Роберт беседовал со своей соседкой, сногсшибательной брюнеткой, говорившей с ярко выраженным американским акцентом, которая, судя по обрывкам фраз, долетавшим до слуха Холли, и была его спутницей в этот вечер.

Ревность, дикая, бешеная ревность вонзилась в нее раскаленными клещами. Подобного она никогда не испытывала и была шокирована первобытностью проснувшихся в ней чувств. Она даже не подозревала, что способна так ревновать.

Интересно, что их связывает — Роберта и импозантную брюнетку из Нью-Йорка? Они любовники? Неужели Роберт домогался ее, Холли, подстегиваемый влечением к женщине, сидящей сейчас рядом с ним? Насколько поняла Холли, она прилетела из Америки специально для того, чтобы повидаться с ним. Любовники… Конечно, они любовники! Иначе и быть не может.

Сделав ошеломляющее открытие, Холли приняла твердое решение высидеть этот злосчастный обед до конца, улыбаться и разговаривать как ни в чем не бывало, стараться ничем не выдать себя, не показать ни словом, ни взглядом, что она чувствует на самом деле. Никто не должен ни о чем догадаться.

К тому времени, когда подали горячее, голова у Холли буквально раскалывалась от боли. Каждый кусочек пищи застревал в горле, грозя задушить ее. Она чуть не подавилась, когда подруга Роберта вдруг перегнулась через стол и, дружелюбно улыбнувшись Холли, воскликнула:

— Я так много о вас слышала! Позвольте мне выразить восхищение вашими успехами.

Холли была настолько поражена, что смогла лишь вежливо улыбнуться в ответ и пробормотать нечто нечленораздельное. Кэндис — так звали незнакомку, совершенно уверенную в том, что Роберт принадлежит ей одной, — держалась настолько открыто и искренне, излучала такое обаяние и сердечность, что Холли прониклась к ней невольной симпатией. При других обстоятельствах они наверняка подружились бы.

При мысли о том, что она лишилась последнего слабого утешения — испытывать неприязнь к избраннице Роберта, — Холли впала в отчаяние, смешанное с чувством вины и презрением к себе. Если бы она заранее знала, что в жизни Роберта есть другая женщина, явно считающая его своей собственностью, она сумела бы удержать в узде свои чувства, не провела бы с ним ночь любви.

Обед подошел к концу. Джемма слегка нахмурилась, убирая почти нетронутую тарелку Холли.

— Извини, Джемма, — пробормотала Холли. — Все было очень вкусно, но я… у меня в последнее время совсем нет аппетита.

Сев прямо, она внезапно обнаружила, что Роберт напряженно наблюдает за ней и, скорее всего, слышал ее разговор с Джеммой.

Он не спускал с нее пристального, изучающего взгляда и чуть заметно морщился. Холли не сомневалась, что сейчас он задает себе вопрос: как это я мог испытывать к ней хоть малейшее желание? Ей достаточно было сравнить себя с Кэндис, цветущей молодой женщиной, пышущей здоровьем и жизненной энергией. Сравнение явно не в пользу Холли. Она попробовала посмотреть на себя глазами Роберта: бледная от постоянного нервного напряжения, слишком худая, лишенная соблазнительных округлостей Кэндис, в обществе вести себя не умеет, в светском разговоре не участвует, в то время как американка держится свободно и непринужденно, проявляет невиданную эрудицию и искрящееся остроумие.

И тем не менее, несмотря на ревнивую зависть, Холли никак не могла вызвать в себе неприязнь к удачливой сопернице, буквально очаровавшей всех присутствующих — и мужчин, и женщин.

Ее брата Кэндис покорила с первого взгляда. Он так откровенно заигрывал с ней, что Холли поразилась терпимости Роберта: тот совершенно невозмутимо наблюдал, как его лучший друг отчаянно флиртует с его подругой, и не проявлял ни малейшего беспокойства.

После обеда гости перешли в гостиную. Пол немедленно присоединился к группе мужчин, окруживших Кэндис, забыв о сестре.

Засмотревшись на прекрасную американку, Холли не заметила, что Роберт направился в ее сторону, и очнулась только тогда, когда он тихо окликнул ее.

Она похолодела, охваченная паническим страхом. Что он собирается ей сказать? Попросит не выдавать его Кэндис, не рассказывать ей о том, что произошло в ее отсутствие? Ведь он изменил своей подруге. Неужели он действительно считает, что она способна на такую жестокость? Естественно, она не станет разочаровывать Кэндис, та не сделала ей ничего плохого.

Еще один шаг — и он окажется совсем рядом. Нет, этого она не вынесет… Пусть думает что хочет. Холли повернулась на каблуках и выбежала из комнаты.

Уединившись в одной из свободных комнат наверху, Холли уставилась в зеркало. Оттуда на нее смотрела бледная как полотно, похожая на привидение женщина с измученными, страдающими глазами. Может, здесь освещение такое неудачное? Она выглядит так, словно все беды мира обрушились на нее. И исхудала ужасно…

Рядом с яркой красотой Кэндис, ее жизнерадостностью и энергией она, должно быть, напоминает человека, перенесшего тяжелую болезнь. Холли передернуло. Если б знать раньше о существовании соперницы… Она закусила губу. Но ведь она же ничего не знала! Теперь поздно ругать себя за то, что случилось, за то, что она позволила Роберту использовать себя как средство освобождения от физического желания, вызванного другой женщиной.

Это он во всем виноват! Она должна презирать его, а не себя. Однако острое чувство стыда и отвращения к себе не покидало ее.

Было уже поздно, когда Холли наконец удалось увести брата. По дороге домой Пол говорил только о Кэндис. Холли, слишком измученная внутренней борьбой, была не в силах напомнить ему, что Кэндис — любовница Роберта, а Роберт — его лучший друг.

— Ты весь вечер промолчала, словно тебя что-то беспокоит, — заметил Пол, высаживая сестру из машины у дверей ее дома. — Даже Роберт обратил на это внимание, спросил, не слишком ли много ты работаешь.

Холли молча отвернулась от брата. На глаза навернулись слезы. Она не знала, какое чувство было в эту минуту сильней — любовь к Роберту или ненависть к нему.

— Привет! Извините за беспокойство, я явилась без приглашения, но Пол сказал, что я могу навестить вас. Какой у вас прелестный старинный дом!

Холли вздрогнула и обернулась. С раннего утра она работала в саду и так увлеклась, что не заметила, как подъехала машина. Услышав знакомый голос с американским акцентом, она на секунду оцепенела. Чтобы выиграть время и оправиться от замешательства, вызванного неожиданным визитом Кэндис, она не торопясь воткнула лопату поглубже в землю и неохотно подняла глаза на гостью. Показаться невежливой не хотелось, поэтому она изобразила на лице любезную улыбку, стараясь держаться спокойно и естественно.

— Сколько же ему лет? — спросила Кэндис, когда Холли вышла к ней на дорожку между грядками.

— Лет шестьсот, — с излишней резкостью бросила Холли и тут же раскаялась: Кэндис не заслуживает такого отношения, она же не виновата, что Роберт полюбил ее. — Построен в четырнадцатом веке, — добавила она уже мягче.

Кэндис искоса взглянула на нее и неуверенно сказала:

— Послушайте, я вам, наверно, помешала. Если я не вовремя…

Холли стало стыдно. Надо немедленно взять себя в руки и не нарушать правила гостеприимства. Кроме того, нельзя допустить, чтобы Кэндис догадалась, что она сейчас чувствует.

— Нет-нет, нисколько. — Холли покачала головой. — Я как раз собиралась сделать перерыв и выпить чашку кофе.

Она жестом пригласила Кэндис в дом и пошла чуть-чуть впереди, чтобы не запачкать ее своей грязной одеждой. Открыв дверь кухни перед гостьей, она задержалась на крыльце — снять резиновые сапоги, на которые налипли комья влажной земли.

Кэндис прошла внутрь, и вскоре послышался ее возглас:

— Вот это да! У вас потрясающая кухня! Немного напоминает дом моих родителей в штате Нью-Йорк. Там так же уютно и хорошо, как здесь. Когда мне надоедает городская жизнь, я все бросаю и уезжаю к ним на несколько дней.

Холли вымыла руки и занялась приготовлением кофе: открыла запечатанную банку, высыпала в кофемолку горсть зерен и нажала на кнопку. Из-за шума говорить было невозможно. Холли обрадовалась временной передышке, хотя и понимала, что надолго оттянуть неприятный разговор не удастся.