизонте уже показалась луна — полная, уверенная, она выглядела царицей — царицей, лишь ждущей своего часа, а когда он придет, изысканно опуститься на престол небес. Она выглядела весьма и весьма необычно — прямо под цвет склонившегося солнца, будто целиком окунутая в оранжево-золотистую краску — словно огненный глаз взирал на землю, бесстрастно подсчитывая все людские грехи и ошибки.

Но, как бы волшебен ни был бы пейзаж за окном, Абель он мало трогал, во всяком случае, сегодня. В обычное время юная королева весь вечер не отходила бы от окна, любуясь чудесной картиной даже и в пику государственным делам. Возможно, даже попыталась бы его зарисовать, хотя была и не слишком искушена в искусстве живописи. А на самом деле, если дела эти хоть немного помешали бы делам королевства, а еще лучше вызвали бы недовольство лордов-советников, то доставили бы девушке еще большую радость и наслаждение. Так случилось (и что, несомненно, наши читатели уже поняли), что Абель вовсе не была прирожденной королевой, а романтическим мечтаниям, и созерцанию прелестных видов она предавалась с гораздо большей охотою, чем просмотру разнообразных правительственных бумаг, требующих ее настойчивого внимания.

Однако сегодня удивительное зрелище за окном мало интересовало девушку — она ожидала другого.

Когда теплое солнце уже почти скрылось, она вновь остановилась перед окном — в тысячный уже, наверное, раз. Сегодня она решительно не могла усидеть на месте, а к вечеру от нетерпения даже начали покалывать кончики пальцев.

«Она сказала: в час, когда луна бросит свой первый взор на землю… Уже скоро. Скоро. А хотя… почему это я должна ждать? Я королева, в конце концов! Королева!»

Утвердившись вполне в этой мысли, юная леди кивнула, как бы подбадривая сама себя, и после короткого раздумья вызвала камеристку.

Вообще-то, она предпочла бы одеться самостоятельно — это было бы быстрее, и намного. Однако, как и все коронованные особы, Абель вынуждена была подчиняться тоскливым дворцовым условностям, вызывающим на лице ее лишь гримасу раздражения. Да и, на самом деле, привыкшая к постоянной помощи фрейлин, девушка была не вполне уверена, что сможет сама справиться со всеми этими нюансами — булавками, пряжками, поясочками, ленточками и складками.

Для сегодняшнего необычного визита Абель выбрала платье из тонкого бордового шелка с золотым шитьем — платье, быть может, и не слишком подходящее ей по возрасту, но зато весьма внушительное. Девушка настойчиво хотела произвести впечатление, правда, зачем, собственно, ей его производить, она, наверное, и сама не смогла бы с точностью сказать.

Облачившись с помощью весьма быстро появившейся камеристки, королева взглянула в зеркало, которое ей поднесли, и осталась довольна своим выбором.

Бордовый шелк спадал изысканными складками, выгодно подчеркивая хрупкую фигурку Абель. Золотые же нити, змейками вьющиеся по подолу и расширяющимся книзу рукавам, придавали ее облику еще большую торжественность. Светлые волосы, расчесанные до блеска и красиво уложенные, сияли, как расплавленное золото.

От сопровождения девушка досадливо отказалась — она терпеть этого не могла, но, к сожалению, ей редко удавалось от него увильнуть. Когда за ней шли фрейлины или еще кто-нибудь, не важно, кто именно, королева почему-то чувствовала себя гусыней, сопровождаемой выводком гусят — а это, надо сказать, отнюдь не самое приятное ощущение.

Выйдя из своих апартаментов, королева быстрым шагом направилась вперед, в многочисленные хитросплетения дворцовых коридоров. То и дело ей приходилось останавливаться, с кем-то обмениваться приветствиями, слегка кивать, чуть улыбаться, совершать вежливые реверансы. Она уже и не могла скрывать своего нетерпения — бурлящего, неистового, то и дело грозящего вырваться наружу. Однако каждый поворот коридоров, каждый лестничный пролет приближал Абель к столь заветной цели.

Но вот, наконец, последняя ступень — и девушка остановилась у двери, единственной во всем этом коридоре. И, несомненно, самой бедной во всем дворце — не обитая никакими дорогими тканями, как это было нынче принято, она была сделана из самого обыкновенного дуба.

Королева не успела еще даже поднять руку, хоть как-то оповестить о своем присутствии — дверь уже распахнулась с мягким скрипом, приглашая гостью войти — званую или незваную.

Абель помедлила — она ощущала себя воровкой, застигнутой врасплох. Тревога, странная, необъяснимая, вспыхнула в груди ее пока еще слабым, блуждающим огоньком, и этот огонек уже начал оплетать судорожно бьющееся сердце. Королева робко, как-то вопросительно обернулась, будто готовясь уже отступать — все эти чувства появлялись и исчезали на уровне инстинктов, каких-то диких, животных инстинктов, и вряд ли девушка вообще осознавала их до конца.

Но пути назад не было. Ее уже ждали.