— Кирк.
— Вечно я… — буркнул наёмник, пригибаясь и короткими перебежками уходя вперёд.
Потянулись минуты ожидания.
Субъективизм восприятия времени же. Иногда минут тянутся невыносимо долго, а в другой раз часы будут пролетать незаметно…
Кирк укрылся за куском бетонной стены метрах в трёх от лежащего федерала. Достал из разгрузки небольшую раскладную сапёрную «кошку» с привязанным тонким тросиком, размахнулся и забросил её вперёд. С третьего раза зацепил солдата за пояс и начал потихоньку тащить.
Элементарная предосторожность. Подложить под труп гранату с выдернутой чекой — это ведь такая приятная шутка… Правда некоторые не успевают понять всю соль прикола, пока ловят собственным телом тысячу и один осколок.
Взрыва не случилось, что уже было неплохо.
— Кирк?..
— Он мёртв, садж. У него в груди дырка — чудо, что он смог столько протянуть.
Понятно, что ни хрена непонятно.
— Си Джей?
— Никого, сэр. Но высотка мне всё ещё не нравится.
Почему-то начало казаться, что я стою в центре огромной арены, где на меня молча взирают многие тысячи глаз…
— Уходим, — произнёс я.
Не всё можно и нужно встречать лицом к лицу — иногда просто жизненно важно бежать. Это как песчаная буря — тот, кто кричит летящему песку «я не боюсь тебя!» не смельчак, а кретин.
Есть вещи, от которых ты можешь сбежать. Но есть и вещи, от которых ты не убежишь никогда, потому что они — твоя тень…
…Мы продолжали идти по пустому городу, погребённомк в гигантской песчаной могиле.
Это действительно был постапокалипсис, но не из тех, что так часто рисуют в фильмах или играх — ни толп мутантов, ни аномалий, ничего такого.
Вокруг было пусто. И тихо.
Шелест песка под ногами, скрежет раскачиваемых ветром ржавых проводов да стрёкот выстрелов вдалеке — не в счёт.
Легко мечтать о том, как будешь выживать в условиях постапокалипсиса. Особенно, сидя дома. Особенно, если ты никогда не видел пустых городов.
Что самое страшное в мире после конца света? Не аномалии и мутанты, а одиночество, которое сгубит тебя куда быстрее шальной пули мародёра.
Современный человек слишком привык к тому, что никогда не бывает одинок. Он тяготится этим и одновременно страшится одиночества. И это уже не общество, а просто стая — единый псевдоорганизм, где индивидуальность просто не существует.
Хочется потешить себя мыслями о собственной исключительности? Сколько угодно! И добро пожаловать на планету, где семь миллиардов уникальных личностей, одинаковых будто клоны. Добро пожаловать…
Пустые города вообще часто действуют очень угнетающе на многих людей. Есть у меня такое наблюдение — не знаю, правда, насколько оно верное…
Почему я об этом думаю? Я вообще стараюсь много о чём думать, чтобы не думать о самом важном. Лично для меня. Пока в голове царит эта наполненная всякой чушью пустота — можно жить. Ещё сколько-то. Зачем? Это уже совсем другой вопрос. Очень опасный вопрос. Он способен губить очень многое куда сильнее алкоголя и наркотиков… Просто однажды ты спрашиваешь себя «а зачем?», опускаешь руки и умираешь. Может быть, даже ещё будешь продолжать ходить и говорить, но это не отменит факта твоей смерти как человека. А самоходная биологическая оболочка — это ещё не всё.
Зачем я живу? Зачём я всё ещё живу? Сложный вопрос. Есть в нём нечто такое придурошно-экзистенциональное… Нет, смерти как таковой я не боюсь. Её страшится любое нормальное живое существо, но я себя нормальным отчего-то не считаю. Вряд ли у меня ещё нет какого-нибудь психологического расстройства… А может никаких психических отклонений у меня нет, а я просто дурак. Тоже ведь может быть, чего уж там…
Ещё часто не боятся смерти те, кто с ней не сталкивался. Но и это опять же не про меня.
Так где же ответ? Скорее всего, его и нет. Живу и всё тут. Зачем-то. Вообще, на этой почве можно было бы удариться в какую-нибудь религию, но я к счастью или к сожалению — закоренелый атеист. Если всё то дерьмо, что творится в мире, происходит с ведома какого-то там бога, то к чёрту такого бога.
Поэтому единственное объяснение всего происходящего лишь в том, что бога не существует.
А зачем тогда верить в несуществующее, какой в этом смысл? Уж явно не больше, чем поклоняться существу, которое поощряется насилие и несправедливость…
…Мы шли на восток, привычно считая шаги. Вокруг был пустой, но опасный город.
Что же, чёрт возьми, мы забыли здесь…
18
— Садж, кое-что в эфире, — произнёс Юрай. — Шестой канал.
Я переключил рацию и немедленно услышал монотонный бубнёж:
— …мне… Помогите мне… Помогите мне…
По-английски говорит. Акцент… Откуда-то со Среднего Запада, вроде… Но явно американец.
— Пеленг?
— На четырнадцать часов. Около сотни ярдов.
— Пойдём, глянем.
Вообще мне не особо нравились все наши метания туда-сюда пока что. Ведём себя как слепые котята, исследующие мир исключительно на ощупь… С другой стороны вряд ли можно составить какую-то чёткую тактику действий в условиях разрушенного города, где находится нужный нам объект… Чёрт его знает, где находится, если на прямоту. Вот и приходится изображать из себя участников броуновского движения…
Поднялись по склону очередного бархана, вышли на засыпанную песком площадку, вокруг которой высились близнецами недостроенные высотки. Просто ещё пара скелетов, посреди мёртвого города. Просто ещё два места, где так удобно делать засады.
И прямо посреди этой открытой площадки, диаметром где-то полсотни метров у обломка бетонной стены сидел человек в американской форме, свесив на грудь голову и держа на коленях ручной пулемёт.
— Помогите мне… Помогите мне… Помогите мне… — доносилось механическое бормотание по рации.
— Садж, что-то не так, — тихонько шепнул Кирк.
— Вижу, не слепой, — огрызнулся я, залегая за искорёженным металлическим коробом системы вентиляции. — Си Джей?
Снайпер бросил «вооружённый» оптическим прицелом взгляд вперёд.
— Я не вижу, чтобы он шевелился, сэр. И рации тоже не вижу. А в пулемёте у него заправлена пустая лента.
Ловушка.
Как пить дать.
Огромная мышеловка, где сыр — этот «джи-ай», а мы — всего лишь стайка мышей. Неприятно чувствовать себя не псом войны, а беспомощной мышью. До неприятного неприятно. Поэтому лучший способ избежать мышеловки — игнорировать халявный сыр. Тем более «сыр» наверняка уже протух, то есть этот солдат, скорее всего, мёртв.
— Уходим, — тихо произнёс я, и мы начали осторожно отходить…
И тут, совершенно не вовремя, правая нога Дойла с грохотом провалилась по колено куда-то вниз.
Тотчас же на уровне третьего этажа высотки слева прогремел мощный выстрел, и в нашу сторону по замысловатой траектории полетело что-то быстрое и наверняка опасное.
Взрыв!
Метрах в десяти от нас образовалась настоящая дыра в земле, зияющая чёрным провалом в облаке поднятого песка.
Твою мать, да под нами то ли крыша, то ли какой-то подземный этаж!..
В левой высотке моментально начались какие-то перемещения, и по нам открыли плотный огонь.
Я перекатился к стоящему неподалёку куску стены, на мгновение высунулся, оценивая расклад, и спрятался обратно. Так что пули лишь бессильно раскрошили бетон, разбросав в стороны крошку.
Юрай помог Дойлу высвободиться, и они сейчас отходили под прикрытием Кирка. Громыхнул хлёсткий винтовочный выстрел. Затем ещё и ещё. Один из боевиков с воплем рухнул с высоты четвёртого этажа.
Я быстро высунулся, выпустил несколько коротких очередей по врагам. Свалил одного среди груды мусора на втором этаже, заставил залечь ещё двоих, что уже начали выдвигаться через полузасыпанный песком первый.
— Справа! Враг справа!
Воздух над моей головой прошила пулемётная очередь. Трое выскочивших из-за гребня бархана, как черти из табакерки, «танго» залегли. Я достал гранату и бросил в их сторону. Послышались суматошные вопли на арабском, боевики по дурости вскочили и попытались отбежать в сторону. Одного я свалил короткой очередью сначала по ногам, а затем в корпус, второго подстрелил Си Джей. Взрыв! Ещё одного врага нашинковала осколками рванувшая граната.
