И стоило поторопиться — воздуха в баллонах оставалось не так уж и много. И в случае чего, пришлось бы возвращаться обратно на поверхность, а потом — предпринимать новую попытку проникновения.
Между тем я мысленно вознёс хвалу предусмотрительности Командора — вчетвером открывать заклинившие механизмы было куда сподручнее, чем если бы мы погружались, например, только вдвоём…
После недолгого сопротивления пала дверь в следующий отсек. На конечном этапе дело пошло куда легче, потому как он был не затоплен, и нам помогла рвущаяся в него вода.
Это был жилой отсек офицеров и унтер-офицеров…
Хорошее слово «был». Очень точно характеризует ситуацию вокруг нас.
А повсюду вокруг нас валялись скелеты в полуистлевшей форме, когда-то бывшие людьми
Не думаю, что экипаж лодки погиб сразу. Скорее всего, их либо накрыло глубинной бомбой, либо они напоролись на риф, пропороли себе нос и легли на дно. Либо же немцы пытались укрыться от преследования на глубине… и не рассчитали. Погрузиться смогли, а вот всплыть — уже нет. И наружу выйти — никак. Носовые торпедные аппараты — недоступны, а кормовых — нет в принципе. На старых-то немецких лодках один кормовой был, а на этой серии как назло решили убрать…
Так что умирали немецкие подводники долго. Вероятно, они просто-напросто задохнулись… Кто-то лежал в проходе, кого-то смерть застала лежащим на койке…
Я без особого пиетета отодвинул кости на двухъярусной койке у центрального прохода и принялся стаскивать с ног ласты. Немцу-то этому уже явно всё равно, так что пусть немного подвинется. А то с баллонами за спиной и маской на лице мириться ещё можно, но вот ходить как утка, шлёпая ластами — избавьте…
Когда с переобуванием покончили все, мы двинулись вперёд, освещая себе дорогу мощным светом фонарей.
Скелеты были повсюду. Мёртвый корабль, мёртвый воздух и мертвецы вокруг.
Но я не суеверный, и в посмертные проклятия не верю. Проклятие от умирающего врага — это наоборот, вполне даже приятное напутствие. Потому что проклятия идут в ход, когда больше сказать нечего и надеяться уже просто не на что.
И вообще бояться тех, кто умер до того, как родились даже мои родители — глупо.
Ни цветов, ни свечей. Никто не придёт, никто не помянет. Это корабль мертвецов, о котором забыли все, кроме старухи с косой.
Но мёртвым ничего этого и не нужно — это нужно лишь тем, кто ещё жив.
Мёртвые — мертвы. И уже никто не узнает, о чём они думали, пока ещё были живы… Пока не погас свет и не кончился воздух…
Впрочем, думать об этом бессмысленно. И для меня лично, и для дела, которое я должен сделать.
Вперёд, вперёд, вперёд… Через валяющиеся вокруг кости, мимо скалящихся из темноты пустыми глазницами черепов…
Довольно просторная каюта? Ну, по меркам субмарины — да, каюта. А вот по меркам обычного человека — конура. Страдающим клаустрофобией здесь точно делать нечего, если только они не возжелают смерти. Нет, это явно не капитанская каюта, для неё ещё рановато — это должно быть помещение главного инженера… Это — тоже не то, это — радиорубка… Здесь вообще проход в центральный отсек… Двухъярусные койки — вдоль борта, трёхъярусные — у центрального прохода…
Здесь скелетов было намного больше.
Они вповалку валялись друг на друге, а вокруг было разбросано оружие — пистолеты «вальтер», «люгер» и карабины «маузер». Стреляные гильзы. Выбоины и тёмные потёки на стенах.
Немцы… А у вас тут, оказывается, было весело… Вот вам и ответ, о чём вы думали перед смертью…
Уверен, вы думали о том, что всё, что вы делали раньше — все эти повторяющиеся изо дня в день бессмысленные и ненужные действия, всё это — есть безумие. А затем вы отдались своему безумию раз и до скончания времён. Круто, правда? Свобода от и свобода для. Последние минуты своих никчёмных жизней потратили не на то, чтобы принять смерть достойно человека, а на порыв слабости и отчаянья.
Как же это жалко…
Луч фонаря выхватил из темноты висящий на переборке портрет Гитлера в тяжёлой деревянной раме. Портрет был изрядно испачкан бурыми брызгами.
Очень символично, мать его так.
Ещё какая-то рубка… Ага!
А вот и помещение командира субмарины. На полу — скелет в полуистлевшем офицерском мундире с валяющейся рядом форменной фуражкой, испачканной бурым. На груди — чёрный стальной крест. Не просто выставленный на показ религиозный символ, а высший нацистский орден. В правой руке «люгер», вполне целый на вид. В левой — фотография в простой деревянной рамке. Время и мёртвый воздух погибшей субмарины не пощадили её, но даже спустя семьдесят лет было видно, что на ней трое. Мужчина, женщина и ребёнок.
А вот это уже достойно. Не биться в агонии или безумии, ради тщетной попытки прожить ещё несколько лишних мгновений. В конце концов, смерть — это выбор. Своя смерть — в том числе.
И семья. Кто мы, мать его, такие без своей семьи? Пусть мои деды воевали с такими же немцами, как этот неизвестный капитан, но прошлое уже в прошлом. Ненависть не вечна, война не бесконечна.
Я аккуратно снял с кителя офицера Железный Крест и положил его в левый нагрудный карман. Подобрал «люгер», осмотрел его, вгляделся в неразборчивую надпись готическим шрифтом на золотистой пластине, что была вместо левой щеки, и засунул его за пояс. Немного подумал и разодрал на груди скелета ветхий мундир, сорвал с шеи именной жетон и положил его в другой карман.
Из увиденных мной мертвецов только он один и достоин, чтобы его помнили. Пусть он был врагом, но он был настоящим врагом, а не шакалом. Остальные — шлак и накипь, от забвения которых никто и ничего не потеряет…
Огляделся по сторонам.
На кровати лежал какой-то небольшой футляр, примерно сантиметров тридцать длиной. Взял его, открыл небольшую защёлку, откинул крышку…
Ну, здравствуй, «Регент». Пора бы тебе и выбираться из этой могилы…
Положил коробку в специально приготовленный для этой цели сетчатый мешок, висящий на поясе, развернулся и двинулся в обратный путь. Командор настоял, чтобы брюлик был доставлен непременно в «транспортной упаковке» — вроде как, для заказчиков это имеет значение.
В футляре? Ну, пусть будет в футляре… У заказчиков часто на удивление странные, если не сказать больше, запросы и условия. И тут уже хочешь — не хочешь, а пригодится угождать. Кто-то платит, а кто-то играет музыку и не выпендривается — всё просто.
Глянул на показания приборов — судя по ним, кислорода в баллонах оставалась не так уж чтобы много. Так что задерживаться на субмарине было крайне нежелательно…
Быстро собрал разбредшихся было в поисках чего-нибудь ценного парней и жестами отдал команду к возвращению на поверхность.
Вновь нацепили на ноги ласты, нырнули в воду, которая теперь затапливала и приличную часть второго отсека, после чего открутили крышку торпедного аппарата и начали выбираться наружу.
7
Ронни ждал нас всё в том же месте, где и высадил, а после всплытия помог забраться на борт надувной лодки. Пускай мы и не слабаки, но плаванье туда и обратно вместе с передвижением в водолазном снаряжении по затонувшей субмарине изрядно всех вымотало. Не такая уж это и простая задачка даже для подготовленного человека. А ведь никто из нас никогда серьёзно не занимался дайвингом и в «Изоляции» собрались кто угодно, но только не боевые пловцы. Командор с его подготовкой — не в счёт.
Я выплюнул загубник и сдвинул на лоб маску, глубоко вдыхая прохладный воздух, клонящегося к вечеру дня. Снимать кислородные баллоны вместе с жилетом было откровенно лень, да и не хотелось это делать в болтающейся на волнах лодке. Так что в отличие от остальных я решил подождать до берега, ограничившись лишь снятием пояса с грузом.
Вытащил из кармана жилета жетон капитана U-2571, слегка протёр… Увы, но в немецком я полный ноль, да ещё и жетон какой-то полустёртый попался, как назло. Так что кроме ничего не сказавших мне цифр я ничего особо и не смог прочитать. Буквы вроде бы знакомые, но складываются в совершенную абракадабру… Единственное, что я понял — немецкого капитана, кажется, звали Вайс или что-то в этом роде. Но на сто процентов я в этом уверен не был… Вайс? Ну, пусть будет Вайс…
