В столовой Тамир отсалютовал мне поварешкой, я подошел к стойке и забрался на высокий стул. Тамир покосился на группу парней и мужчин в углу и положил мне настоящую гору из каши, обильно политую мясным соусом. Двойную порцию.

Совесть не мучила меня ни секунды. Да, голод, и рацион уменьшен для всех. В обычное время я бы попросил Тамира половину вернуть в общий котел. Но сейчас наступило время не совсем обычное, а та работа, которую я сам на себя взвалил, требовала полной отдачи сил. Если я начну недоедать, то не смогу ходить в рейды, а без меня там ни Айвану, ни Полу делать нечего.

Наевшись, я отодвинул пустую миску, вытянул ноги, откинулся на спинку стула и расслабился. Шевелиться не хотелось; вызванное стимулятором возбуждение отступало, а его место медленно, но неотвратимо занимала мертвенная усталость. Даже те эмоции, что время от времени накатывали на меня из угла, где толпился народ, разбивались об эту усталость, как поток воздуха о диафрагму воздуховода.

— Чего они там суетятся? — лениво спросил я у Тамира.

Он опять покосился на толпу, перегнулся через стойку.

— Игра… Сам же знаешь, ставки. Кто первый, кто последний…

— И как? — непреодолимо хотелось прикрыть глаза. — Есть темные лошадки? Или опять Дорсет в фаворитах?

— Ты только не психуй, — Тамир понизил голос до шепота. — Дорсет… он Лейна в Игру увел. И того паренька, Нора…

Сон смыло, как пот ионным душем. Я вскочил, оттолкнув стул, который с грохотом упал на пол.

— Что? Кого?!

Шум в углу мгновенно стих, Тамир отшатнулся, а мне показалось, будто в глаза плеснуло красным. Дорсет увел в Игру Нора? В Лабиринт, в эту мешанину из гнилого железа, пластиковой пены, свихнувшихся роботов и темноты?

— Убью! — сквозь зубы сказал я, сам не зная, кого собираюсь убить: Дорсета, Лейна или этого мелкого дурачка, не подозревающего, во что влип. — Вот пусть только вылезет — сверну шею, и пускай меня судит Совет кланов!

29

Cпал я плохо. Можно сказать, вообще не спал. Потому что попробуйте уснуть, когда в голове неизвестно что творится. Я понимал, что беспокоиться глупо — Вен не первый год по вентиляционным шахтам Корабля лазает, и пока я не имел о рейдах никакого представления, все было гораздо проще. Но теперь я, к сожалению, знал. И даже мысленно прикидывал, где они сейчас могут быть. Это оказалось мучительнее всего.

Я пытался с собой договориться. Я три раза объяснил себе: никому не легче от того, что я тут кручусь в своем спальном мешке и психую. В деталях припомнил, как меня послали. И обозвали «мамочкой». И что от моей заботы тошнит.

Помогло мало.

Тогда я стал думать о Раде. О том, что послезавтра, все говорят, выходной и, наверное, мне можно будет ее куда-нибудь пригласить. Вот только куда?.. Парков у них тут, скорее всего, нет. А жаль — очень увлекательно отыскать в зарослях лавочку и, спрятавшись там, целоваться. Или погулять вдоль озера. Или даже просто голоса птиц послушать. Пусть птицы не настоящие, поют-то все равно хорошо…

Ну да не страшно, спрошу у самой Рады, чем они в выходные тут занимаются.

А потом с размышлений о свидании и поцелуях я съехал на какие-то вовсе малоприличные вещи. Причем даже без участия Рады.

Когда понял, спрятался в спальник с головой. Бесполезно. Еще и жарко стало. Вылез, сердито посмотрел на пустую кровать рядом. Потому что все равно же все из-за него. Нечего было меня сухариками кормить. И обнимать тоже совсем незачем было. Не знал я, как оно бывает, и не мучился. А теперь вот что?..

В общем, за всеми своими размышлениями, мучениями и борьбой с собственным телом уснул я только под утро. И едва не проспал. Вскочил перед самыми третьими склянками, плеснул водой в лицо, натянул комбинезон — и бегом к Гренделю.

Правда, пользы от меня оказалось немного — и у него, и потом в синтезаторной. Потому что думал я постоянно не о том.

И Лейн еще этот — так и зудел, так и зудел над ухом. Я уже давно отключился от того, чего он там бормочет, а он все не отставал. Даже в столовую со мной после смены потащился. Шел рядом и нудел — опять, кажется, о своей Игре. Я ему раз пять уже объяснял, что в игры не играю, он же будто и не слышал — только и знал распыляться. Я поначалу еще улавливал нить его монолога, а потом надоело. Что за дурость — сигать куда-то вниз, в темноту и обломки, а потом ползти наперегонки обратно. Очень умная игра, ага.

— …а еще Вен потрясающий любовник, правда?

Я даже с шага сбился и развернулся к Лейну:

— Что-о?.. — потом опомнился — ему-то неоткуда знать, о чем я полночи думал. — И с какой стати мне должно быть об этом известно?

— Да я так, пошутил, — разулыбался он. — Смотрю, ты меня совсем не слушаешь, ну и…

— Несмешно пошутил, — отрезал я и вошел в столовую.

Это ненормальный — за мной. И за стол один со мной присел. Как будто звали его. Я уже начал опасаться, а не попрется ли он за мной и в каюту ночевать. Еще мне не хватало… подарочка.

— Привет! Я к вам, — на соседний стул плюхнулся Дорсет.

Вот уж по кому я нисколько не скучал.

— Места свободные кончились? — мрачно поинтересовался я.

— Да нет, просто захотелось посидеть с приятелями, Игру предстоящую обсудить…

И тут они оба с жаром опять понесли о своей Игре. У Лейна даже глаза разгорались, когда Дорсет начинал что-то вроде «А вот в прошлый раз, я помню, после первого десятка конструкций ка-ак хрупнет что-то под ногой…». В общем, я опять отключился. Вспомнил, что выходной уже завтра, а я так и не знаю, в каком флате живет Рада. Хотя ведь Лейн должен знать, точно!

— Лейн, — позвал я, влезая в их бесконечный разговор — все равно паузы не дождусь, — а как мне найти Раду? Я забыл у нее спросить.

Он вдруг обрадовался непонятно чему:

— Так тебе Радка нравится, да? — но тут же бросил взгляд на Дорсета, и радость с лица смыло мгновенно. — Ой… Ну-у… Э-э…

— Спасибо за содержательный ответ, — фыркнул я и развернулся к своей каше.

Что еще за ерунда? Не хочет говорить — не надо, у Блича спрошу. Он тоже наверняка знает.

За столом воцарилась напряженная тишина. Я как раз допил тоник, когда в упор смотрящий на меня Дорсет спросил:

— Так ты идешь с нами? Вроде, теперь при тебе нет никаких термосов.

— Вряд ли, — отозвался я. — Не привлекает меня подобная ерунда. Да и призы какие-то сомнительные.

— Почему сомнительные? — обиделся Лейн. — Кто выходит из Лабиринта первым, тот победитель. А кто последний — проигравший, и он два месяца обязан служить победителю, как раб своему господину. Исполнять все прихоти и желания.

— Обойдусь, — отмахнулся я. — Семнадцать лет жил без рабов — ничего не потерял, — и отодвинул стул.

— Трусишь, значит? — прищурившись, уронил Дорсет.

— Можешь считать и так, — пожал я плечами и поднялся.

— Да, рейдеры рассказывали: ты и в рейде храбростью не отличился, — бросил Дорсет мне в спину.

Я остановился и медленно повернулся.

— А ты думал — никто не узнает, да? — довольный Дорсет развалился на стуле и смотрел на меня с презрительной усмешкой. — Мол, все что там — это там, а здесь — это здесь? Нет, любезный, у нас не так. Все знают, что ты струсил и в кордегардию не пошел. Это из-за тебя Бена подстрелили. Он, между прочим, до сих пор в лазарете, а ты по нашим девушкам таскаешься.

Я огляделся вокруг — по-моему, вся столовая перестала жевать и следила за нами. Кто настороженно, кто просто с любопытством. Но ни на одном лице я не увидел хотя бы мимолетного сомнения в словах Дорсета. Они и правда так думают? Они все?

— Ага! Прикусил язык-то? Нечего ответить? Трус! — еще раз припечатал Дорсет. — Давай, беги скорее отсюда, потому что Игра — она для настоящих мужчин, а не для маменькиных сынков-сосунков!

— Во сколько надо быть на месте? — тихо спросил я.

— Игра начинается с полуночной рындой. И заканчивается с полуденной, — быстро ответил Лейн.

— В полночь я буду, — с этим я и вымелся в коридор.

Сил моих не было стоять на всеобщем обозрении.