Служка ободряюще похлопал мальчика по плечу и пожелал спокойной ночи. Сегодня его не тронут. Но отстанут ли? Петручо знал, что нет.
Когда он повернулся к принцам спиной, Альберто поцокал языком и с придыханием сказал:
- Хорошенько ублажи старичка, служка. Он ведь так любит своих мальчиков... Во всех местах.
Альберто и Кэн заулюлюкали и запели вслед Петручо похабные песенки.
Он стиснул зубы. Слова не ранят. Слова лишь ветер. Непослушный воздух, что вырвался из человеческого рта.
Архигэллиота оскопили в детстве, чтобы уберечь голос молодого хориста от огрубения. В Обители Веры никто не смел шутить про главу церкви. По крайней мере, прилюдно. Но Петручо знал - толки ведутся постоянно. И с каждым разом архигэллиоту приписывали все более тяжкие грехи.
Вначале он пробовал обелить его имя, говорил о доброте и святости Иноккия, но никто не верил.
Петручо забрали из дому в непогожий день. Была гроза, и шел ливень. Он так и не попрощался с Марией. А потом была пышущая жаром комната и раскаленный добела инструмент.
Всем наплевать, что Солнцеликий спас юношу от того, чего не смог избежать сам. Но только не Петручо.
Юноша отворил инкрустированную золотом дверь. Кое-как зажег свечу впотьмах. Иноккий, весь в поту, с очень бледным, словно у покойника лицом, сжался на кровати и массировал грудь.
- Мой мальчик, ты так долго шел ко мне, - прошептал старик. - Они опять снились мне. Клещи, залитые темной кровью. И запах, боги, я словно опять очутился там, на столе, привязанный и беззащитный. Клещи терзали плоть, смердело горелым мясом. Сердце, как оно колотится...
Петручо присел на край кровати и помассировал грудь старику.
- Успокойтесь, это сон, только сон.
Архигэллиот застонал и схватил его за руку.
- Я спас тебя, мой мальчик. Хотя мог и не делать этого. Мир порочен, скверна среди нас. Только самые достойные воспротивятся ей. Стань таким человеком. Стань таким же справедливым, как я. Стань лучше, чем я. Обещай мне.
- Я обещаю, - сказал Петручо.
Иноккий до боли сжал его руку. Колючие глаза архигэллиота буравили насквозь. Но Петручо не испытывал страха. Он верил, что старик не способен причинить ему зло. Поэтому он не отвел взгляд, и продолжал массировать грудь, пытаясь унять сердечную боль.
- Хорошо, - казалось, Иноккий убедился в том, что слова проникли в душу юноши и немного успокоился. - А теперь расскажи мне притчу из Книги Таинств.
- Какую, Ваше святейшество?
- Не важно. Главное, чтобы она была о достойном человеке. Таком же, как мы с тобой.
Глава 4
Доверие
Квази сплела сложный узор заклинания. На старом пепелище расцвел огненный тюльпан. Сырые дрова задымились, едкий запах проник в ноздри. Лотт чихнул, прикрыл лицо рукавом.
- Я опустошена, - грустно сказала неверная. - Ни одной частицы Силы внутри, ни одного заклятья на душе.
- На душе? - переспросила Кэт. Желтоглазая укуталась в дорожный плащ и представляла собой говорящий ворох одежды. Только изредка из-под ткани появлялась чаша, зажатая в татуированной руке. Покорившая-ветер черпала из котла отвар из мяты, эстрагона и лавра; медленно пила его, прицокивая языком.
- Старая присказка людей моего ремесла, - улыбнулась Квази. Чародейка прислонилась к стволу раскидистого вяза и прикрыла глаза, слушая звук капели. - Мы, имеющие Дар, зависим от Мест Силы. Черпаем из них энергию, сколько сможем удержать. Некоторым хватает на месяц. Другим на неделю. Я продержалась полгода.
- Что случится, если ты больше не прикоснешься к Месту Силы? - спросил Лотт. Он подбросил в костер еще дров. Густо зачадило.
- А что происходит, если долго не есть и не пить? - задала встречный вопрос неверная и тут же сама на него ответила. - Я угасну так же, как этот костер, когда заклинание выветрится. Раз попробовав, мы не можем просто так остановиться.
Лотт понимал ее как никто другой. Обычно он дожидался, когда его попутчицы заснут и только потом доставал кисет с атурой. Но вот уже второй день он употреблял проклятый порошок при первом удобном случае. Кэт смотрела на его воспаленные глаза, красный после "блажи грешника" нос и бурчала что-то о хлипком здоровье. Квази ничего не говорила, но Лотт замечал, как она за ним наблюдает. Вероятно, что-то подозревает, но еще не знает точно.
Покинув деревню, они взяли путь на восток. Лотт лишь издали увидел знаменитый Синий Замок лорда Гарольда Коэна. Украшенные ляпис-лазурью, шпили башен блестели на солнце. Казалось, замок целиком состоит из сапфиров. Из бойниц языками драконов высунулись стяги цвета неба с намалеванным на них лосем, а перед замком - куда ни глянь, бесконечное поле с цветущими незабудками. Казалось, они едут по морю, волнующемуся, терпкому, пахнущему летом.
Останавливались только чтобы пополнить припасы. В деревнях встречали по-разному. Где угостят и пустят на постой, а где за ночевку три шкуры сдерут. Деньги подходили к концу, и Лотт всерьез подумывал продать одну из лошадей. Скорее всего Квази или свою. Кэт очень привязалась к Пегушке, так она называла серую кобылу. Заикнись он о продаже животного - желтоглазая заедет в глаз.
Они с Кэт еще в Лесе Дурных Снов решили, что Дальноводье для них именно то место, где можно пересидеть тяжкие времена. Покорившие-ветер там жили целыми поселениями, отгородившись от людей в замкнутом мире резервации, да и кто обратит внимание на человека довольно заурядной внешности? Тем более, в Дальноводье выращивали атуру просто в катастрофических масштабах...
Квази не возражала. Она пристроилась к ним третьим попутчиком, объяснив такой поступок желанием повидать мир. Лотт не возражал. Компания восточной красотки ему нравилась.
Непогода застала их в землях лорда Нойлена Уоллштайна. За долгую жизнь сир Нойлен четырежды был в браке и пережил всех жен. Местные поговаривали, что Многоженец (так за глаза называли лорда Уоллэндского) вот-вот возьмет себе пятую жену, писаную красавицу. Еще говорили, что будущая невеста еще с куклами играет и не может уснуть, не услышав колыбельной.
Дождь лил всю неделю. Дороги размыло, копыта лошадей скользили в вязкой глине. Путникам часто приходилось останавливаться и соскабливать грязь с подков. Одежда почти не просыхала.
Реки вышли из берегов. Перебраться на другую сторону можно было только с помощью паромов. Золотое время для владельцев переправ.
Уоллэнд славился реками. Больная Дочь, приток величественной Амплус, здесь разветвлялась на пять рек - Каменную Глиняную, Мертвую, Неспокойную и Шесть Пальцев. Пять притоков, пять караванных путей для торговых кораблей.
Когда они переправлялись через Каменную, Лотт чуть не упал в бурлящую воду. Прогнивший канат лопнул, и паром начало сносить на один из порогов. Острые камни не оставляли даже шанса на спасение. Но удача им улыбнулась, паром прибило к берегу. Лотт долго целовал землю, убеждая всех, что больше не полезет ни в одну реку.
Следующей стала Мертвая. Трава на обоих берегах стояла жухлая, сухие деревья скрипели под хлещущим со всех боков ветром. Кэт выведала у местных, что когда-то давно, еще во времена святого Дункана, приведшего в лоно Церкви Крови многие племена остготов, жрецы Немого Бога отравили воду, наслав черное проклятье. Байка окончательно потеряла свою силу, когда в приречном селении торговцы, перекрикивая друг друга, начали зазывать их отведать вяленых лещей. Лотт слопал три рыбешки, но, не смотря на опасения, не отравился.
Шесть Пальцев изрядно потрепала нервы. Река словно издевалась над ними. Неглубокая, по пояс, речушка в один момент обнаруживала скрытые глубины, и обойти ее не получалось - водный поток действительно походил на руку с шестью пальцами. Только огибаешь одну речушку, тут же оказываешься перед другой. Трое суток они искали отмели, пытались преодолеть бурный поток, в котором плыли ветки и трупики мелких зверьков, застигнутых половодьем в своих норах.
Наконец мучения остались позади. Вымотанные, истощенные, они добрались до рощи вязов и укрылись под ней от надоевшего ливня. Над кронами гремел гром; хлестали жгуты молний. Спали чуть ли не в обнимку - костер давно погас, а сырость и холод остались.
