– Дальше Трафальгарской площади не проехать, сэр. Сами поглядите, какая толчея.

Площадь напоминала запруду, где люди стояли плечом к плечу, а несколько экипажей, непонятно как очутившихся в центре столпотворения, не могли податься ни вперед, ни назад и лишь поскрипывали колесами. Такого скопления народа Агнесс не видела ни разу. Сразу вспомнились статьи о том, как на парадах затаптывают старушек, чье любопытство оказалось крепче коленей, а также о пушках, которые взрываются, нанося прохожим чудовищные травмы. Родители Агнесс до дыр зачитывали такие статьи, а после по памяти цитировали отрывки. Ведь травмы всегда описывали так образно и живо…

Не повернуть ли назад? Но Чарльз, привстав, кивнул на колонну в лесах – кажется, строили какой-то памятник. Невысокая колонна походила на обрубок пальца, но Чарльз счел ее указующим перстом. За ней людской водоворот растекался двумя потоками: один на юг, в сторону Вестминстера, другой на восток, к мосту Ватерлоо. Туда-то им и нужно!

Не слушая возражений, он потянул кузину в разноцветное людское море, и в первый миг ей показалось, будто она в самом деле упала в воду. Дыхание перехватило: со всех сторон подступили запахи, уже знакомые ей по городским улицам, но настолько насыщенные, что защипало в носу, а на глаза навернулись слезы. Запахи навоза и гнилой соломы, пота от слепого попрошайки и мокрой псины от его дворняжки-поводыря, жареной макрели с лотка одного торговца и корицы из корзины, которой другой балансирует на голове, пачулей от простоволосой женщины в вызывающе алом платье… От лесов, за которые Агнесс зацепилась подолом, пахнуло опилками и мокрой древесиной, а когда она изорвала перчатки, спасая платье, ее оглушил запах типографской краски. «Баллады, совсем свеженькие! – ревел небритый детина и совал ей в лицо ворох засаленных листов. – Портной порешил жену! Откровения контрабандиста виски! Ужасный прием королевы в Эдинбурге! Граф Эррол раздавлен королевской каретой!» Но Чарльз взглянул на торговца так, что тот попятился, уступая им дорогу, и вновь перед Агнесс замелькали платья. Мятый лен, ситец, гарус… Шелк и бархат тоже попадались, но по большей части на заплатах.

– Сброд проклятущий, – бормотал Чарльз, вклиниваясь в толпу правым боком и энергично работая плечами, как на состязаниях по гребле.

– Это не сброд. Это избиратели.

– Уж точно не мои. Когда я достигну совершеннолетия, то займу место в палате лордов, уготованное мне по праву рождения. А с выборами в палату общин пусть возится чернь. Хотя, с другой стороны, выборы – это не так уж плохо. Но только если ты будешь раздавать поцелуи в обмен на голоса… Оу!

Кузина пребольно впилась ему в запястье ноготками, благо разорванные перчатки открывали простор для подобных маневров.

Агнесс и сама не заметила, как вместе с толпой их вынесло на мост. Чтобы пройти дальше, требовалось уплатить полпенни с носа, и приоткрытые ворота заставы походили на узкое горлышко воронки, в которое пытались опорожнить пивную бочку. «Хорошо, если в реку никто не свалится, – на ходу приговаривал Чарльз. – Недаром же Ватерлоо зовут Мостом вздохов. Отсюда часто самоубийцы сигают». Идея уплатить полпенни за возможность покончить с собой показалась мисс Тревельян странной расточительностью.

Сунув монету будочнику, они прошли на мост. Публика здесь собралась приличнее, в цилиндрах и бархатных капорах, но мост едва вмещал всех зевак. Мальчишки гроздьями висли на фонарях, а на крышах некоторых карет сидели целые компании и угощались вином и пирогами. Кое-как добравшись до балюстрады, Чарльз расшвырял по сторонам карапузов в белых панталончиках и пропустил кузину вперед.

– Вот он, батюшка Темза. Нравится?

Девушка беззвучно кивнула. Трудно было подобрать слова, чтобы описать открывшийся вид. В лучах солнца, выглянувшего так кстати, река то наливалась зеленью, становясь почти матовой, похожей на опрокинутую нефритовую колонну, то посверкивала мелкими серебристыми чешуйками, то замирала, то вдруг вздымалась гребнями, легко, точно щепки, швыряя от берега к берегу лодки. Она казалась живой и немного лукавой. На илистом берегу тоже пестрели толпы, а у самой кромки воды сновали ребятишки в закатанных до колен штанах: собирали гвозди, кусочки угля и все то, что можно сбыть старьевщику. Темза питала всех своих детей, больших и малых.

Агнесс подалась вперед, упираясь животом в нагретый гранит, и чуть отогнула поля капора. Со всех сторон на нее хлынул Лондон. Прав был Чарльз, что привел ее именно сюда. Лучше места не сыскать! С моста Ватерлоо можно было разглядеть не только арки его соседа, моста Блэкфрайэрс, тоже облепленного зеваками, как леденец муравьями, но и купол Святого Павла, а за ним – бессчетные колокольни и шпили, что таяли в серой мгле. Город казался огромным, как целый мир.

– Как же красиво! Ах, Чарльз, до чего же здесь красиво!

– Летом ты б запела иначе. У батюшки Темзы в руках трезубец, а на каждом острие по дохлому котенку. Вонь в июле стоит ужасающая.

Прошло около часа, но ладьи не спешили появляться. Начинало припекать, и мужчины уже развязывали шейные платки и, сняв цилиндры, обмахивали ими напомаженные головы. Агнесс тоже почувствовала, как ее шерстяное платье намокло на спине, хотя о том, чтобы почесаться, не могла и помышлять: что это за леди, которая чешется на публике? Новое платье, бежевое в голубую продольную полоску, нравилось Агнесс, хотя сама она не выбрала бы такую плотную шерстяную ткань. Но Джеймс, опасаясь, что вчерашнее приключение подорвет ей здоровье, принес из лавки именно эту обновку – не осеннего фасона, а скорее зимнего, с высоким воротничком, от которого по корсажу тянулся ряд серебряных пуговиц, и с точно такими же пуговками на узких рукавах. К платью прилагалась кашемировая шаль, капор, несколько пар перчаток, фланелевая ночная сорочка и чепчик, а также вязаный кошелек, в котором лежал граненый флакон из рубинового стекла – нюхательные соли. Мистер Линден легко забывал о нуждах окружающих, если эти нужды выходили за рамки его долга, но когда вспоминал, то вспоминал основательно.

– Иду-у-ут! – закричали на мосту Блэкфрайэрс.

Агнесс встрепенулась, чуть было не подарив Темзе свой капор. Ее оттеснили к фонарю. Зеваки напирали сзади, вопя «Ладьи идут», и казалось, что мост треснет и обрушится в воду.

С Блэкфрайэрс доносился непонятный гул, в котором привычное «ура» перемежалось со свистом и улюлюканьем. На Ватерлоо встревожились. В чем дело? Неужели один из баркасов сел на мель? Еще несколько минут, и причина стала ясна: из-за арки показалось первое судно, но то была не ладья лорда-мэра, а небольшой пароход. Попыхивая черным дымом, он двигался вперед, буксируя три ладьи, над которыми реяли флаги. Гребцы в ладье мэра, украшенной богаче остальных, только мочили весла в воде. Всю работу выполнял пароход. Вслед за ним показался его собрат с двумя баркасами, а в отдалении скользили те ладьи, владельцы которых не доверяли новомодным веяниям. Но как лодочники ни налегали на весла, угнаться за пароходами не могли.

– Да чтоб вас всех черти взяли! Это ж надо так парад испортить! – в сердцах выругался Чарльз, но господин справа от него, кругленький, как бильярдный шар в сюртуке, затряс на него пальцем.

– Позвольте возразить вам, молодой человек. Мы стали свидетелями прорыва в механике, могущего вывести нас из тьмы веков в новую эру прогресса! Небывалое событие, небывалое!

Чарльз равнодушно отвернулся от него и объяснил Агнесс:

– Понимаешь, для лодочников парад лорда-мэра всегда был событием года. Никто из них в этот день не оставался без работы. Гильдий много, всех гребцов они нанимают подчистую. Не то чтобы меня волновало, что будут есть их дети – пудинг или черствый хлеб… – спохватился Чарльз, натягивая маску спеси, – но соревнования лодочников в день лорда-мэра – это ведь традиция! А мы, англичане, чтим традиции.

Ладьи вздымали носы и поводили ими недовольно, словно чистокровные рысаки, которых впрягли цугом за коренастой, очень деловитой пони.