Майя прикусила нижнюю губу, пытаясь сдержать смех, и напряженно уставилась в пустую чашку. Но долго не продержалась и подняла глаза. Их с Ральфом взгляды встретились, и оба громко расхохотались.

– Ох, бедная Ангелина! – выдохнула Майя сквозь смех и прикрыла рот ладошкой.

– Боюсь, истинный виновник происшествия – я, – признался Ральф и в ответ на вопросительное выражение лица Майи – та недоуменно наморщила лоб – пояснил: – Ваш брат знал, что мне бы хотелось провести несколько минут с вами наедине.

Кровь прилила к ее щекам, взгляд невольно скользнул в сторону открытой двери. От камина, где они сидели, нельзя было увидеть происходящего в зале, но, судя по доносившимся до них руководящим репликам Марты Гринвуд – «еще капельку… еще чуть-чуть… еще чуть-чуть… нет, опять криво, еще немножко вправо…» – все были сосредоточены на том, чтобы елка стояла безупречно прямо, не отклоняясь ни в ту, ни в другую сторону ни на один градус, и благодаря дотошности Марты у них уйдет на это еще какое-то время.

– Мисс Гринвуд, я…

Майя снова посмотрела на Ральфа. Тот пытался принять подходящую позу, но она ему не удавалась, и он то переминался с ноги на ногу, то облокачивался на каминный карниз, словно ища в нем поддержки, и вертел в руках чашку. Майя, ни секунды не размышляя – поскольку ставила здравый смысл превыше многих нелепых в ее глазах правил приличия, – немного подвинулась на скамеечке. На лице Ральфа мгновенно появилась улыбка. Он тут же присел на освободившийся краешек, но так, чтобы между ними еще оставалось место. Оказавшись рядом, они уже не могли смотреть друг на друга.

– Мисс Майя, – начал Ральф, не спуская глаз с цветочного орнамента на чашке, которую продолжал вертеть в пальцах, грозя разбить, – я понимаю, это может показаться вам неожиданным – мы едва знакомы… Но завтра мне бы не хотелось уезжать, не убедившись, что…

Он на секунду умолк, повернулся к ней корпусом и, твердо глядя в глаза, тихо спросил:

– Могу я надеяться?

Майя смотрела на него сквозь отблески огней – салон был освещен лампами, и из зала сюда проникал свет. Цвета Ральфа были цветами страны, из которой он явился сюда, цветами скал и каменистых перевалов Гиндукуша, цветами песка и пыли иссушенных зноем плоскогорий Пенджаба. Рифленая саржа его униформы, казалось, глубоко впитала запах камней, высохшей земли и жаркого солнца. Ральф Гарретт просто излучал тепло и легкость, и Майе показалось, что рядом с ним невозможно замерзнуть или быть несчастной. Ей стоило больших усилий сдержаться и не упасть к нему в объятья. В тот самый момент, как возле двери салона раздались нарочито громкие шаги и голос Джонатана, она кивнула.

«Могу я надеяться…» Всего три слова. Но они помогли Майе пережить холодные дни этой зимы, ставшие такими серыми, когда погасли прекрасные огни Рождества и Нового года. В январе с его пышным снежным убранством еще было какое-то очарование, отблеск елочной зелени и сатиновых лент, стеклянных шаров и позолоченных орехов, семейного праздника и пестрой оберточной бумаги. Но февраль принес туманы, моросящие дожди и мелкий град; сырой холод пронизывал до костей и вызывал дрожь при одном взгляде за окно. Майе казалось, она совсем забыла, что есть на земле весенняя зелень и солнечное тепло.

Она сидела на широком подоконнике в своей комнате, подогнув ноги и раскрыв на коленях книгу, но никак не могла сосредоточиться на том, что пыталась читать. Прижавшись виском к оконному стеклу, она смотрела в сад… Скелеты деревьев, вязкая слякоть, грязные остатки снега… Даже островки травы и вечнозеленых растений выглядели безжизненными, какими-то металлическими.

Ни единого дня не провела Майя без мыслей о Ральфе. Ей вспоминались его взгляды во время того их обеда, прогулка по Оксфорду, как они сидели потом в «Боффинзе» и позднее вечером дома в салоне, его близость – такая живительная и приятная, – когда он присел на скамеечку рядом с ней у камина. Не могла она забыть и утра следующего дня, как ком застрял у нее в горле во время завтрака, когда часы на каминной полке безжалостно отсчитывали последние минуты пребывания Ральфа в Блэкхолле, и тепло его ладоней, сжавших ее холодные пальцы в момент прощания. Но едва извозчик, который отвозил Ральфа в сопровождении Джонатана на вокзал, проехал по улице Святого Эгидия, едва закрылась входная дверь, Джеральд вернулся в кабинет к своим бумагам, а Марта с Розой уселись обсудить праздничное меню, как Майе в плечо вцепились тонкие пальчики Ангелины.

– Только не думай, – прошипела она на ухо старшей сестре, – что я уступлю его тебе без боя, змея! Ты строила ему глазки только лишь потому, что я хотела заполучить его! Но он приедет еще, и тебе уже не помогут твои книжные познания и притворные интересы. Ты для него всего лишь приключение, но тебя это приключение сокрушит. Такой джентльмен, как Ральф Гарретт, никогда не возьмет в жены синий чулок вроде тебя!

Рассерженная и глубоко уязвленная, Майя вырвалась и молча убежала из комнаты.

Сидя у окна, Майя глубоко вздохнула и, откинув руку, расправила конец шали – ее Джонатан привез ей из Индии в подарок на Рождество. Она с восторгом провела рукой по мягкой ткани насыщенных коричневых и зеленых тонов, с узорами из завитков и цветущих ветвей с вплетенными в них золотыми нитями. Она отругала Джонатана за беспечное расточительство. Но он отмахнулся со смехом, и теперь каждый раз, когда Майя доставала подарок, ей казалось, что брат нежно обнимает ее. Она еще плотнее закуталась в шаль и нащупала тонкую золотую цепочку – еще один рождественский сюрприз. Цепочка и овальный медальон на ней когда-то принадлежали бабушке Алисе, и Майя должна была получить их только в мае, на двадцать первый свой день рождения. Но по какой-то загадочной причине Джеральд решил преподнести украшение раньше. Он заметно растрогался, когда Майя заплакала от радости, щелчком раскрыв медальон и увидев портреты бабушки и дедушки, написанные в конце прошлого века, когда они были едва ли старше ее, Джонатана или Ральфа.

Ральф… Майя снова прижалась головой к стеклу и посмотрела в окно. Ее одолевали невеселые мысли. Упрек Ангелины, что Ральф понадобился ей, только чтобы отбить его у нее, все еще мучил Майю, как и другие обиды. Легкий оттенок осознания собственной вины перемешивался в ней с яростью и неуверенностью всякий раз, как она вспоминала об этом. Она не единожды мысленно развертывала перед собой все в картинках, одну за другой, с момента приезда брата и его друга. Вспоминала все с того момента, как они с Ральфом встретились взглядами в зале. Но ни в чем она не могла усмотреть своей вины в том, что приковала к себе внимание Ральфа. Ангелина просто впервые не получила того, чего хотела, подумала Майя, и эта мысль утвердила ее в своей правоте, принесла удовлетворение. Стук в дверь прервал ее раздумья, и она подняла голову.

– Да?

– Эй! – поздоровался с протяжной мальчишеской нежностью Джонатан, заглянув в комнату.

– Эй, – точно таким же тоном отозвалась Майя. Словно Джонатан никуда и не уезжал и они только-только выросли из детских штанишек – брат с сестрой возобновили доверительный ритуал прежних дней.

– Не помешаю?

Майя покачала головой:

– Напротив.

Джонатан лукаво улыбнулся и закрыл за собой дверь.

– Вот, только пришло, – объявил он и протянул ей конверт.

Майя просияла, увидев знакомый почерк, и быстро вскрыла послание. Джонатан сел напротив, подтянув одно колено на подоконник и прислонившись спиной к стене. Он наблюдал за сестрой: как ее глаза, загоревшись, пробежали по строчкам, на щеках проступил нежный румянец, и как она прикусила нижнюю губу, а уголки ее рта постоянно приподнимались в улыбку.

Помнится, когда-то он, Джонатан, испытал глубокое разочарование, узнав, что у него появилась сестренка. А он так хотел брата! Разочарование усугубилось, когда он наклонился над колыбелью и понял, что сестренка эта глубоко равнодушна к горячо любимому им оловянному генералу, которого он хотел преподнести ей в знак приветствия. К тому же розовый сверток в оборках и кружевах был слишком мал и хрупок для игр на улице. Но когда Джонатан осторожно коснулся крошечного кулачка, тот вцепился в его указательный палец так сильно, что он вздрогнул от неожиданности. И увидел, как внимательно его изучают огромные глаза малютки. В этот момент между шестилетним Джонатаном и новорожденной сестрой зародилась дружба. Дружба, ставшая за эти годы такой глубокой, что Майя стала для него самым близким человеком. Джонатан даже ставил эту близость выше привязанности к родителям и Ангелине и был готов проносить письма Ральфа адресату втайне от остальных членов семьи. Не в последнюю очередь он был движим собственным интересом: хоть ненадолго сохранить мир в семье. Пока Ангелина не замечает собственного поражения, продолжая купаться в мужском внимании и дарить надежды без обещаний на всех светских увеселениях, но Джонатан слышал обрывок разговора между сестрой и матерью: Ангелина твердо решила завоевать сердце Ральфа Гарретта, чего бы это ни стоило, и если между Ральфом и Майей возникнет что-то серьезное, в семье Гринвудов разразится скандал, который, без сомнения, потрясет Блэкхолл до самого основания.